План спасения Донецкой области: Роман Минин

Архитектурные излишества, фрески, кружева по бетону. Величественные мемориальные комплексы вроде того недодела, которым окружен киевский крематорий. Мозаичные панно и цветные витражи со стеклами. Их делали на заводах Донецкой области, которые сейчас не работают.

Кто он

Художник-монументалист, выпускник Харьковской академии дизайна и искусства, организатор фестиваля уличной графики StreetArtFest в Харькове, лауреат премии PinchukArtCentre, автор проекта "План побега из Донецкой области"

Почему он

В конце сентября Роман Минин представит свое монументальное панно "Ковер обещаний" на международном конкурсе ArtPrize, который будет проходить в США

Как жить и что делать со всем этим человеку, чья профессия — художник-монументалист? В каком пространстве сегодняшней Украины могут быть востребованы его таланты? Существует ли виртуальный мир, готовый к появлению монумента себе самому и в этой связи нуждающийся в художнике?

Спросить об этом у Романа Минина мне посоветовал западный куратор, с которым мы познакомились на выставке украинского искусства в Польше. Потом еще один, из страны ближнего зарубежья. Еще была искусствовед из России.

В моем сознании фамилия "Минин" ассоциировалась в первую очередь со стрит-артом и фестивалями, которые он организовывал в Харькове. С чиновничьим скандалом по этому поводу. С уничтоженными работами. С разнообразием техник и приемов, которые оценил сам Бэнкси — лондонский гуру социального уличного искусства.

Во вторую — с шахтерским фольклором. С темой Донбасса, откуда художник родом. С отчаянной работой "План побега из Донецкой области" и выставкой "Сны о войне", которые сегодня воспринимаются как пророческие.

Заметное влияние Диего Риверы, насыщенные игрой света и тени лайт-боксы, цветные фотографии и графика, перформанс в диковинном костюме на недавней швейцарской арт-ярмарке "Манифеста", завораживающий символизм и лабиринты контекстов в каждой работе, социальный нерв — соотнести все это с понятием монументального искусства Украины в разговоре с Романом получилось не сразу.

Я начала интервью явно не с того утверждения — "Роман, вы представляете Украину за границей". Ответом было напряженное молчание. Электрический разряд, исходивший от художника, был почти ощутим тактильно.

Я была готова встать и уйти после минут двадцати явно не клеившегося разговора. Ушла после двухчасовой беседы с ощущением открытия.

Концентрированная речь Романа превратилась в живую воду, когда речь зашла о Донбассе. Родной регион "болит ему" так, как, к сожалению, не "болела" Украина ни одному президенту.

У Минина есть что предложить кроме боли. И это "не программа новостей из своих картин", и не голые амбиции вкупе с ожиданием сильных мира сего, которые "сами придут и все дадут". У него есть план. План спасения Донецкой области. Художник осуществляет его примерно с конца нулевых и нам советует.

Колоссальная интуиция, способность по движению брови предугадывать очередной вопрос, энергия действия и серьезные амбиции не стоили бы многого без способности глубоко копать и быть тотально неравнодушным к происходящему рядом.

Роман нашел форму, в которой может реализовываться. Путь к успеху определяется зеленой улицей для потока любви, отказом от комплекса "ненужного донецкого" и готовностью рисковать. Минин считает, что все так могут, если захотят.

И регулярно заглядывает в будущее — лет на двадцать вперед.

Стрит-арт, муралы и Google-glass

Роман, ваше творчество обращено к донецко-шахтерской тематике. А это крайне социальная тема…

— Я занимаюсь "образотворчим мистецством". Это визуальное искусство. Мой любимый жанр — монументально-декоративный. Но он не имеет государственной поддержки.

Ну почему же не имеет? Муралы, например, имеют.

— Это другое. Киев — как огород, на котором можно вырастить что угодно. То, что выращивают на этом огороде, не похоже на долгоиграющий институциональный проект. Я не берусь критиковать муралы, потому что… Вам не интересно меня слушать, вы чухаете ухо.

Когда я чешу ухо, это означает, что я вслушиваюсь.

— Оставим эту тему. Вы хотите, чтобы я говорил о своем участии в зарубежных арт-форумах. И о том, что я представляю Украину.

Хочу.

— Мои картины, образы моих работ — это сказка о нашей стране. Я создаю ее такой, какой хочу видеть. Я действительно представляю Украину — только все больше в своем воображении.

…уточняющий вопрос.

— Нет.

Так вот, По поводу официального представительства Украины: я здесь ни при чем. Моя роль в этом представительстве преувеличена. Ни разу государство мне не оплачивало поездку. Я просто принимаю участие в международных фестивалях или ярмарках. Но я представляю Украину косвенно. Потому что я из Украины. Не потому, что я амбициозный художник, который говорит за всю страну. Потому что так все равно получается. Почему бы этому не иметь официального статуса?

Почему?

— А потому что по официальным рельсам либо никто никуда не едет, либо едут люди, которых никто не знает. Кто эти люди, которые получают Шевченковские премии? У которых по пять мастерских, которые сдаются в субаренду? Я их не знаю. Повторюсь: Украину я не представляю. Разве что в своем воображении.

Вернемся к искусству: к муралам и стрит-арту. Когда-то в этом качестве вы ярко заявили о себе в Харькове.

— Да, был такой момент в жизни. Все закрасили, ничего не осталось.

Я знаю эту историю. О перипетиях с чиновниками тоже немало писали. Хочу спросить о другом.

— (Перебивает.) Нет, почему же. Вот вам история из жизни. Например, однажды я ехал в вагоне, в купе. Человек, который ехал со мной, пригласил меня на день рождения. Он не знал, кто я. В ходе разговора выяснилось, что он — главный архитектор города. Я задал ему вопрос: "Что вы думаете про стрит-арт?" Развил эту тему. Спросил, почему закрасили граффити в Харькове. И не только, так сказать, второстепенные работы. Но и те, которые были городской достопримечательностью. Например, "Дуэль века". Последняя дуэль Пушкина, изображенная на улице Пушкинской.

Он сказал, что лично звонил художнику. И художник за реставрацию заломил миллионы каких-то денег. И что люди искусства нынче алчные. Тогда я признался, что художник — это я. И что он мне вообще-то не звонил.

Никто мне вообще-то не звонил.

Вот эта вот ситуация о многом говорит. Это модель, которая касается всего. И представления в мире Украины — тоже.

Эта тема — пропасть. Не хотелось бы сейчас туда упасть.

— (Перебивает, с вызовом.) Над пропастью во лжи это называется.

Я в курсе, тоже здесь живу. И все-таки, в каких вы сейчас отношениях со стрит-артом?

— Я бы хотел быть причастным к монументально-декоративному жанру, который сейчас изъеден кислотой стрит-арта и мурализма. То, о чем вы спрашиваете, сейчас в тренде, удобно для фестивалей.

Жанр монументального искусства требует денег, техники, обслуживания. Это жанр, который всегда был инструментом пропаганды и официальной идеологии государства. У нас сейчас идеологии нет, у нас сейчас ее заменитель, который называется украинскими традициями. Традиции — это взгляд в прошлое. Идеология, какой бы она ни была, это разговор о будущем.

Не в нашей ситуации говорить о будущем. Следовательно, монументально-декоративный жанр в полной мере не развивается. Может быть, он сейчас не нужен.

Вы работаете сейчас со стрит-артом? Или с тем, что так называлось вами когда-то?

— К мурализму я имею отношению, да. И немножко к стрит-атру. Но сейчас я стремлюсь заниматься монументально-декоративным искусством.

Какие его формы вы имеете в виду?

— Например, витражи. Я очень люблю этот жанр и хотел бы интегрировать его ортодоксальный язык в современность, используя технологии. И современный контекст.

Я сделал витраж, который стоит в "Арсенале". Инсталляция — витраж с програмированной искусственной подсветкой.

"Награда за молчание"?

— Именно. Я сделал для одной европейской арт-ярмарки вход — оформил витражами. На пленке.

Почему на пленке? Распространено мнение, что витраж — это когда на стекле.

— Мы живем в XXI веке, который предоставляет технические средства для разных вариантов. Витражи — очень дорогой вид искусства. Я не могу позволить себе заниматься классическим витражом, который стоит 1000 евро. Это непозволительная роскошь. Стекла, свинцовая шинка…

Заводы, которые производили цветные стекла в Донецкой области, остановлены. Все это нужно заказывать в Италии. Поэтому я использую цветные витражные пленки, оракал. Эффект такой же, КПД гораздо выше.

Витражами я также называю свои лайт-боксы с лед-подсветкой, разными сценариями. Это все нельзя назвать супер-современным экспериментами, но в жанре монументально-декоративного искусства я не вижу сейчас никого, кто бы делал что-то подобное в Украине.

Мне интересно использовать более современные передовые технологии. Вплоть до интеграции этого жанра в дополненную реальность.

Поясните.

— Например, очки Google, которые будут выходить сейчас. Я думаю, мир сильно изменится, когда они войдут в обиход. Люди будут ходить в очках. Любая гиперссылка, даже наклеенная на стену, будет автоматически реагировать. Люди увидят ползущего по стенке Кинг-Конга, например.

Гипер-анимация?

— Именно. Мы сможем воплощать все свои фантазии. Менять структуру пространства. У каждого будет своя модель, которой можно делиться с друзьями, пересылать по интернету и так далее и так далее. Возможности увеличиваются в геометрической прогрессии.

Вы хотите снабдить Google-очки витражами?

— Не только витражами, и не только очки. Я хочу заниматься монументальным искусством с учетом новых возможностей. Люди вряд ли изменятся. Все равно не умрет потребность в произведениях искусства, которые будут нести в себе память о каких-то событиях. Как монумент чему-то. В этом жанре я бы хотел продолжать реализовываться. Следить за тем, как он развивается, использовать современные технологии.

Сказка о Донбассе

На фоне фантастических очков ваши работы, связанные с Донбассом, смотрятся несколько архаично.

— Да, именно так. И это нормально. Недавно у меня такая вот архаичная выставка проходила в Киеве. Внезапная, короткая, уникальная.

Если вы о "Шахтерском фольклоре", в чем же ее уникальность? На выставке не было ни одной новой работы или свежей идеи. Все это вы создавали гораздо раньше.

— Работы созданы с 2007-го по 2010 год, сейчас они погружены в контекст новой реальности. Я ходил по выставке и поверить не мог, что это все так работает. Прошло десять лет с момента, когда я начал их делать. Шесть лет я работ не видел, успел забыть о них. Увидеть все снова было очень трогательно. Абсолютно музейного уровня работы. Уровня достояния.

Сами себя не похвалите — никто не похвалит?

— Нет, не в этом смысле. Просто это так и есть. Мои работы уникальны, потому что никто ничего другого не предложил, не сделал о шахтерах.

Этой выставкой можно продемонстрировать разницу между социально-критическими художниками, которые занимаются политическим искусством, и мной. Я создаю "до", они — "после". Их искусство — это программа новостей, рефлексия. Это то, что было вчера. Я занимаюсь тем, что было, есть и будет. И это большая разница. Я не делаю программу новостей из своих картин.

Но сегодня ваше творчество выглядит актуально. Программу новостей из него делает жизнь.

— И это тоже, да.

Вы говорите, что создаете сказку о Донбассе. Мне кажется, я понимаю вас. Вы создаете миф, отдалившись от родного региона. Вы создаете новый Донбасс, глядя на него из Харькова и с расстояния международных форумов.

— Да.

Но, скажу я вам, это мало похоже на сказку. Донбасс в вашем изображении не сказать, чтоб сильно позитивен. Шахтерская судьба со всеми неоправданными рисками и тяжелой кармой как на ладони после вашей выставки. "План побега из Донецкой области", созданный вами до войны, — это, что ли, сказка? "Генератор Донецкого метро"… Очень красивая интеллектуальная поэтичная работа. Я простояла около нее больше часа и, вы знаете, не нашла из лабиринта выхода. Это метро навсегда.

— Да, это такой метрополитен нашей истории. На карте этого метро каждая станция — точка истории. Точка в прошлом, точка в настоящем, точка в будущем. Не отправная, но основополагающая, узловая. Сказкой я это называю в другом смысле.

(Задумывается.)

Дело в том, что я отстал от реальности. Реальность отстала от меня. Ведь никто не знает, что в Донбассе происходит сейчас. Палитра эмоций в этой связи у всех разная. То, что кажется черным из Киева, для человека из Донбасса может быть почти белым. А его черное мы и видеть не видели. У нас разные спектры и возможности почувствовать другого, пережившего что-то более ужасное, чем мы.

Человек — тяжеловесное существо. Скажи нам правду, и мы можем расстроиться. Когда нам ставят планку, мы можем ужаснуться сначала: "Ой, блин, уровень какой низкий". А потом успокоиться и отмахнуться от всего, сказав себе: "Мне есть еще куда падать. Можно расслабиться".

Нельзя давать людям жесткую оценку, нельзя устанавливать планки?

— А может, и можно. Я не хочу догм. Мне бы не хотелось жестких оценок. Потому что люди склонны падать вниз от любой отметки.

А если планку завысить, можно нечаянно выработать комплекс неполноценности.

— Завышать планку способны религия и сказка. Они говорят о том, что каждый может быть героем. Способен на добрые поступки. Победить супердракона, например. Это сказка, это неправда. Но она дарит нам кредит доверия, повышает нашу самооценку. Люди становятся лучшего мнения о себе, о реальности.

Я не занимаюсь реализмом, анализом и критикой того, что есть сейчас. Я занимаюсь даже не сюрреализмом и сверх-реализмом. Я создаю собственную сказку. В которой все так, как я хотел бы.

Суровые и прекрасные герои "Шахтерского фольклора". Их убийственный, но романтический труд. Тяжелый, но исполненный собственного достоинства, край. Это?

— Я взял на себя амбициозную задачу создать новый шахтерский фольклор. Вообще-то это не дело человека, это дело язЫков, народов и времени. Долгого времени.

Я, конечно, изучал фольклор, который нам предоставляют музеи и библиотеки. Читал частушки и песни. Не хотел бы рубить с плеча…Но у меня такое чувство, что многое из того, что я перечитал, написано задним числом. Очень много новодела. Заказ гостелерадио. Он чувствуется. Он есть.

Я подумал, а почему я не могу сделать то же самое? И выступил криэйтором шахтерского фольклора. Если приживется — приживется. А нет — так нет.

Вы согласны ждать?

— Обратите внимание, я веду себя деликатно. Я не навязываю свое искусство людям.

Какой будет критерий? Как вы поймете, что ваше искусство оказалось нужным или ненужным?

— Мне кажется, одним из критериев может быть как раз то, что мои картины будут представлять Украину за границей.

Ваши работы уже представляют Украину за границей. Ваше имя в числе первых называют зарубежные искусствоведы, когда речь заходит об украинских художниках. Хотите вы того или нет, процесс идет независимо от вас.

— Я за естественный процесс, который идет независимо от меня. Реально я этого не чувствую. Между нами говоря. Я просто придумываю проект и еду с ним на фестиваль и арт-форум. Мне кажется, чтобы представлять Украину, нужно, чтобы тебя кто-то об этом попросил. А пока что на "Манифесту" меня пригласили люди из арт-галереи в Женеве.

Вам это обидно?

— Нельзя описать это чувство. Это как испытание на самоуверенность и устойчивость к чиновичьей глупости.

"Шахтерский фольклор" в Западной Украине и что делать

В 2007-м вы задумали выставлять "Шахтерский фольклор" в Западной Украине. Вы хотели построить мост между этими территориями?

— Абсолютно верно. По наитию туда тянуло. Свято место пусто не бывает. Святым было место культурного общения. Его можно назвать еще актом проявления любви. Вот актов проявления любви между частями страны не было. А должны были быть.

Актов проявления любви не было в течение 20 лет и со стороны России. Сейчас мы пожинаем плоды этого всего. Москва все пропетросянила. То, что художники с голодухи ехали в Москву — это не культурная программа. Россия обнаглела и считала, что все сами явятся. Попса, которую она транслировали на все постсоветское пространство, была как бы культурной экспансией.

Они увлеклись, не видели себя со стороны. Культурная политика Москвы относительно бывших советских республик — это либо глобальный культурный саботаж, либо недальновидность.

С 2007 года и раньше я предлагал общаться, чувствовал эту необходимость. Я ощущал пробел и боялся, что будет именно так, как сейчас. Остерегался, что может дойти до непоправимого, до точки невозврата. Эта точка пройдена.

Теперь можно умничать и говорить, что нужно было двадцать лет назад все это начинать. Да, это так. Нужно было. Не начали.

Что же делать?

— Думать на 20 лет вперед. Думать, под таким углом: хотим ли мы все эти 20 лет воевать до последнего москаля или будем реалистами. И будем строить другую жизнь для своих детей и внуков. Чтобы их не мучали вопросы о том, захочет ли мир с нами дружить, если мы не можем разобраться со своими соседями.

Культура и в будущем будет важным медиатором выстраивания отношений.

Я считаю, что мир и проявления любви спасут эту ситуацию.

Все пройдет, все реально. Мы помиримся, мы будем жить вместе. Все будет хорошо. Нужно перетерпеть. Нужно время и правильная культурная политика.

Я говорю об Украине-Донбассе и — шире — об Украине-России-мире. Но сейчас надо внутри страны разобраться с проблемами.

С чего бы лично вы начали разбираться?

— Представьте, что я пришел к вам в гости. Впервые. Нам, незнакомым людям, нужно как-то общаться. Я бы сел у вас на кухне. На дверце холодильника магнитики висят. Я бы спросил: "А вы в Греции были?" А вы начали бы рассказывать.

Вот эти магнитики на холодильнике — это не просто вещицы. Это маленькие предметы гордости. А вот там стоит шкатулка, которую вы в детстве сделали. А вот там часы от бабушки. Эти предметы помогли бы строить диалог. Это "ухтышки" такие, с помощью которых приятно начинать общение.

Когда мы не можем обсуждать личные истории или политику, когда мы не очень хорошо знакомы, нам нужны "ухтышки". Мы начинаем выяснять, что у кого есть. Как в стихотворении этом прекрасном: "А у нас в кармане гвоздь, а у вас?" "А у нас в квартире газ, а у вас".

Это стихотворение учит правилам коммуникации.

Вот кто-то приходит в гости в мой родной город. "Покажите, что у вас есть?" (Тяжело вздыхает.)

Во всей Донецкой области что есть? Правила уголовной романтики? "А у нас вообще менты ничего не решают. А у нас дядя Петя с хутора решает".

Предмет гордости? Да. "А мы в 1990-х выжили. А я кур пас в гараже. Если б не пас, мы бы не выжили".

"А у нас месяцами света не было. А у вас? А что вы в 1990-х делали? А у нас весь микрорайон ходил за водой в один колодец, и он быстро опустошался и по три-четыре часа ждали, чтобы он опять наполнился. А у вас?"

Наши предметы гордости, которые можно обсуждать, — это либо шахта, либо армия, либо 1990-е.

И все это связано с выживанием. Негативные эмоции, которые стали предметом гордости.

Основной посыл: "Да я в 90-х выжил, да мы тут такое пережили, а ты жизни не знаешь".

Негатив непроизвольно давит на жалость. А предметы гордости должны восхищать. Быть "ухтышкой". Если этого нет, приходится шрамы показывать.

А теперь еще и война. А теперь еще и "мы в подвалах сидели", "мы от ваших бомб умирали".

Предмет гордости номер два — мы выжили во время войны.

Несмотря на ясное понимание ситуации в Донбассе, в вас чувствуется оптимизм. Каким вы видите следующий шаг к решению этой проблемы?

— Давайте создадим общие предметы гордости. Возможность говорить о чем-то еще, кроме выживания. Пусть они будут нелепые, смешные, странные, какие угодно.

Надо экспериментировать, делать что-то свое. Только не возвращаться умом туда, где ничего, кроме негатива, нет.

Сейчас речь не о том, что "Донбасс никто не слышит". Там не слышать, там спасать людей нужно. Менять среду. Учить иностранные языки. Путешествовать по большой прекрасной планете, расширять кругозор. Давайте будем гордиться испытанной полнотой жизни.

Это не роскошь. Это не а-ля-богато. Нужно создавать такое, что тянется не к себе, а от себя. Нужен правильный вектор.

Бытовое мещанство учит грести к себе. Двери в мир открываются "от себя". А мы тянем к себе. Уже ручка отрывается. А мы все тянем.

Нужно научиться самому и детей научить создавать такое, что интересно миру. Мы должны работать над тем, что можем отдать. Если мир захочет принять, вот тогда будет культурный диалог.

Ведь всякий стремится быть полезным. Общество всегда предлагает какие-то опции. Во время войны нам предлагают пойти на фронт и умереть за страну. Это полезно? Полезно. И за стремлением быть полезным очень многие люди идут на войну.

Жертва жизнью — это сила духа.

Я говорю от лица человека, который очень любит жизнь. Полноту ее.

Пока я жил в Донецкой области, я никуда не выезжал за ее пределы. Девяносто процентов жителей Донецкой области никогда не выезжали за ее пределы. И я был таким же.

Потом начал путешествовать. Это увеличило желание жить. Сознание расширяется. Увеличивается палитра эмоций, представлений о мире.

Я делюсь этим. Жизнь надо ценить. И тех солдат, которые пошли на фронт. Всех.

Полнота жизни — это острое переживание радости?

— Полнота жизни — это родить ребенка и смотреть, как он растет. Ухаживать за престарелыми родителями. Полнота жизни — это и сложности.

Но не нужно гордиться тем, что мы пережили сложности. Выжили, и слава Богу. Надо создавать то, что полезно другим.

Когда вы озвучиваете вот такие свои мысли, чувствуете отклик, обратную связь?

— Людей много, и есть такие, которым я просто надоел за то, что часто появляюсь в эфире.

Думаете, я не обрадуюсь альтернативе, которая будет представлять Донбасс, например? Есть ребята, есть люди. Пусть развиваются, пусть делают.

Родненькие скептики, вы уж не обижайтесь, что у меня получилось. У других тоже получится.

Война вымыла из Донбасса интеллигенцию. Ее значительная часть сейчас в Киеве, в очень сложном состоянии и с неоднозначными чувствами. Кто-то уехал в Россию. Кто-то, кто не может уехать, окопался на родине и ведет замкнутое существование. Кто будет создавать в Донбассе предметы гордости, культурные ценности?

— Это потому что никто не может предсказать даже ближайшее будущее, хотя бы на пару лет. Линии разлада прошли через семьи…А вы как думаете, как это лечить?

Только инициативой отсюда. Только демонстрацией заинтересованности в этом регионе и непредвзятым отношениям к людям, которые там. Они находятся в адской ситуации, они сейчас не в силах задумываться о культурных диалогах. Этим заниматься можем только мы, отсюда, из более благополучного Киева и других регионов страны. Прецеденты есть. Но крайне мало. В основном, мы сталкиваемся с ксенофобией по отношению к переселенцам.

— Да. Абсолютно верно. Нужно вести себя так, чтобы люди в Донбассе сами захотели остаться в Украине. Заставить невозможно.

Может быть, стратегия лет на десять могла бы помочь. Работа с детьми и подростками. Настроиться на отсроченный результат. А менять все резко и к лучшему… Даже Майдан показал, что это невозможно.

Украинское искусство: взгляд из Европы

Спасибо.

— Вам спасибо. Я был напряжен какое-то время. Это потому что очень болезненных тем и точек мы коснулись. Давайте я все-таки отвечу на ваш вопрос, который прозвучал в начале беседы. И расскажу о восприятии украинского искусства европейскими зрителями.

Давайте.

— Я был в Лондоне на ярмарке ART16. Я приятно удивлен тем, насколько внимательная там публика. У ярмарки была мощная интеллектуальная поддержка. Там были искусствоведы, студенты, все оставляли отзывы. Ярмарку никто не игнорирует.

Украинский стенд с моими работами на шахтерскую тему пользовался популярностью. Казалось бы, кому в Англии нужны наши шахтеры?

Нет, это очень аутентично получается, они чувствуют настоящее. Мы продали четыре картины из восьми.

Очень нужны подобные эксперименты — интеграции нашего искусства в мировой контекст. Меня Игорь Абрамович к этому побуждает. Не знаю, справился ли бы я без его поддержки.

Надо мной довлел синдром Донецкой области. Я думал: "Да кому мы нужны? Да еще и шахтеры".

Я с этим комплексом жил. Теперь только все больше и больше удивляюсь тому, что нужны. Но чтобы я и другие это поняли, нужен риск. Игорь Абрамович рискует, выставляя мои работы на аукционе. Ведь они могли не продаться.

Наша интеграция в мировое пространство сопряжена с рисками, я правильно понимаю?

— Уверяю вас, Украина даже не представляет (смеется) те риски, на которые мы сейчас идем. Ведь нас привозит не какой-то культурный атташе, у которого все схвачено, который выставляет в абсолютно безопасном кластере и обеспечивает должное внимание.

Расскажите о поездке в Цюрих на "Манифесту". Вы там в каком-то удивительном костюме… представляли Украину.

— Это костюм Чужого (проект Минина на "Манифесте" назывался "Свой-Чужой". — Фокус), смесь стилизованного графического шахтера с персонажем фильма "Чужой".

Я буквально был пришельцем, который приехал в Цюрих как что-то другое, инородное. Костюм это ярко выражал. Я ходил по улицам во время открытия "Манифесты". Там была такая холодноватая интеллектуальная публика. Там все настолько правильно.

Все телеканалы, СМИ, искусствоведы они работают только с теми, с кем договорились заранее.

Наши СМИ могут снимать то, что им интересно. Там — нет. Все были очень серьезные и делали вид, что меня не видят.

В общем, мы сели в машину и поехали на набережную. Расположились рядом с одной из локаций "Манифесты".

Ну уж там я получил столько внимания и интерактива, сколько рассчитывал. Реакция людей, детей, все было весело, как надо.

Понимаете, не так просто выбрать место и время. Не хочется сидеть на месте и ждать, что к тебе как художнику или артисту придут и попросят представить Украину.

Я никогда не думал, что буду представлять Украину. А так получается. У официальных представителей всегда есть рамки. Я бы мог в них не поместиться. Поэтому проще брать ответственность на себя.

• Читайте также: Красота — в невозможности ответить на вопрос: на фига? — Тарас Прохасько

Ну так все хорошо?

— Может быть, и к лучшему, что я иду своим путем и действую так, как считаю нужным.

Есть институции и группы энтузиастов, которым небезразлична судьба современного украинского искусства, они представляют страну по собственной инициативе.

Это похоже на волонтерское движение, чудеса самоорганизации.

Предметы народной гордости тоже создаются конкретными людьми.

Фото: Александр Чекменев, bit.ua, открытые источники