Пока смерть не разлучит. Как и чем живут жены фронтовиков

Огромный актовый зал воинской части в Белой Церкви. Советскую монументальность венчает трибуна с трезубцем. Докладчика нет. С некоторых пор основные события здесь разворачиваются в партере. В зале регулярно собираются жены фронтовиков, чтобы решить текущие проблемы. Вот и сейчас два десятка женщин, кутаясь в пуховые платки, что-то напряженно обсуждают.

— Муж вчера звонил. Говорит, ребятам из Луганской области в их бригаде на ротацию ехать некуда — дома-то больше нет…

Женщины намек понимают с ходу.

— Пусть едут к нам. Я двоих могу приютить. У меня комната свободная есть. И кормить буду.

Они знают, что такое война, как никто другой. Живут от звонка до звонка с фронта. Им тяжело общаться с теми, кто старается войны не замечать. И потому они, раньше не знакомые, быстро становятся близкими подругами. У каждой своя история, своя боль и свои страхи. Но у всех одна цель — облегчить участь своих мужчин на передовой, например, собирая средства для армии. И хоть так приблизить их победу и возвращение.

1

Как уходили

— Мы живем в небольшом поселке под Старобельском. Это Луганская область. Я бухгалтером в магазине работаю, а муж до войны комбайнером был. У нас большое хозяйство: и поросята, и коровы, и пчелы. Сережа был хозяином во всех смыслах этого слова. Хотел сам на себя работать. У нас трое детей: старшей дочери 20, сыну 19 и младшенькой 6. Он для них старался — всем хотел их обеспечить.

— Виктор мой — резервист. Раз в год ездил на сборы. Их вывозили на десять дней на полигон: бегали, стреляли. В войнушку, словом, играли. Я так это и воспринимала — не наигрались мужчины в детстве, пускай сейчас побегают. А когда весной все это в Крыму заварилось, его сразу вызвали в часть. Никому не сказал, что у нас ребенок инвалид (порок сердца). Не сказал, что у него две поясничные грыжи. Нужно идти на 10 суток — пошел. Нужно на 45 — пожалуйста. А потом началась настоящая война.

— Это было в 20-х числах февраля. Он неделю был на полигоне. Вернулся в субботу утром. Я давай на стол накрывать и слышу: по телевизору сообщают, что в Крыму уже русские военные. Странно, говорю, что тебя не вызывают. И тут же звонок — казарменное положение. Я даже провести его не смогла. Из казармы их отправили на восток 8 марта. Думала, может, хоть на праздник отпустят домой пообедать. А он позвонил, говорит: "Мы уже едем". С тех пор мужчины моего дома нет.

— Не хотела его отпускать. А он только и говорил: "Не переживай, все будет хорошо, я приду..." Сказал, нужно нашу землю защищать.

Наталия С.

— Не буду врать, я думала, как бы найти для него какое-то оправдание и оставить дома, при себе. Думаю, у каждой женщины первая мысль именно такая. Но он на эти разговоры не велся. И я свыклась.

— Он 12 лет проработал военным медиком — был на своем месте и любил свою работу. На фронт поехал не сразу — не отпускали из части. К ним пришел новый человек, нужно было передать дела. Плюс мобилизация. Он как начальник медслужбы отвечал за многое.
Когда стало известно, что его в Дебальцево направляют, только и сказал: "Поеду, может, кого спасу". А мы здесь просили Бога, чтобы его самого сохранил. Ребенок в четыре года каждый день молился. Теперь тоже молится. Но уже за другое.

— Валера с самого начала рвался на фронт. Первую повестку получил в начале апреля. Прошел медкомиссию, но его не взяли — сказали, что его специальность сейчас не требуется. В середине лета он опять в военкомат ходил, просился. Призвали только в конце августа. Он десантник, когда-то служил по контракту. Потом еще долго в охране работал. Так что военное дело — это его. Хотя в последнее время был экспедитором, другой работы у нас в селе просто нет.

Меня он поставил перед фактом. У него четверо детей (двое наших и двое от первого брака). Если бы я настаивала, его могли бы и не взять. Но тогда бы он все равно ушел в какой-нибудь добровольческий батальон. Говорил: "Не хочу, чтобы эта нечисть до нас добралась". У нас соседи многие пророссийски настроены. А я вот согласна с мужем: нужно свою землю защищать.

Татьяна Федорова

— Еще весной, когда все только начиналось, у нас в Верхней Покровке начали формировать батальон "Айдар". Из шести сотен жителей нашего поселка только семеро пошли добровольцами. Сережа среди них. С 16 мая он уже был оформлен. Пошел сам. Решил, что так надо. Сначала они стояли на блокпостах возле нашего села. Уходил на сутки — дежурил. А потом как-то говорит: "Вызвали нас в штаб в Половинкино, комбат выстроил всех. Нужно, мол, идти на передовую, кто готов — шаг вперед". Не раздумывая шагнул вместе с другими. Я, конечно, плакала, просила остаться. Но понимала, что назад дороги нет — не отступит он уже.

А те, кто остались, потом оправдывались передо мной: "Мы ему говорили, Серега, куда ты пойдешь: у тебя же семья, у тебя же дети. Мы тут будем стоять. Будем тут свое защищать". А он им: "Старобельском Украина не заканчивается. Врага надо гнать до самой границы". Фраза эта до сих пор у меня в голове: "Старобельском Украина не заканчивается".

Валентина Вашеняк

— Мы, когда собирали Виталика, написали записочки и спрятали в рюкзак. Тимофею — ему четыре года всего — я помогла написать, что любит папу. Сама написала, чтобы берег себя. И дочь что-то от себя написала. Я не читала, что там — все-таки она взрослая уже, 15 лет.

Супруги Кузь перед уходом Игоря на фронт. Леся не хотела отпускать мужа

2

Как воевали

— Однажды поздно ночью звонит и плачет в трубку. Ребят, говорит, на блокпосту расстреляли из посадки из охотничьих ружей. Еще днем они вместе обедали, а теперь ему пришлось на руках их тела выносить. Он никогда раньше не плакал. Никогда. И я не знала, что говорить и как его утешить.

Татьяна Б.

— Рассказывал, когда призывали, им на слово верили, что здоровые. А когда начали бегать-стрелять, у шести человек начались эпилептические припадки. И даже тогда этих людей не отсеяли — дальше пошли воевать. А потом в критических ситуациях начинался полный хаос и неразбериха: у одного припадок, у другого психоз, третий в плен идет сдаваться, четвертый стрелять не может.

Первое время им не позволяли отстреливаться. По вам стреляют, а вы прячьтесь. Я все это знала, переживала. Говорю соседям — война идет, а они мне не верят. Думали, я сошла с ума. Уже летом, после того как он первый раз в отпуск пришел, стали серьезнее относиться. Мы в частном доме живем — с нашей улицы до сих пор никто больше не пошел воевать. Молодые ребята, которые купили землю, построили коттеджи, только сейчас начинают спрашивать: "Может, там, на войне, нужно что?" Нужно, говорю, солдаты нужны. Я не хочу никого обидеть. Но понимаю, что муж не может приехать в отпуск, потому что не хватает людей.

Наталия С.

— Что это война, я осознала 12 июля. Очень хорошо помню. В тот день были сильные бои с участием бригады мужа. А он мне все говорил, что в безо­пасности — стоит где-то в Днепропетровской области на водоканале. Обманывал, чтобы не переживала. Тут уже жены других военных из части начали на меня поглядывать с удивлением: не могут же все быть на передовой, а он один на водоканале. На звонки не отвечал двое суток, как и остальные. Тогда я все поняла. Женщины начали собираться у части, чтобы нам хоть какую-то информацию дали. Показали список погибших — очень большие были потери. С тех пор пришло осознание, что с мужем в любую минуту может случиться беда.

Татьяна Б.

— О том, что ему приходится убивать, я думала. И о том, как ему тяжело жить с этим. Но мне одна верующая знакомая сказала: если человек берет меч для защиты своей земли, своего дома, и ему приходится убивать, защищаясь, — это не так страшно, как если бы он взял меч с целью завоевывать сам. Я этих слов держусь.

Семья Вашеняк на отдыхе. Валентина вспоминает, что ее муж, Виталий, всегда был на своем месте: хороший муж и отец дома и настоящий профессионал на работе. Виталий был военным медиком. Сейчас его место на небе

Людмила Е.

— Поначалу просила его: не стреляй. Или в воздух стреляй, раз уж надо, но не убивай никого. Это же грех. Но после того как наших ребят под Волновахой по кускам собирали, я поняла, что иначе нельзя.

Наталия С.

— Мне не нужно разрешение, чтобы мужу позвонить. Но я знаю, что с самого утра он занят. Знаю, что в 19 у них ужин. И вот целый день жду, чтобы вечером набрать его. Сам он крайне редко звонит. Может, пару раз за все время. Он там уже год. Человека война меняет. Теперь все, что здесь осталось, ему чужое. Он уже свыкся с той реальностью, военной.

Валентина Вашеняк

— Впервые по скайпу нам удалось связаться спустя две недели, как он уехал. Говорил как всегда, но глаза изменились. Другие стали. В них не страх, нет. Я увидела в них растерянность, какую-то опустошенность.

3

Как приходили

Татьяна Б.

— Самый страшный момент был летом. Их обстреливали, а в ответ было приказано не стрелять. Дома сыну было плохо. У нас кроме порока сердца еще и астма. Малыш страшно за отца переживал. У него приступы начались частые. И вот я сижу перед телевизором, ловлю каждую новость с фронта, на руках сын — аэрозоль не помогает, не может дышать и все. Звонила мужу, плакала в трубку — не могу больше…

А потом папа наш приехал на пару недель домой. И у ребенка все прошло.

Наталия С.

— Мы 14 лет прожили вместе, а так и не обвенчались. Меня это волновало. Время от времени вопрос этот осторожно поднимала. Но Сережа никогда не был особо верующим человеком и все отмахивался. А тут приехал в отпуск, и я снова робко: "Сережа, может, мы бы обвенчались с тобой. Ты ведь завтра снова поедешь туда". И он безо всяких раздумий — да, говорит, давай. Обвенчались.

Татьяна Б.

— Муж любит делать сюрпризы. Сказал, что приедет в отпуск на днях. Я готовлю, думаю, есть еще два дня. А тут двери открываются — и Витя на пороге стоит. У меня так все и сгорело на сковородке на радостях.

Людмила Е.

— Я к нему сама трижды ездила. Мы с девочками хотели своими глазами увидеть, какие там условия, проверить пайки, пообщаться с людьми, которые за обеспечение отвечают. Собрали помощь, нашли спонсоров, автобус попросили, долго искали водителей — не все соглашались ехать. И вперед. Руслану ни словом не обмолвилась, что еду. Уже на месте звоню:

— Ты где?

— Да вот, через 15 минут на задание выезжаю, — отвечает.

— А я тут около "бабочки" (они так командный пункт называют).

Тишина в трубке. Он в шоке.

— Около какой такой бабочки? Смеешься? — не поверил.

Тогда я давай ему описывать, что вижу вокруг.

— Буду через 10 минут, — и отбой.

Жду. Кручусь на месте. А он подошел сзади и так аккуратно, чтобы меня не испугать, руку на плечо мне кладет. Оглядываюсь, стоит он — мой Руслан. Похудел. Черный от пыли. Не узнать. Смотрю на него, и слов нет. И он молчит. Такая минута была — не описать.

Наталия Кузниченко

— Я провожала одного человека, а вернулся совершенно другой. Не в том смысле, что он чужой стал. Нет. Но начал от нас закрываться и нас от всей этой истории ограждать.

Татьяна Б.

— Мой муж и до этого был участником боевых действий, ездил по горячим точкам: Ирак, Ливан. Он многое видел, но у него не было "афганского синдрома" — все время оставался здравомыслящим человеком. Но эта война… Он изменился.

Спустя несколько дней, как он в отпуск пришел, его ребята попали в окружение. Он все время следил за новостями. Звонил им — чуть ли не прощались уже. Я видела, как ему было трудно. Он из дому не хотел выходить.

Наталия С.

— После того как из окружения их вывели, отпустили ребят в отпуск. Сережа не срывался, не прятался, не плакал. Но замкнулся в себе. Искал только новости по телевизору. И все только о войне. Рассказывал, как их обстреливали по шесть часов подряд. Потом парни из блиндажей вылезали — не могли в туалет сходить от напряжения.

Наталия Кузниченко

— Мне никто ничего не сказал. Узнала случайно от знакомой. Ее мужа тоже ранило, но легче. Он ей позвонил, а она мне. Тогда я уже начала обзванивать больницы — искать Валеру. Знала, что они были недалеко от Счастья, рядом с поселком Старый Айдар. Искала по карте, какие там населенные пункты поближе, где хоть какая-то больница может быть. В Счастье сказали, что Валера был у них, но его вроде как передали дальше, в Старобельск. Звоню туда, попадаю на главврача. А он меня отчитал, что отвлекаю. Ничего не рассказал. Нашла Валерку уже в Харькове. Приехала, а меня не пускают. Говорю: "Я ведь даже не знаю, что с ним. Пустите хоть на минутку. Посмотрю и выйду сразу". А они уперлись. Сказали утром приходить к 10 часам. Пришла, а его в восемь уже на Киев отправили.

Ему ампутировали руку. Еще в Счастье. Так что правой руки у нас нет по локоть. Раздроблена правая бедренная кость. Пробиты легкие, поломаны ребра. И сильно повреждена брюшная полость. Боремся сейчас за то, чтобы запустить желудок: пища не принимается и не усваивается. То, что куча ожогов по всему телу — одежда загорелась и плавилась, — это уже мелочь.

Он думает, что я его бросаю, когда не прихожу. А меня просто не пускают. Страшно смотреть: он, бывает, в одну точку смотрит, не отрывая глаз. Привык ведь всю жизнь двигаться, а теперь прикован к постели. Я хочу быть с ним все время — не разрешают. Еще и не ухаживают, как следует. Я понимаю, что много раненых, что рук, может, не хватает. Но я ведь для того и приехала. Не буду я лезть в медицинскую часть, но работу санитарки — накормить, помыть, убрать за ним — могу ведь делать.

4

Как умирали

Татьяна Федорова

— С июня он был уже на передовой. Брали Металлист, брали Счастье, брали Хрящеватое. Продвигались вперед все время. А 14 августа попали под танковый обстрел — у Сережи осколочное ранение. Его вместе с другими погрузили в КамАЗ, везли к вертолету. Заблудились еще. А там жара, пыль — потрясли по полям ребят конкретно. Всю дорогу, говорят, он просил командира набрать меня — попрощаться хотел. Тот ему: "Ты что, Серега! Все нормально. У тебя всего-то две дырочки". Дырочки-то две, только вот осколками перекрошило ему все внутренности.

Леся Кузь

— Когда его ранило, мне позвонил командир, сказал, чтобы я не переживала, что Игорь только в руку ранен. Потом оказалось, что руку оторвало. Возле него мина разорвалась. Его ранило около 11 утра, а в 11 вечера его только передали нашим. Вроде, сепаратистка, женщина какая-то, его отдала.

Татьяна Федорова

— Я благодарю Бога, что мы успели поговорить. Его повезли сначала в Харьков в госпиталь, потом в Киев. Перед отправкой он меня набрал. Еле-еле говорил. Плачу: "Уже еду к тебе". И на поезд сразу. Две недели возле него пробыла. Потом больше я его голос уже не слышала — ему в горло трубку вставили для искусственной вентиляции легких. Но он в сознании был. Кивал мне. Меня к нему пускали всего на пару минут в день. Зайду, увижу его — и на выход. Но ради этих минут готова была в коридоре сутками сидеть,— лишь бы он знал, что я рядом.

Леся Кузь

— Сейчас он в тяжелом состоянии. Врачи сказали ждать и надеяться. Он сильный. У него нет левой руки, нижней челюсти нет, части гортани. Сейчас врачи борются за легкие. Он в госпитале уже больше двух недель. Поначалу я к нему заходила, говорила с ним, он головой кивал… а теперь… не двигается, на глазах повязка из бинтов. Врачи предупреждали, что может быть ухудшение.

Он ведь в реанимации. К нему пускают в день всего на две минуты. Сегодня с утра я уже заходила. Побыла возле него… и все равно не ухожу. Сижу под дверью целый день. Вдруг врач выйдет, расскажет что-то. Для меня главное, чтобы он выжил. А киборг — не киборг...

Ничего. Он сильный. Он выкарабкается. Он обещал.

Наталия С.

— Самое страшное в этой войне — потерять мужа. Страшнее ничего быть не может.

Татьяна Федорова

— Я все верила, что он выкарабкается. Понимаете, надеялась, что выскочит. Он сильный, крепкий мужчина. Большой такой. У него позывной был Медведь. Без страха шел вперед. Но ранения оказались слишком серьезными: и легкие, и печень повреждены были, почка одна удалена, задеты и желудок, и кишечник, и позвоночник даже. Покромсало его страшно. Организм не выдержал.

Я за это время, пока он в госпитале лежал, оббегала в Киеве все монастыри, все церкви. Молилась, просила иконы чудотворные, чтобы он выздоровел. За день до смерти была в Голосеевском монастыре, привезла иконки. А меня к нему уже не пустили. Впал в кому. Я просилась на ночь в коридоре остаться — отправили домой. А утром около шести позвонили, сказали, что Сережки не стало в 5:20. Не смогли спасти.

Мы все мечтали с мужем съездить в Киев. Побывали. Теперь это для меня город боли.

Валентина Вашеняк

— Он всего месяц пробыл на передовой. 17 октября уехал — 16 ноября погиб. Накануне они на "Урале" ездили в Артемовск за ранеными. Водитель в последний момент увидел фугас и развернул машину. Всех разбросало, а сам шофер — Васей его звали — умер на руках у моего Виктора. Витя сильно переживал, что не смог его спасти. А через два дня их машина снова подорвалась.

У нас была договоренность: каждый вечер выходить на связь по скайпу. Я его в тот день ждала-ждала, а его все не было. Набрала сослуживца — сказал, что Виктор в наряде. Я и успокоилась. На следующий день опять связи нет. Пошла в часть. Мне там сказали сначала, что он в плен попал. Испугалась очень, но хорошо, думаю, что жив. А спустя несколько часов сообщили, что Виктор погиб.

Супруги Кузниченко. Наталия почти переселилась к раненному мужу в Киевский военный госпиталь. В настоящее время Валерий находится на реабилитации в Германии

Татьяна Федорова

— Первое время я без конца твердила: такого не может быть. Не могла поверить, что его больше нет, пока не увидела его в гробу. Ребята из "Айдара" приехали, забрали его из госпиталя, везли в рефрижераторе хоронить. У меня ноги подкашивались от боли. Да и сейчас… Почти полгода прошло, а я все равно не могу этого принять. Мне его не хватает. Физически не хватает — просто, чтобы он был рядом. И все слова утешения напрасны. То место, которое в моей душе для него предназначалось, — там теперь пустота. Она заполняет меня изнутри, выжигает.

Валентина Вашеняк

— Он когда майора получил, звонил мне, шутил: заработал, мол, на помпезные майорские похороны. Заработал… На похоронах самое страшное было видеть глаза детей. Никому бы не видеть таких детских глаз.

Виктор умер в воскресенье, а привезти его должны были только в четверг. Я Тимофея готовила. Говорила, что папа хороший, и Богу потребовалась его помощь. Тима теперь знает, что его папа на небе, что он — его личный ангел-хранитель.

Как-то Тимофей сказал, что когда вырастет, сделает такую машину, чтобы никакая бомба ее не подорвала. Такая у ребенка в четыре года мечта.

Он знает, что идет война, что есть враги. Спать ложится, говорит: "Всем-всем доброй ночи и хороших снов, а врагам и бандитам — плохих снов".

Витя снится детям. И мне снится. С молитвой как-то приснился. Я в отчаянии была — не вставала, говорить даже не могла. И вот просыпаюсь и понимаю, что только что слышала во сне его голос. И молитву. Легче стало. Знаю, он хочет, чтобы я нашла в себе силы все это пережить.

А Тимофей, бывает, под утро часто смеется во сне — думаю, это папа его веселит. Иногда рассказывает, что они во снах видятся, разговаривают. Все, что осталось, — это сны, воспоминания, фотографии и письма.

Попалось на глаза видео: мужчине без ног протезы поставили, и он впервые после ранения встал. Его жена и ребенок на видео радуются так. А я смотрела и рыдала. Ну почему? Почему Виктор умер? Вот ведь пустяки — нет ноги или руки… Мы бы ему дали все, чтобы он не чувствовал, что в чем-то ограничен. Но Бог так решил. Почему?

Все вокруг твердят, что он герой. А я не могу понять смысла этой войны! Да, он герой, но я не хотела этого геройства. Лучше бы он жив был.

Татьяна Федорова

— Злости на свою страну, на Украину, у меня нет абсолютно. Только злость на врага.

Татьяна Б.

— Мы еще очень долго не будем воспринимать наших соседей, россиян, как раньше. Да, мы прекрасно понимаем, что с нашей неготовностью к войне преимущество на стороне России. Но сдаваться нельзя.

Татьяна Федорова

— Если бы младшая дочь, Мирослава, была старше, я бы пошла воевать вместе с мужем. Вот его не стало, и мне кажется, единственное, что могло бы притупить мою боль, — автомат в руках. Может, это и грех… Меня сейчас спрашивают, не собираюсь ли я переезжать. Многие наши соседи в Россию уезжают. Я считаю, что они предатели. Пусть едут. А для меня это родная земля, украинская, я отсюда не уеду. А границу с Россией смогу перейти только, если буду обвешана гранатами. Только так.

*Личная информация военнослужащих скрыта в целях безопасности