Помни имя свое. Что самое страшное в этой войне

Когда мы говорим о том, что война бесчеловечна, подразумеваем, что происходящее не укладывается в рамки обычной человеческой логики. Заповедь "Не убий" — основа этой логики. Война отбрасывает эту логику и эту заповедь, как и многое другое. Один из признаков человека – его имя. Его отчество. Его фамилия. Сегодняшняя война отнимает у людей их настоящие имена.

Мне, по большому счету, все равно, что будет написано на табличке над холмиком где-нибудь в Пскове или другом городке в сопредельном государстве. Там упокоится тот, кто приехал к нам убивать. "Так хотел он — его вина", — писал Константин Симонов в 1942 году. У этого солдата, скорее всего, отнимут имя. Заменят табличкой с номером. Или даже без. Его вдова или мать пожмет на камеру плечами: "Не знаю такого".

Это все — их разборки и их правила ведения необъявленной войны.

Меня страшит другое. Война отнимает имена у моих соотечественников. Наши солдаты прячутся за псевдонимами. Позывными. Кличками. Просят не показывать их лица и не называть их фамилии в публикациях.

История знает времена, когда вымышленные имена массово заменяли настоящие. Это было, например, во время гражданской войны в Испании в 1936–1939 годах.

Венгерский писатель и коммунист Мате Залка стал тогда "генералом Лукачем". Советский командир Александр Родимцев, будущий герой обороны Киева и Сталинграда, — "капитаном Павлито". Будущий генерал армии Павел Батов стал "Фрицем Пабло" — таких примеров много.

Во время Великой Отечественной войны партизаны часто скрывали свои имена — старшее поколение помнит, а младшее знает по фильмам и книгам формулировки вроде "отряд товарища К. пустил под откос два эшелона противника".

Что происходит сегодня? Почему, разговаривая с нашими бойцами в госпиталях, на передовой, на позициях, в дороге, все чаще приходится слышать: "Имя можно, а фамилию не называй", "Фотографию пришли мне на память, а в Сеть не выкладывай, пожалуйста". Причин несколько.

Первая. Если это жители Луганской и Донецкой областей — все ясно. Солдаты боятся за свои семьи.

Вторая — солдаты не верят командованию. Вспоминают, как сдали бойцов одной из частей — полный список личного состава был в руках сепаратистов и российских бойцов еще до выхода части из расположения. Говорят, что утечка идет с самых верхов прямиком к противнику.

Третья — многие не хотят волновать родственников, особенно тех, кто живет за границей.

Все причины понятны и объяснимы. Ясно, почему у многих бойцов добровольческих батальонов на фронте нет имен. И звучит в эфире и на позициях: "Группа Сиплого там-то", "Лысый прорвался", "Инквизитор — трехсотый".

После одного из боев солдаты вспоминали тех, кого уже нет в живых, кто в госпитале. И все время в разговоре звучали позывные. В какой-то момент мне стало жутко. "Как рвануло — от Деда только ботинки остались". Вдумайтесь: от человека, прошедшего, судя по прозвищу, немалый жизненный путь, остались только ботинки. В них — то, что осталось от ног. Тех самых ног, которыми кто-то любовался, когда они делали первые шаги. Крутили педали детского велосипеда. Когда на эти ноги надевали сандалики, кроссовки, туфли, солдатские сапоги и, наконец, ботинки-берцы. И вот в эти ботинки поместилось все, что осталось от человека, остальное разбросало взрывом. И никто не смог вспомнить, как его звали, — он был из другого подразделения.

Как объяснил мне один из бойцов, "когда не знаешь настоящего имени, так хоть пальцы в дверь засовывай — все равно не скажу".

И все же потеря имени — первый шаг к забвению. К той самой страшной каре, которая постигла Прометея, подарившего людям огонь.

Я шел по ночной дороге к артиллеристам. В небе висела половинка луны. Выступивший из темноты часовой оказался знакомым. Но настоящего имени его я не знаю и, очевидно, не узнаю никогда.

И это, наверное, одна из самых страшных примет подлой войны.