В центре внимания. Как дом для брошенных детей стал центром борьбы с сиротством

Место действия — Днепропетровск, экспериментальный центр поддержки детей и семей "Добре вдома". Время — обеденное. Воспитательница ставит перед большеглазой, немного перепуганной девочкой тарелку с бульоном. Девочка — новенькая.

— Садись обедать. Вот суп, вот хлеб. Отрежь себе, сколько хочешь, — голос у воспитательницы мягкий, но ребенок почему-то вздрагивает.

— Что такое?

— Я не могу отрезать. Не умею, — 12-летний ребенок стыдливо глотает последние буквы.

Типичная ситуация. Воспитанные в интернатах и детдомах дети в большинстве своем выходят оттуда не приспособленными к реальной жизни.

О том, что система интернатов не только неэффективна, но и пагубна, в Украине говорят давно и много. Но формальное закрытие интернатов не панацея. Проблемы-то остаются. По данным UNICEF, сейчас в украинских интернатах проживает 82 тыс. детей, а другие общественные организации называют цифры более 200 тыс. Далеко не все воспитанники этих учреждений действительно лишены родителей — часто бедствующие папы и мамы отдают детей на попечение государства. Родителям так легче. А дети ломаются.

Перед обществом вызов — построить совершенно новую систему, для которой приоритетом стало бы семейное воспитание и предупреждение сиротства.

Невозможно? Возможно — считают в Днепропетровске. Еще год назад здесь среди прочих работал один обычный детский дом. Его закрыли, а на этом месте открыли принципиально новое заведение, цель которого — предупреждение сиротства. Так появился экспериментальный центр "Добре вдома". Корреспондент Фокуса провел в этом центре несколько дней, пытаясь понять, действительно ли есть шанс сделать так, чтобы каждый ребенок в нашей стране воспитывался в любви близких.

Шанс стать матерью заново

(Отделение для матерей с детьми)

Вита смотрит в пол. Молодая женщина втянула шею, обхватила себя худыми руками и скукожилась, как будто закрываясь ото всех.

— Что там рассказывать. Если бы папа мой был нормальный — я бы сюда не попала, — голос у Виты низкий и тихий.

Говорит она тоже в пол. На обеих ее руках, ближе к локтям, замечаю похожие на штрих-код горизонтальные белые шрамы — когда-то Вита пыталась покончить с собой.

Она одна из клиенток отделения для матерей с детьми, работающего при центре. Уже четыре месяца живет здесь вместе со своими тремя: старшему — 9, младшему — 5. Дочке — 6.

Самой Вите 27. Она как раз заканчивает курсы при центре занятости — учится на продавца. Планирует устроиться на работу в магазин. И у нее наконец-то появится трудовая книжка.

Прошлой зимой детей у Виты забрали.

Все как обычно в таких случаях: голодные-холодные дети "под присмотром" запойного деда — звонок в службу по делам детей — изъятие.

— Он где-то лазил годами, а потом вспомнил, что у него дом есть, — Вита все стрелки переводит на собственного отца: о том, где была сама, когда детей изымали, говорит — подрабатывала. — Мы с ним ссорились очень. Я помню свое детство. У меня нет желания, чтобы мои дети так же убегали из дому по ночам.

В новых красках. В здании бывшего детдома разместился экспериментальный центр по предотвращению сиротства

До 96-го, вспоминает Вита, все было нормально. Потом умерла бабушка, мать отца. Папа тогда же потерял работу. И запил.

— Когда трезвый — хороший человек. С руками, с головой. Но как выпьет — клема падала, гонял нас по дому. Как-то маму чуть не убил — скальп ей хотел снять, — Вита на собственном затылке показывает, где у мамы остались шрамы.

Мы беседуем в небольшой светлой комнате — раскладной диван, две детские кровати, стол, шкаф. Все новое. Чисто и уютно. Такая комната здесь для каждой мамы. Всего их в отделении сейчас семь. Детей — 15. Они могут жить здесь до 9 месяцев, пока сотрудники центра помогают им справиться с трудностями.

— Мы Вите прямо сказали: либо ты живешь пока тут вместе с детьми, заботишься о них сама, учишься, находишь работу, либо тебя лишат родительских прав. Ответ она дала не сразу, — рассказывает координатор проекта "Добре вдома" Дарья Дощук.

— Я за вещи переживала, — снова в пол говорит Вита.

Вопрос для нее тогда стоял так: имущество или дети. — Папа со своим "контингентом" мог же все из дому вынести. Там бы и обоев не осталось. А мне потом снова все это собирать? Мне никто никогда не помогал. Все сама.

Вот уже четвертый месяц все вещи в доме Виты на местах. Отца сейчас лечат. Координатор Дарья Дощук вспоминает:

— Нам все вокруг говорили: "Кого вы берете?! Лишите ее родительских прав, и все на том". Ну лишили бы. Ее дети пошли бы в интернат и повторили бы ее историю. А так у них есть шанс. Вы бы видели их первую встречу. Вита приехала, как только узнала, что детей забрали, вбежала в комнату, на колени упала, чтобы вровень с ними быть, а они на ней, как котята, повисли. Столько слез, столько радости. Им без мамы плохо.

Оттолкнуться от дна

Главный здесь человек по работе с проблемными мамами — Елена Николаевна. Историю Виты она комментирует так:

— Правду мало кто хочет говорить. По Витыной версии она подрабатывала, когда дети дома одни остались, а на самом деле бросила она их. У Виты мужчина есть. Он в России на заработках, сам из Ивано-Франковской области. Как через Днепропетровск проезжает, так она и пропадает. Когда он здесь — ей все равно, что с детьми. Они с отцом и пили вдвоем, но ей много не надо — стакан вина, и она уже никакая. А дети сами себе предоставлены.

— Но она же не будет вечно под вашим присмотром. Дальше что? — спрашиваю я.

— Гарантировать, что все будет хорошо, не может никто. Но она не глупая женщина. Просто так случилось, что образования не получила — забеременела сразу после школы. Сейчас мы ее на курсы эти устроили, потом работу найдем. А постоянная работа обязывает сама по себе. Продавец — лицо материально ответственное, значит, пьяную ее держать не будут. Она это понимает. Она не запойная. Просто вся эта безысходность: работы нет, отец пьет, почему бы не составить ему компанию? Плюс теперь она отдает себе отчет, что у нее реально могут забрать детей. Знает, что дали последний шанс — больше во­зиться с ней никто не будет. С отцом пытается отношения наладить. Его мы хотим закодировать — сейчас и с ним работаем.

Елена Николаевна говорит об историях своих подопечных без надрыва, спокойно и, кажется, даже с какой-то легкой иронией. Много лет она работала в реанимации, насмотрелась всякого. И научилась принимать решения. В ее нынешней работе это важно.

— Вот есть у нас еще одна мама — Наташа. Их в семье было 15 детей. Взрослые уже все — старшему брату за 50. У них на всех один промысел — на кладбище работают. Зимой, когда работы нет, пьют. Наша клиентка самая младшая — 26 лет. Родила ребенка. Жить негде — родовой их дом по пьянке сгорел. Ютились где-то в дачном домике: электричества нет, воды нет, еда и тепло — на костре. Соседи пожаловались. Ребенка, а он в ожогах весь, служба по делам детей хотела у нее забрать, но мы настояли на том, чтобы дать шанс. Вот она у нас уже пятый месяц. Возвращаться ей обратно в ту среду нельзя. Мы ее дворником устроили в местный ЖЭК, и нам пообещали, что чуть позже дадут ей комнату в общежитии.

Недавно Наташа сорвалась — на работе предложили "проставиться" за первую зарплату.

— Положили ее в наркодиспансер на лечение, — продолжает Елена Николаевна. — Надеемся, удастся закодировать. Я еще лично к начальнику ЖЭКа ходила, она пообещала провести беседу с коллегами, чтобы больше никаких "проставляний" на работе.

— Или вот Катя. Интернатовский ребенок. И она, и ее муж. Он вырос в этом самом детском доме. Где-то встретились и типа создали семью. Но модели семьи-то нет. Где они могли ее видеть?! Родили ребенка, а что с ним делать, не знают. Поссорились. Решили развестись. А развод в их понимании дело несложное: сожгли свидетельство о браке — и делу конец. Вот теперь куча проблем с документами. Девочка с ребенком пока у нас — помогаем во всем разобраться. Потому что государственные службы у нас не любят никому навстречу идти. Есть закон — и точка. А люди такие, сталкиваясь с трудностями, часто руки опускают. И сами опускаются.

Задача центра — этого не допустить.

— Мы им показываем другую жизнь, — в голосе Елены Николаевны появляются чуть заметные строгие нотки. — Будучи здесь в трезвом состоянии, они обращают внимание на пример других и начинают верить в свои силы. Разумеется, если они 20 лет жили в одной среде, то за три месяца жизнь не поменяешь. Но даже элементарные, казалось бы, вещи: убирать, готовить, купать детей — начинают здесь входить в привычку. И я действительно вижу, как в этих мамах загорается надежда и стремление стать лучше.

Нужные дети

(Служба раннего вмешательства)

Сосредоточенно, совсем как взрослая, Саша усердно "пилит" ногти линейкой. Все за мамой повторяет. Девочке чуть больше трех. Она сидит на крошечном стуле и все равно не достает одетыми в вязанные цветные гольфы ножками до пола.

Саша особенная. И в то же время так похожа на тысячи других подобных ей детей. У Саши синдром Дауна.

Саша-солнышко. Так ее называют в отделении раннего вмешательства — еще одной службе при центре.

Когда девочка родилась, врачи описали ее маме совсем другое будущее для дочери. И уговорили от нее отказаться.

— До родов никто ничего не говорил, — всхлипывает мама Люся. — А как родила — сбежались. Ребенок у вас, говорят, не такой, как все. Так что если вы от него откажетесь, осуждать вас никто не будет. Вы расписаны? Нет? Ну он вас бросит через два месяца. Подумайте. Работаете? Предпринимателем на рынке? Про работу забудьте — будете ее за ручку водить всю жизнь. Картинки мне всякие страшные показывали, где взрослые люди сопли пускают. Я в шоке была. Родственники не поддержали. Ушла.

Целый месяц мама Люся проплакала.

— Это был кошмар. Мне уже 40. Может, молодые снова рожают и так это переживают. Я не справилась.

На нервной почве Люся с кровотечением попала в больницу. А там в соседнем, детском, отделении как раз лежала Саша. Люсе это совпадение не показалось случайным.

— Я ее как увидела, решила — заберу обратно, и будь что будет! У нее вокруг ротика все синее было от соски — видно, кушать хотела все время и сосала пустую соску вместо груди, — вспоминает Люся. — А еще я, когда из роддома уходила, оставила ей новые вещи: пеленки, распашонки, костюмчики. И на вырост все. Все украли, тут ничего уже не было — голый ребенок.

Дверь комнаты, где мы говорим, со скрипом приоткрывается — заглядывает средних лет женщина в очках, здешний логопед. Увидев, кто там, Саша тут же бросает свое занятие и, растянув рот в неровной улыбке, весело скачет к двери. Заниматься с логопедом ей явно нравится.

Трижды в неделю они с мамой приходят в центр на логоритмику, занятия с логопедом и массаж. Специальные методические занятия есть и для мамы — специалисты учат, как правильно развивать Сашеньку дома.

— Ведь в обычном реабилитационном центре как? — рассказывает Люся.

— Записываешься в очередь, ждешь 3–4 месяца, потом попадаешь с ребенком на занятия на две недели. И снова в очередь. А что такое две недели? Ребенок только начинает приспосабливаться, а уже все. Тут нужна систематичность.

Подготовка к ВНО. В этом году Алина заканчивает школу

История Люси и Сашеньки позитивная. Но сотрудники центра говорят, что зачастую мамы, даже вполне благополучные, отказываются от больных детей просто потому, что остаются с проблемой один на один. Ведь такие недуги, как синдром Дауна, аутизм, ДЦП или, скажем, слепота, либо глухота, не лечатся курсом таблеток. Они требуют постоянного профессионального ухода. Учреждений, где родителям могли бы помогать на постоянной основе, в стране практически нет. Государственных так точно.

С тех пор, как Саша родилась, прошло три года. Отец девочки от Люси не ушел. Но чем дальше, тем меньше он их с дочерью понимает. Люся вздыхает:

— Такие детки позже все начинают: и ходить, и говорить. А папе, конечно, хочется, чтобы она как все была. Вот он и раздражается. Обидно — он же больше всех просил, чтобы я забрала девочку. Я думала, мы команда и вдвоем справимся. А у него жизнь вообще не изменилась — живет как жил. Я все сама тяну. Неприятно. Хорошо хоть центр этот есть. Кроме занятий мне важна моральная поддержка. Тут она есть. Приходим сюда, и я чувствую, что ребенок мой кому-то нужен.

Переждать бурю

(Отделение временного устройства детей)

В отделение временного устройства при центре попадают брошенные дети или те, о ком в силу каких-то причин в настоящий момент не заботятся родители. Функцию "временного устройства" обычно выполняют государственные приюты-распределители. Дети живут там, пока чиновники оформляют документы, лишают родителей прав и решают, в какой интернат или детский дом отдать самого ребенка. Тут же задача иная — сотрудники центра снова-таки работают непосредственно с семьей или близким окружением ребенка, чтобы не допустить его попадания в интернатные учреждения.

Тихий стук. На пороге светловолосая девочка лет 11–12.

— Юлия Васильевна, можно градусник?

Это Рита. Скоро она вернется домой. Когда несколько месяцев назад она попала сюда, ни с кем не хотела говорить: ни с детьми, ни со взрослыми. Сидела в стороне и много плакала. Юлия Васильевна, заведующая отделением, вспоминает:

— Ее привезла Служба по делам детей. Забирали из-дому, а там… Окна грязные, пол земляной, паутина всюду, постель серая, стены черные — землянка, а не дом. Папа пил, а у мамы вроде как шизофрения — она сама еще не вышла из детского возраста, а уже ребенок на ней. Сидела курила, по дому ничего не делала и все страдала, какая она бедная-несчастная. Когда дочь забирали, она, кажется, даже не понимала почему.

Спустя несколько дней папа, трезвый, сам пришел в центр и попросил о помощи.

— Иногда нужно дать человеку стимул — тряхнуть разочек сильно, и он поймет, что для сохранения семьи нужно шевелиться, — говорит заведующая.

Маму Риты отправили на лечение. Папа тоже прошел курс от алкоголизма, его закодировали. Начал делать ремонт в доме. Председатель сельсовета, увидев его старания, тоже подсуетился — выделил для семьи списанную мебель. Мало-помалу дом стал похож на дом. А семья на семью — мама уже несколько раз приезжала к дочери. Юлия Васильевна, наблюдавшая эти встречи, пришла к выводу, что вернуть ребенка в эту семью можно:

— Главное, что Рита очень хочет домой. Она страшно любит отца. И он ее — это видно. Пока девочка у нас, у нее уже вошло в привычку за собой ухаживать. Мы ее и готовить учим, и убирать. Объясняем, что по состоянию здоровья мама не все может делать, нужно ей помогать. Понимает.

Кроме Риты в отделении сейчас живут 16 детей от двух до 14 лет.

Юлия Васильевна признается, что были случаи, когда дети из центра убегали:

— Были у нас такие мальчишки. Сутки их не было — потом возвращались. Для них это приключение. Дети очень тяжелые — их сильно били дома: и зубы выбиты, и ожоги по телу, и шрамы. И вот здесь им вроде как не хватало насилия — нужен был адреналин.

— И даже в подобных случаях стараетесь вернуть детей в семью? Нужно ли это? Может, им без таких родителей будет лучше?

— Мы всегда смотрим на родительский потенциал: если есть стремление измениться, мы только за и всячески поддержим. Но если детей из неблагополучной семьи забрали и никто не приходит к ним или дети сами говорят, что не хотят к родителям, — смысла возвращать их нет.

Тогда ищем другие формы семейного воспитания: разыскиваем родственников, готовых взять ребенка под опеку, или потенциальных усыновителей.

Путь в семью

По схожей схеме сейчас реформируют систему защиты прав детей в Болгарии. Там почти в каждом районе созданы подобные центры. У нас же на всю страну таких заведений два: один в Макаровском районе Киевской области, и вот тут, в Днепропетровской области — второй. Его создание, вспоминает директор Елена Гуржий, началось со скандала.

— У нас же не бывает золотой середины. Сказали бороться с сиротством, значит, давайте будем закрывать все интернаты. Но никто не предлагает ничего взамен. Сирот куда? Проблемы общества куда? — говорит Елена Викторовна.

Она, как Великая Мать, большая, мягкая и надежная.

Отечественную систему детских домов и интернатов знает хорошо — 10 лет сама заведовала детским домом:

— Я понимала, что вся эта система работает неправильно. Ребенку ведь не нужна роскошь или, скажем, суперпитание — ребенку нужна семья, которая будет его любить. А мы в наших детях воспитали сиротское мажорство: часть из них выросли иждивенцами — привыкли, что им все должны. Я много об этом думала, искала методики. Однако просто позакрывать интернаты — тоже не выход! Нас как-то в области собрали, сказали: "Что хотите делайте, но чтобы к Новому году 20% детей в учреждениях не было". Как можно вообще в процентном соотношении говорить о детях? Куда их? Подушить?

С таким боевым настроением спустя пару недель Елена Викторовна отправилась в Киев на собрание при министерстве.

— Руководство вопрос ставило так: как будем закрывать интернаты и детдома? Все, кому положено, выступили, остальные безропотно послушали, и вижу — все заканчивается, а результата нет. Не выдержала, встала с места и высказала все, что накипело, — от волнения руки у Елены Викторовны трясутся и сейчас. — Вернулась домой, тут же получила по полной от начальства, а наутро меня уже вызвали на ковер в обладминистрацию — увольнять собирались.

За ночь обстановка переменилась. Видимо, повлиял звонок в администрацию от Дарьи Касьяновой, руководителя проекта "Сиротству — нет!" при Фонде Ахметова, которая сама подошла к Елене Викторовне знакомиться после ее пламенной речи. Фонд предложил профинансировать проект реорганизации детского дома. Модель и методики помогали внедрять специалисты благотворительной организации "Надія і житло для дітей". Спустя два года кропотливой работы в помещении центра нет и намека на то, что когда-то здесь был детский дом: здание полностью отремонтировано и перестроено под потребности центра, а все сотрудники обучены работе в новых условиях.

— Когда штат сокращали, честно скажу, куда только на меня анонимки не писали! Но для меня было важно, чтобы человек был готов к работе в новых условиях. Теперь ведь как — если ты повар, ты не только готовишь, но и должен быть готов научить, скажем, мамочек. Так же и медсестра — когда нужно, покажет, как пеленать ребенка или еще что.

Из 40 сотрудников детского дома переучились и остались здесь только 14.

— Но есть вакансии, которые мы не можем заполнить. Это юристы, например. Зарплаты-то у нас мизерные. Я как директор получаю на руки 1700 грн. Начальники отделений на 10% меньше. Соцработники вообще 1150 грн. Но они работают. Потому что работа здесь — это честь, — наверное, фразу эту Елене Викторовне приходится повторять своим сотрудникам довольно часто — поощрять их таким вот образом вместо денежной премии.

Еще одна особенность Днепропетровского центра заключается в том, что учреждение такого рода впервые в Украине финансируется за счет местного бюджета (Макаровский центр живет за счет благотворителей).

— Оказалось, что это не дороже, чем содержать интернат или детский дом. Раньше наш бюджет был, скажем, два миллиона в год. Но при этом деньги шли, грубо говоря, на содержание 30 детей. Теперь мы будем обслуживать как минимум 500 человек в год, а стоит это те же два с половиной миллиона, — с гордостью объясняет Елена Викторовна.

Картинка красивая, но так ли все на практике… Было бы наивно полагать, что стоит закрыть детский дом или приют, открыть вместо него экспериментальный центр — и сироты исчезнут. Поэтому первый вопрос, который возникает после закрытия детдома: куда же делись сироты?

Это наш дом

(Малый групповой домик)

— Холодильничек. Родненький. Наш, — две взрослые девчонки то ли дурачась, то ли всерьез обцеловывают и обнимают холодильник.

— Вы чего?

— Ну как? Мы же так его ждали. Тут же теперь все наше, — отвечают.

Сценка происходит в так называемом малом групповом домике. После закрытия детдома большинству воспитанников нашли новые семьи, а оставшиеся 14 трудноусыновимых сирот переехали в МГД (Малый групповой домик). Только дети обижаются, когда сотрудники центра используют эту аббревиатуру, поправляют: "Это не МГД, это наш дом".

Обычный двухэтажный дом в частном секторе одного из районов Днепропетровска. Никакой вывески. Просто дом. Один из многих на этой улице. Мы сидим внутри за огромным кухонным столом. Где-то в углу шипит сковорода, пахнет котлетами. Директор МГД Александр Дядюсь вспоминает, с чего все начиналось:

— Когда дом купили, детям сразу объяснили, что они теперь будут жить совсем в других условиях. Не только в материальном отношении, но в первую очередь в плане организации жизни и воспитания. Их заинтриговали. И они очень ждали переезда. Даже с ремонтом помогали: сами выбирали обои, мебель.

Главное отличие жизни здесь от жизни в детском доме — за ребенком не ухаживают, как за растением, а помогают ему адаптироваться к реальной жизни. Все как в семье, объясняет директор. Сам он много лет работал чиновником — решал вопросы, связанные с лишением родительских прав. А потом решил заняться, как он сам выражается, "реальным делом". Молодой, образованный — для здешних детей он пример отца.

Кто в домике живет. Это своего рода филиал экспериментального центра — так называемый малый групповой домик, в котором в условиях, максимально приближенных к семейным, живут дети-сироты

— В детском доме как было? Повар, скажем, в понимании детей — это человек в колпаке, который разливает им еду по тарелкам. А откуда эта еда берется, как она готовится, дети понятия не имеют. Тут же они сами для себя по очереди готовят. У нас есть, конечно, перечень продуктов — все по нормам, но строгого меню нет. Дети решают, чего им хочется, и готовят. Повар только учит их и направляет. Такая система и ответственности учит: если ты в свое дежурство профилонишь — коллектив останется голодным. То же касается мытья посуды, уборки и стирки. Нет здесь и строго распорядка дня.

— Они сами ходят в школу. Мы им доверяем, и они это понимают. Также, в отличие от детского дома, дети могут ходить в разные кружки и секции в городе. Ребята у нас на бокс позаписывались. Ходят в гости к друзьям. Сами гостей приглашают. Это ведь тоже важно.

Сейчас полдень, и все дети еще в школе. Только одна девочка Алина дома. Ей дали два дня, чтобы подготовиться к ВНО: в этом году она заканчивает школу. История Алины типична для большинства здесь живущих — пьющие родители давным-давно лишены родительских прав.

Алина говорит, в детском доме ей нравилось. Только личного пространства не хватало.

— Нас в одной комнате жило 13 девочек. Кровати стояли впритык — не развернуться.

Теперь Алине личного пространства хватает: сейчас в 4-местной комнате она и вовсе живет одна.

У нее, как и у всех здесь, есть свой ключевой воспитатель — человек, отвечающий за ребенка и днем, и ночью. Тетя Света, так своего воспитателя Светлану Анатолиевну называет Алина, не сразу нашла подход к девочке.

— Мы очень разные по темпераменту: я эмоциональная, вспыльчивая, а Алинка спокойная, уравновешенная, закрытая, — объясняет ситуацию Светлана Анатолиевна. — Но постепенно мы нашли общий язык. Оно ведь как — вот, например, в детском доме к врачу всех возили планово несколько раз в год. А тут иначе. Вижу я, что у Алины глаза припухают, ага, значит, мы с ней вдвоем идем в больницу, анализы сдаем. По пути разговариваем. На собрания родительские в школу к ней хожу. На выступления ее какие-то школьные — тоже. И она начала мне доверять.

Как-то, рассказывает Светлана Анатолиевна, вместе с Алиной они мыли окна в доме, разговаривая о каких-то отвлеченных вещах. И вдруг девочка говорит: "А я бы хотела, чтобы вы были моей мамой".

— Я чуть тряпку из рук не выронила. Прервала разговор. Потому что ком в горле.

• Читайте также: Медицина на больничном. Кто быстрее построит новый корпус Охматдета — государство или волонтеры

Алину несколько раз хотели усыновить. Но она отказывалась.

— К большинству наших детей приезжали потенциальные "родители": и наши, и из-за границы. Но иногда дети на контакт не идут, — объясняет директор. — Чаще всего потому, что у них какие-никакие, но есть родные.

Дети понимают: усыновители зачастую люди состоятельные. Но все же делают сложный выбор в пользу пусть непутевых, но родных, верят в то, что все еще может устроиться и они снова будут нужны своим близким людям.