Киевская "империя". Тарас Прохасько о том, что может стать новой национальной идеей для Украины

Тарас Прохасько — один из самых удивительных современных украинских писателей. Философ и интеллектуал, умеющий о важнейших вещах рассказывать простыми словами. Его украиноцентричность не в языке, на котором он говорит, а в любви к своей стране, знании ее истории и культуры. А еще в осознании, что, лишь признавая собственное разнообразие, Украина может состояться в новейшей истории.

Его тексты — от "Непрості" до "Одної і тої самої" — именно об этом, о людях, их личных и семейных историях, разворачивающихся на широком полотне истории страны. Совсем недавно последняя книжка Тараса Прохасько, сборник эссе "Так, але…", отмечена Национальной премией Украины им. Т. Шевченко. Разговор писателя с Фокусом вышел неожиданным и откровенным.

Корневая система

Вы часто говорите об Ивано-Франковске не только как о родном городе, но месте, дающем силы и вдохновение, "корневой системе", как вы это называете. Всегда ли вам было присуще это ощущение укорененности и какова роль "портового города без моря" в ваших текстах?

— Так сложилось, что корневой системой для меня стал Ивано-Франковск. Думаю, что для человека с таким мировосприятием, как у меня, любой город, где бы он ни родился, значил бы столько же. А вообще, абсолютно каждый человек может найти свою корневую систему: разобраться, где его истоки и опора, его поэзия, его эстетика и его боль. Потому что твоя корневая система — это именно там, где больше всего болит.

Если говорить о ваших текстах, можете ли выделить ключевые темы?

— Таких тем я бы обозначил три. Во-первых, это история и историческая память. Вторая сквозная тема, появляющаяся в различных моих текстах, — экология в очень широком смысле этого слова. То есть то, как микрокосмос связан с макрокосмосом во времени и пространстве. Как и по каким принципам строятся эти взаимосвязи, как работает взаимозависимость всего от всего. Именно такой смысл я вкладываю в понятие "экология". И третья тема, которая меня очень интересует, — это некая личная философия, близкая к стоицизму. Мне интересно исследовать, как конкретный человек, не отрезанный от мира, а включенный в самые разные общественные связи, может разобраться и с собой самим, и с тем, как устроен этот мир, как в нем жить, и выстроить свою систему радости. Или, по крайней мере, сформировать такое видение жизни, которое не противоречило бы получению искренней радости от нее.

А можно ли сказать, что один из ключевых мотивов в ваших текстах — семейная история и то, как личность и семья справляются с теми или иными обстоятельствами и трансформируются во времени?

— Конечно. Именно это я и имею в виду, говоря об истории как важной теме в моих текстах. История для меня — прежде всего семейное измерение. Меня на самом деле в первую очередь интересует то, как переплетаются личная история и история семьи, рода. И то, как вот это семейное (ценности, воспитание, обстоятельства) накладывается на социальное и на историю в более широком контексте.

Украина как "империя"

Вы однажды сказали, что видите исторический раздел между той частью Украины, которая когда-то входила в состав Российской империи, и остальной территорией страны. И что видите различия в том, что происходит с исторической памятью в этих двух частях. В чем они? И что могло бы стать объединяющей украинской национальной идеей?

— Скажу несколько провокационную и, возможно, даже радикальную вещь. Я уверен, что важнейшим элементом и даже центром украинской национальной идеи могло бы быть представление о том, что в период Киевской Руси называлось империей.

Империя в те времена включала в себя множество племен, народностей и территорий. Они были очень разными, но всех их объединял Киев как сердце Киевской Руси. Объединял в том числе и силовым способом — времена были такие, что империя должна была стать экспансивной, если хотела выжить и процветать. Вот эта идея прадавней украинской империи может быть ключом к пониманию того, как объединение очень разных, непохожих друг на друга частей нашей страны может усилить ее и стать толчком к процветанию.

ЛАУРЕАТ. Совсем недавно Тарас Прохасько (на фото слева) получил Шевченковскую премию. Престижную награду на сцене оперного театра ему вручал глава Комитета премии Юрий Макаров (на фото справа). Фото: УНИАН

Несколько лет назад вы озвучили тезис, что "Донбасс нужно отпустить". Что вы вкладываете в понятие "отпустить" и как быть с тем, что в украинском обществе на эту тему нет консенсуса?

— Мне кажется, сегодня, через пять лет после того, как я сказал эту фразу, она стала еще более очевидной. Конечно, когда-нибудь мы вернемся к Донбассу (а он, хочется надеяться, — к нам). Когда сможем. Но в продолжение разговора об идее империи я считаю, что Украина должна смириться с тем, что нужно отпустить те территории, которые в данный момент не может удержать. Надо признать, что сейчас своими силами мы действительно не можем контролировать Донбасс.

Когда вы говорите "отпустить", вы имеете в виду, что необходимо перестать бороться в рамках переговорного процесса или вообще на какое-то время исключить эту тему из национальной повестки дня?

— Если мы не можем удержать этот регион, то в данный момент его лучше не принимать на условиях троянского коня. Мы должны понимать, что за эти шесть лет очень много чего произошло как в Украине, так и на оккупированных территориях Донбасса. Там успела вырасти и развиться целая мифология этих квазигосударств. К сожалению, такая мифология надолго станет частью исторической памяти жителей этих регионов. Принять людей, которые о разрушении страны и отделении части Донбасса думают не как о потрясении национального масштаба, а как о "героическом опыте", это сложно. Потому я говорю, что, к сожалению, на какое-то время Донбасс нужно отпустить.

"Так, але…"

Ваша книга "Так, але…", недавно отмеченная Шевченковской премией, — сборник эссе, написанный по календарному принципу: на каждый день приходится конкретный текст. "Так, але…" — о том, что у всего есть обратная сторона, второй слой, что внутреннее сомнение и рефлексия — всегда хорошо?

— Для меня действительно важен принцип "Да, но…". Это для меня проявление глубокого интеллигентного подхода, когда любая мысль или любое утверждение, каким бы однозначным и бескомпромиссным оно ни казалось, неабсолютно. Все можно рассмотреть ближе, найти более глубокие слои, то, что изначально не было заметно, но имеет значение. Это особенность всего сказанного и написанного. Когда мы пишем, то словно вытаскиваем маленькую иголочку из стога сена. Но любой текст абсолютен только в своих границах. Одновременно рядом существует масса интерпретаций, которые заставляют сомневаться в абсолютности всего сказанного или написанного, вот этого "да" без "но". Для меня подход "да, но…" всегда интереснее.

А чувствуете ли вы, что в современном мире люди становятся все менее склонны к анализу, поиску глубоких смыслов и нюансов?

— Да, у меня есть такое ощущение. Мне кажется, что сегодня максимально усиливается роль каждого отдельного мнения в широком смысле слова автора — того, кто говорит, пишет, артикулирует свою позицию. И этих частных мнений становится много, как никогда прежде. Несомненно, каждое мнение имеет право на существование. Но сегодня все сложнее найти человека с критической позицией, которого можно было бы назвать экспертом или авторитетом в том или ином вопросе.

Есть еще один важный момент. С увеличением информационных потоков у большинства людей начинает давать сбой долгосрочная память. Феномен заключается в том, что из-за торжествующей сегодня концепции "здесь и сейчас" люди разучились смотреть на время в длинной проекции, протяженно. У всех нас сегодня работает только короткая память. Именно поэтому люди часто с такой легкостью отрицают то, что защищали несколько лет назад.

Это очень резонирует с другим вашим тезисом — о том, что опаснее человека, не прочитавшего ни одной книжки, только тот, кто прочитал ровно одну. Что вы имели в виду?

— В этом моменте я цитировал сербского писателя Данила Киша, который занимался исследованием вопросов истории, идеологии, всевозможных фанатизмов. Мне кажется, что поверхностное знание без глубокого понимания зачастую опаснее отсутствия знания. Еще опаснее, когда люди становятся фанатиками или апологетами какой-то одной точки зрения, позиции и т. д. Именно так рождается слепой фанатизм.

И популизм.

— Да, конечно. И популисты успешно этим пользуются, апеллируя к фанатикам и осознавая, как с ними правильно говорить. Фанатичная вера в какую-то концепцию как в единственно возможную очень опасна. Плюс заключается в том, что в современной реальности существует все меньше каких-то монолитных общественных состояний. Поэтому мне кажется, что фанатизма вокруг нас будет все больше, но он капсулируется во все меньших общественных группах.

А может ли литература и вообще гуманитаристика стать ответом на такой вызов? Или это примета времени и тут ничего не поделаешь?

— Конечно, гуманитарное знание может быть ответом на этот вызов. Но надо признать еще и то, что в современном мире гуманитарные науки настолько видоизменились, что могут иногда и сами быть причиной такого вызова. Так что это палка о двух концах. Но, конечно, образование помогает лечению многих болезней общественного сознания.