На передовой без перемен. Как выглядит перемирие в Донбассе перед Новым годом

К вечеру стало ясно — добром не кончится. На смену разрывам снарядов пришла пулеметная пальба, потом в бруствер влепилось что-то уж вовсе мелкое — и следом дзынькнуло по забытой на пулеметной полке каске-обманке.

Пока наши АГС-ники вытаскивали свой агрегат, эфир привычно взорвался вопросами-ответами-докладами.

Стемнело. Мелькали вспышки, долетали спустя секунды звуки:

— С километра работают, не больше, — прикинул один из бойцов, поправляя каску.

Стрекотнули в сторону вспышек и звуков наши автоматы. Там вроде притихли, но потом разгорелось с новой силой — били уже из всего: работали пулеметы, трещали автоматы, ухали мины. Вспышки и трассеры перемещались по полю.

Как всегда в ночном бою, понять, кто, откуда и куда стреляет, сложно или практически невозможно. Но бойцов 11-го батальона сепары недаром прозвали "отморозками" еще под ДАПом.

Трескучая очередь из АГС легла в аккурат по месту работы пулемета, тот заткнулся. Следом по вспышкам начали работать тройки автоматчиков — с учетом возможного перемещения стрелка — и вспышек вскоре стало поменьше…

Где-то через часа два утихло, но бойцы упрямо стояли в окопах и ждали.

Выезд

В городе, где меня встретили бойцы 11-го батальона, об этом бое мирные жители не знали — скорые не мотались, бронегруппы на угломордых бэтээрах не выдвигались, а что ночью была пальба — так к этому уже привыкли. На улице продавались елки, мандарины, обычные и новогодние игрушки, гирлянды, куртки, ботинки, кофе. Жизнь кипела. Яркое до ослепления солнце. Спокойные патрули.

Где-то погромыхивала артиллерия, и на город ползла темная снеговая туча.

Коротки зимние дни. Выехали в сумерках, пока крутились по городу, совсем стемнело.

Ночные прифронтовые дороги обычно пусты. Озябшие посты, бесснежные поля. Свет редких фар, рассеянный в тумане. Мир сузился. Кто-то из бойцов кашляет. Кто-то ловит Сеть на тускнеющем экране. Из звуков, кроме кашля, остались только гудение: мотора, рации, покрышек.

Очередной маленький городок. Ночь. Улица. Желтый фонарь. Машина, до неразличимости заляпанная грязью, не заводится, и ее, оскальзываясь на мерзлых лужах, толкают трое солдат.

Очередной блокпост. Наш водитель тормозит, машину ведет в сторону, но он умудряется выровняться и остановиться. После секундной паузы сидящий рядом с ним боец произносит:

— Думал, ты в блок заедешь!

— Сам думал, да... гололед...

Подходит постовой боец, слышит пароль, кивает. Пожелание удачи. Трогаемся с пробуксовкой.

Очередная развилка. Криво стоящий указатель. Шины характерно "запели" — асфальт в мелкой насечке от гусеничной техники.

Дорога заканчивается неожиданно быстро. Дальше — только направление. Сзади, в багажном отсеке, грохочут "Мухи". Каской и шеей не раз проверяю крепость крыши автомобиля. Где-то здесь поворот на нужную нам дорогу. Есть, вот он.

Дальше движемся без света вообще, почти на ощупь, подсвечивая дорогу редкими вспышками красного фонаря. Приборную доску укрываем шапкой-флиской. Выключаем мобильные телефоны.

Из темноты выходит часовой, слышит, кто и к кому, бросает в шипящую рацию несколько цифр.

На позиции

Машину загоняем в капонир и накрываем сеткой. По мерзлой земле идем цепочкой вслед за бойцом. Спускаемся в окоп. Такая же каменная грязь на дне окопа. Холод ощутимо пробирает до костей. Наконец, узкая щель света, отодвигаем одеяло, и нас окутывает тепло натопленного блиндажа.

Хозяйничает в нем командир взвода из 11-го батальона, мой давний знакомый — молодой лейтенант с детским круглым лицом. Это "галакт-лейтенант Яррик", он же в миру лейтенант Ярослав Шаманов. Ему нет тридцати, до войны занимался совершенно мирным делом, но сейчас это воин, умелый и беспощадный. Я помню его на передке под ДАП, когда по нам крыли сепарские пулеметчики и грохали ПТУРы. Он тогда огнем из пулемета несколькими очередями заткнул ретивых стрелков. Вот и сейчас на беспокоящий огонь сепаров не реагирует, но при необходимости его взвод ответит из всего разрешенного Минском оружия.

Он почти не изменился с весны, только чуть глубже стали глаза и резче выражения. После традиционного АТОшного объятия садимся к столу.

В блиндаже уютно, если можно так выразиться. Видно, что он обжит давно и надежно. Обшитые бревнами стены, за которыми шаркаются мыши. Кошка, съевшая дневную норму, сопит в душевом отсеке, и мыши пока чувствуют себя вольготно. На одной стене в ящиках из-под патронов устроены шкафчики, в углу полевая кухня, в ней что-то аппетитно-горячее. У входа — раскаленная печка. На печке чайник, когда-то бывший темно-зеленым. Над столом на свободной стене, над зарядками для раций и кучей проводов на двух огромных гвоздях закреплен… плоский телевизор. Изображение, правда, черно-белое, но по нему идет один из украинских каналов и показывают очередное шоу. Это выглядит совершеннейшим "окном в иной мир".

Заходит сменившийся с дежурства боец, негнущимися пальцами вынимает из кармана бушлата высокий черный термос, неловко ставит его на край стола, докладывает, что "усе спокійно".

Из разговора с Яриком вырисовывается стандартная картинка — по "серой зоне" шарится куча ДРГ, и задачи у них подчас самые разные — от разведки, в том числе боем, до диверсий в тылу и захвата "языков". Задача Ярика и его бойцов — не допустить прорыва.

Недавно шла группа оттуда с задачей огневой разведки, ее накрыли, в итоге нарисовалось несколько "двухсотых", из-за чего был поднят очередной вой про злобных укров.

Выхожу на воздух. Он обжигающе холоден. На фоне Луны несутся облака. Понизу стелется туман. Промозгло и сыро.

В темноте угадывается сторожевая вышка, эдакий курган. На плоской вершине, обложенной мешками и обтянутой пленкой, караульный боец. Он старательно таращится в ночь. Запахи табака и пота, земли и мокрой ткани. Мир в ночном тумане ужат до размера окуляра тепловизора. Нет ни звуков, ни звезд. Не видны ни мокрые бревна в окопе, ни воронка на стволе КПВТ, ни сам окопанный БТР, ни привычные ориентиры.

Интересуюсь у караульного:

— Тихо сейчас?

— Да тихо пока… Вчера огребли по самое не балуйся — теперь молчат.

Снова доносится гул мотора, и через короткое время в блиндаж спускается разведгруппа. Командир разведчиков обсудил с Яриком подробности выхода и перед выходом делает отеческое внушение остающимся в окопе:

— Не вздумайте палить в каждого долбодятла, шарящегося по нейтралке. Этим долбодятлом может оказаться кто-то из них — он указывает на своих бойцов — или сам я.

— Да не хвилюйся, не перший раз. Ни пуха, хлопцы.

И они уходят в предутренний туман.

За окопом ничья земля, или "серая зона". До сепарских позиций не один километр. Тут есть и местные жители, и заброшенные дома, и раздолье для вот таких групп.

Рассвело. Идем по окопу. Он выполнен капитально: обшит бревнами, глубокий, подготовлены площадки под пулеметы и ячейки для стрелков. В импровизированной мыльнице, сделанной из обрезка большой полиэтиленовой бутылки, розово-зеленый кусок льда — это размокли и замерзли два куска мыла. Но командир не доволен:

— Бревна слишком длинные, если упадет снаряд, таким бревном может придавить сразу нескольких бойцов. Их нужно было порезать покороче.

Есть у бойцов и бетонные, капитальные бункеры, в одном из них они и живут. Бункеры отливали во время оборудования линии обороны по всему фронту.

В таком бетонном доте тихо, тепло, койки в два яруса, электрический свет.

Словом, "тут, ребята, чай пить можно, стенгазету выпускать".

В тишине вдруг доносится короткая очередь. Ярик и ухом не ведет:

— Мало ли что может быть: то ли случайный спуск, то ли для острастки. Если нет ответки и нет второй очереди, не обращай внимания.

Главный сержант роты дядя Ваня

В соседнем блиндаже обитает главный сержант роты дядя Ваня. Под таким именем его знает весь боеучасток. Несмотря на два высших образования, он сначала волонтерил, чинил ребятам пулеметы, а потом пошел на фронт рядовым и уже после года боев стал сержантом. Наверное, нет такого вида оружия, которое не стреляет в его руках. О разработках его и его ребят уже ходят легенды по обе стороны фронта. Помню, как под ДАПом в районе Водяного он устраивал сепарам "веселую жизнь". Очки, зеленая шапка-ушанка, седая борода, замызганная камуфляжная куртка. В крепких пальцах дымится убойной силы сигарета. На рукаве — черно-красная нашивка "Фахівець карательних справ". В том, как он ненавидит "кацапов", нет ничего показушного или нарочитого. Я знаю его еще с довоенных времен по занятиям военно-исторической реконструкцией, и мы оба рады очередной встрече.

Под ногами суетится боевой кот взвода — он поймал очередную мышь и играет с ней, то отпуская, то вновь ловя. Выходим на воздух, идем с ним по позициям взвода. Дымит кухня, на открытом огне что-то варится.

Сторожевая гусыня Марта

По вселенской грязи расхаживает, с трудом выдирая лапы, гусыня Марта. Она оперением почти сливается с грязью, и только ярко-оранжевый клюв ее выдает.

— Наш сторожевой гусь. Как рявкнет ночью — не знаешь, что страшнее, — она или сепары…

Время от времени оживает рация:

— Идут две коробочки.

— Принял, две коробочки.

— Четыре-пять-ноль.

— Есть четыре-пять-ноль.

Это значит, что все в порядке. Что скоро Новый год, и что в уходящем году мы выстояли.

И впереди — новые трудные дни.

И снова дорога. Ночь. Едем домой.

Ночные дороги это всегда тайна.

Это выхваченный фарами кусок избитой поверхности.

Это отрывистые разговоры — о чем, если все уже переговорено?

Это синеватый огонек в поднятой руке солдата на блокпосту.

Это вполголоса названный пароль и пожелание удачи.

Это встречные фары и неясная тень перед капотом.

Это угловатая морда БТР и плоскомордый, рычащий трудяга МАЗ-537 с прицепом, на котором то, чего нет. Ну сказано же — нет!

Это грохот пробоев подвески и искры подмерзающих луж.

Это шлагбаум и шипящий доклад о приезде.

Это то, что заканчивается чаем, ужином, ночлегом. Если повезет.

Это наша жизнь — здесь и сейчас.

Фото: Александр Шульман