Жги, господь, жги. Что можно понять об Украине только в Израиле

Ничего не предвещало. Ничего не планировалось. Все устроилось само собой, от меня нужен был только собранный рюкзак и своевременное прибытие в аэропорт. Маршрут задавала турфирма. Тон — местные жители, в разговорах с которыми я не отказывала ни себе, ни им. Небольшая весна посреди ледяной киевской зимы шла прямо в руки, плескалась молоком и медом в стеклянных кувшинах (о, эти ранние завтраки в отеле), сверкала солнечными зайцами в окнах туристического автобуса. Призывала ни о чем не думать и, коварная, постоянно возвращала домой.

Как и можно было предположить, я вернулась. Оттуда еще никому не удавалось вернуться невозмутимым: Израиль либо ненавидят, либо любят. Я из последних.

И вот почему.

Нетания. Роберт и Адам

Роберт — элегантный, в костюме и кашне. Адам — потный, шумный, в спадающих штанах и майке. Оба из-за стойки администраторов отеля наблюдают, как я пытаюсь попасть к морю через закрытую стеклянную дверь.

Адам хохочет. Роберт холеной рукой протягивает карту города: "Вам пригодится, мадам". Адам понимает, что не пригодится, звонит в нашу турфирму, требует прислать такси.

Получив отказ, шумно рвется гулять со мной, просит подождать, пока захватит сумку с миллионом долларов. "Он без миллиона не гуляет", — Роберт изысканно зевает, поправляет кашне.

Божественный цирк с представлениями, видимо, лично для меня — больше никто "ничего такого" не замечает.

"Ты из Киева? О, я уважаю Украину, — вопит Адам, поднимая сандалиями маленькие песчаные бури у побережья. — Ты любишь бриллианты?" Я не люблю бриллианты, которых, по словам Адама, в Нетании просто завались — их здесь добывают. К неожиданным переходам от темы к теме в этой стране привыкаешь быстро. К песку, который летит в лицо в процессе темпераментного перемещения местных жителей, — нет.

Галилея

"Бриллианты не любишь, — сокрушается Адам, стучит себя по красному лбу. — А Саакашвили?" Я теряюсь, но ответа от меня не ждут. "Саакашвили — не мужчина. Он предал свою Родину. Если человек сказал, что не хочет быть грузином, а хочет быть украинцем, он не патриот. Родину надо любить всей душой, жить надо на родине, особенно, когда трудно".

Адам кричит, стареет на глазах.

Издалека нам машет Роберт, отработавший смену в отеле. Адам бежит к другу, оставляя меня с видом на пальму, прибой и лузера в резиновом гидрокостюме. Бедняга, держась за серф, безуспешно пытается поймать свою волну.

"Девушка, ты красивая. Инглиш? Хаус? Кофе? Ноу? Ок, тогда спорт", — совершив ритуал пляжной вежливости, серфингист выбирается на сушу и прямо в гидрокостюме идет в прибрежный ресторан. В Нетании легко быть красивой — вводная фраза моего кавалера здесь что-то вроде "здрасьте".

Пружинистой походкой подходит Роберт, за ним бежит запыхавшийся Адам, гневно смотрит в спину горе-спортсмена. Отдышавшись, завершает номер: "Роберт в разводе. В Украине плохие прогнозы. В Израиле тепло. Так какие твои планы на будущее?"

Спросить о том, а как же родина без меня, не успеваю. Роберт обнимает Адама за необъятную талию, друзья исчезают в том же заведении, что и резиновый лузер.

В цирке антракт.

Иерусалим. Валентина Ивановна

Валентина Ивановна требует, чтобы к ней обращались по имени-отчеству и на "вы". Кажется, она одна такая на весь Израиль. Подтянутая, лет пятидесяти. В спортивной куртке, с бриллиантами в ушах. Не любит мужчин и детей. Женщин и стариков. Любит страну. Излагает свои жизненные принципы группе, где представлены все упомянутые категории граждан.

Наш гид по Иерусалиму.

В автобусе молчит, не скрывая непоправимой усталости. Молодой парень в наушниках рискует:

— Валентина Ивановна, когда мы приедем?

— В Иерусалим не приезжают, а поднимаются.

— Где мы будем гулять?

— В Иерусалиме не гуляют, а молятся.

— Из Иерусалима, вероятно, не уезжают, а возносятся. Когда мы вознесемся?

— Откуда я знаю? Когда нагуляетесь.

Валентина Ивановна решительно объясняет, что никогда не строит планов. Уважает волю высших сил, которые все ее дни разруливают самостоятельно. "Проснулась, потянулась и поклонилась за это. Все".

"Что говорит эта женщина?" — перегибаясь через сиденье, спрашивает старик со слуховым аппаратом в ухе. "Что-то о пользе утренней зарядки", — отвечает парень.

В окнах открывается вид на Геенну огненную. Валентина Ивановна живописует, как именно в овражке, покрытом шелковой зеленью, приносили в жертву грешников. С гордостью рассказывает о том, что каждое растение, включая траву, в этой части страны посажено человеком. И что здесь любят деревья: "На Новый год в Тель-Авиве даже елку ставят на площади".

"Живую?" — неосмотрительно пищит барышня с первого сиденья. Валентина Ивановна замолкает. Выдерживает страшную паузу. Выдыхает: "Жи-ву-ю? В своей Украине будете живые елки рубить. Там все само растет, даже собачий помет. И все равно у Израиля, где пустыня и засуха, вы покупаете зелень и помидоры. А здесь все пять раз в год плодоносит. Бездари и лентяи вы все там". Девочка с переднего сиденья готова заплакать.

"Такое впечатление, Валентина Ивановна, что вы недавно из зоны", — не выдерживаю я. "Я недавно из Чечни. Двадцать лет тут всего", — следует неожиданно спокойный ответ. Спохватившись, женщина наставляет на меня твердый, как алмаз, взгляд и чеканит слова: "А ты знаешь, что такое война? А что такое потерять дом? А когда тебя вычеркивают из жизни родные и близкие? А как оно, выбирать между здоровьем дочери и матери? И когда за окном все чужое? А по утрам у тебя одна задача — в это окно не выброситься? Знаешь?"

Тот редкий случай, когда на все вопросы я могу ответить одним словом — "да". "Твои выжили?" — взгляд смягчается, алмазный огонь гаснет. Снова "да".

Помолчали. Интересуюсь, она ли поедет завтра с нашей группой в Тель-Авив. "Нет. Меня можно выдержать только один раз. А вот тебя твоей Украине еще терпеть и терпеть".

После восьмичасовой экскурсии по Вечному городу возвращаюсь в отель. Адам хватает меня в охапку и плачет. Белый как мел Роберт пьет воду. Почтовый ящик, мессенджер, телефон забиты сообщениями из Украины. Так я узнаю о теракте в Иерусалиме, с которым наш автобус разминулся на полчаса.

Когда водитель грузовика с израильскими номерами направил машину на группу военных курсантов, мы с Валентиной Ивановной проходили Голгофу.

Иерусалим

Тель-Авив. Саша и Женя

За пять лет жизни в Израиле Саша окончательно и бесповоротно превратилась в миссис совершенство. Великолепно говорит на трех языках, блестяще совмещает семью и карьеру, знает о стране, кажется, все. Машину ведет — как блюз играет.

Когда-то в Киеве мы работали в одной газете. В моем сознании Саша осталась гиперэффективным вундеркиндом, возглавляющим самый сложный отдел в ежедневке. Не могу привыкнуть к ее взрослому состоянию и особенной, с местным теплым акцентом, красоте.

Едем прогуляться в Тель-Авив. Хотим пройтись по деревянной набережной. Зайти в порт, вдохнуть запах рыбы и мазута. Навестить музей Израиля, античный акведук, зацепить пару видов в Яффо. Вечером — расхваленный Сашей коктейль в портовом кабачке. Хорошо бы встретится с Женей — тоже бывшей коллегой, осевшей на Земле обетованной. У нас с Женей одинаковые фамилии, похожие взгляды на жизнь, взаимная симпатия, но встретиться нам никак не удается. Сейчас она монтирует какое-то кино и у нее "запара с проектом".

Проезжаем мимо загадочного здания без вывески и с затемненными окнами. Вспоминаем слово "госбезопасность". Саша объясняет, что спецов, еще в полете засекающих ракеты, пущенные по жилым кварталам, набирают со всего мира. Что в связи с этим жертв и разрушений стало значительно меньше. Но ракеты все-таки падают. Иногда рядом с домом.

"Тебе не страшно?" — Саша вздыхает: "Понимаешь, когда я работала в газете, постоянно имела дело с криминальной статистикой. От пьяных разборок, побоев, насилия, автокатастроф в мирные годы в Украине ежегодно погибало не меньше людей, чем в Израиле от терактов. И это не учитывая "случайные" смерти, например, от ментовских побоев, которые ты не увидишь ни в одном протоколе. Другой вопрос, что каждый теракт у нас переживается очень остро — страна маленькая, у погибших повсюду знакомые или родственники".

Вечерний Тель-Авив зажигает огни, в ресторанах отдыхает колоритная публика всех цветов кожи. Чьи-то знакомые или родственники. Много юных солдат, мальчиков и девочек. Одна из них, поставив рядом с собой винтовку, на барной стойке пишет письмо — от руки.

Я была в этом городе ровно десять лет назад. Тогда каждого ребенка в форме хотелось сфотографировать. Сейчас — обнять, спросить, как зовут и навсегда запомнить это имя.

Женя присылает пятое смс, из которого понятно: в этот раз мы не увидимся.

Галилея. Такси до Назарета

Меня забывают в холле отеля. В самое любимое место на Земле — Галилею — автобус уезжает с одним пустым креслом. Адам по телефону разносит турфирму в дым и на этот раз добивается своего — за мной присылают машину. "Такси до Назарета" в моих ушах звучит примерно так же, как в рай велопробегом.

Назарет — самый христианский город страны. Населен арабами и мусульманами. Меня волнуют правила поведения в таком своеобразном месте. Боюсь случайно оскорбить религиозные чувства. Спрашиваю водителя. Ответ ошарашивает: "Главное правило — бояться женщин. Они подходят на транспортных остановках с ножами и режут людей. Такие теперь теракты. Три было уже. Бойтесь женщин. И машин — теперь не бомбы, теперь наезды".

Таксист жалуется на законы, которые, по его мнению, стали слишком мягкими: "Раньше террористов можно было "класть" по малейшему подозрению. Теперь без явной угрозы убивать нельзя, только плен. Если что, наших же солдат и судят. С другой стороны, понятно: за каждого их убитого десятки наших кладут".

Спрашивает, как воюют у нас. Как могут, отвечаю. Говорю, что думаю: украинцы не предназначены для войны, не то устройство. "Евреи тоже так о себе думали, — замечает водитель. — До газовых печей". Молчит еще пару минут и произносит с абсолютно неопределимой интонацией: "Но чтобы война закончилась, кто-то кого-то должен простить".

Обращаю внимание на вывески и дорожные знаки. Все на иврите и арабском. Два государственных языка, мягкие законы. Отсутствие каких-либо чувств, когда израильтяне говорят о врагах. Никакой эмоционально окрашенной "зрады" или "перемоги". Враг — это не человек и не народ. Это "они". Неизбежная опция в ежедневной жизни. Ненависть — слишком большая честь.

До меня доходит то, что не могло бы дойти ни в одной другой стране мира. Прощение не имеет ничего общего с альтруизмом. Скорее проявление разумного эгоизма, условие личной безопасности. Даже в самом христианском городе страны к прощению не идут через любовь и сострадание. Только через смерть. Если не врага, то ненависти к нему. "Их" кладут. Чувства — убивают. Чтобы простить по-настоящему, нужно по-настоящему убить.

Тель-Авив

Подъезжаем к храму на реке Иордан. Каяться и смывать грехи в холодной воде отказываюсь. В тесном паломническом центре, куда для начала везут туристов, с моих плеч падает рюкзак. Все его содержимое вываливается на пол. Нехитрые тайны, включая записи в раскрывшемся дневнике, — на всеобщем обозрении. Подбираю, извиняюсь, каюсь. Выхожу на улицу и попадаю под невесть откуда взявшийся ледяной дождь. Промокаю до нитки.

В эту страну со своим уставом не ездят.

Возвращаюсь безгрешной.

Мертвое море. Света

"Здравствуйте. Меня зовут Света. Я сейчас все вам расскажу. Расскажу про Израиль. Я сама из Украины, но я три года служила в израильской армии. Так вот, Израиль — бедная страна, где ничего нет. Никаких ресурсов. Высокие технологии — наш ресурс. "Аську" помните, я с мамой беременная переписывалась? Так вот это израильская технология. Моя мама приезжает раз в год и очень вкусно готовит. Она очень вкусно готовит, но всегда говорит одну фразу, когда смотрит в мой холодильник. И эта фраза меня всегда настораживает. Она открывает холодильник и говорит: "Из говна конфетку". Это все, что вам нужно знать об израильских технологиях".

Света прекрасна. Она сопровождает нас в спа-отель на Мертвом море, где мы ходим от бассейна к бассейну в белых халатах, валяемся в открытых джакузи и смотрим на небесную лазурь. Пейзажи здесь такие пронзительные, что растворяют даже зубные камни. Не говоря уж о знаниях, умножающих скорбь. На фоне золотого песка и зеркальной воды меркнет даже Света — молчит, любуется. Телегу про зубные камни она втюхала нам до того.

Бедная страна Израиль угощает ярким зимним солнцем и температурой воздуха + 22. В Киеве – 19, снег и гололед. Света говорит, что пора в автобус, в отель, собирать чемоданы — вечером домой. Смотрю в телефон. Он предъявляет арабскую вязь. С точки зрения гаджета, мы на оккупированной территории. Граница близко, приборы зашкаливают.

В Израиле все границы близко. "Не лазь на заборы, они под напряжением", — не покидая джакузи, воспитывает маленького сына молодой отец. "Не крестись на Стену плача, когда будешь в Иерусалиме, просто посиди, подумай, попроси чего-нибудь", — учит в телефон пожилая дама в массивном золотом колье, надетом поверх купальника.

Цирк возвращается и сопровождает меня до самого самолета. Пристегиваю ремни, взлетаем. Вокруг мужчины с пейсами, в лапсердаках и шляпах. Ни одного атеиста или на худой конец агностика. Все читают Тору. На минуту возникает ощущение, что самолет подняла в воздух сила этого чтения.

В Борисполе мужчины внезапно падают на колени перед рекламой мобильного оператора.

Тут же приходит сообщение от Жени: "Привет, я тебя все-таки пропустила. Тебе легко тут дышалось?"

Мне дышалось по-разному, так и отвечаю. "Правильно. Сложное не дается легко", — реагирует Женя и следом присылает фотографию экрана с титрами. Среди них — мое имя и фамилия. "Не подумай, что я сумасшедшая. Просто всех, кто вдохновляет, я выношу в титры. Если выйдет фильм, мы будем там вместе".

Ну вот и встретились. В фильме.

"Наднеда, — продолжает Женя. — Все учатся в Израиле слову "фалафель", а я говорю — надо учить слово "наднеда". Это качели, карусель. Она кружится во все стороны, и пока не остановится, понять ничего нельзя. Я приеду в апреле с ящиком вина, ты готовься. Наднеда с нами, имя твое в титрах, и я жду весны".

Уже весна, скоро апрель. Я часто вспоминаю еще две Жениных фразы:

Жги, господь, жги.

Нас непременно простят.