14 месяцев счастья. История одной женщины на войне

— Представляете, один анализ на онкомаркер стоит 250 гривен. И ведь неизвестно, от какого рака ты можешь умереть — так и разориться недолго.

— Зачем вам эти анализы?

— Вчера с подружками смотрела фильм о девочке, которая умирала от рака. Я плакала. Мне так страшно стало, что я решила провериться. Утром, правда, передумала — слишком дорого.

Спрашиваю у нее, когда она плакала в последний раз до этого. За последние полтора года это был третий раз.

— Я плакала в тот день, когда в нашем батальоне погибло больше десяти человек за сутки, и когда не стало еще одного человека.

Вика провела в зоне АТО 14 месяцев. Восемь из них занималась вывозом "двухсотых". Собирала останки по полям и участвовала в эксгумации тел, разговаривала с матерями погибших. Плакать часто было нельзя, если заплачешь — расклеишься, какой тогда от тебя толк?

Вика рассказывает об этом спокойно, не меняясь в лице и не опуская глаза. Как будто она или уже прожила все это, или спрятала в дальний угол сознания, чтобы не вспоминать. Ей 22 года, но кажется, что она старше лет на десять.

— На сколько лет вы себя чувствуете?

— Точно не на 22. Лет на десять старше как минимум. Война тут не при чем, я всегда была такой. Когда ездила в детстве в лагерь, воспитательницы звонили оттуда моей маме и говорили: "Что-то она у вас какая-то старенькая". Я действительно вела себя не как ребенок.

Позывной "Дикая"

Окончательно взрослой Вика почувствовала себя в 19 лет, когда в автокатастрофе погиб ее отец. В его машину врезался пьяный мажор. Мажор откупился, и виноватым в ДТП сделали Викиного папу. Тогда она впервые почувствовала себя совсем одинокой. Оббивала пороги в судах и прокуратурах, но так ничего и не добилась. Сейчас ей кажется, что она могла сделать больше.

Вика явно "папина дочка". И даже то, что она в один день собрала рюкзак и с Майдана, прячась от сестры и параллельно сочиняя ложь для мамы, уехала в "Айдар" — тоже дань ему.

—Я часто думаю, что бы он сделал, если бы узнал об этом. Есть два варианта. Или поехал бы вместе со мной, или приехал бы в "Айдар", взял меня за шкирку и увез домой. Думаю, что все же поехал бы со мной. Он 20 лет проработал в милиции, а потом разочаровался и ушел в таксисты. А еще он учил меня стрелять. Мне нравится думать, что я в него.

Гибель отца — единственная, говоря о которой, Вика чуть-чуть понижает голос. О людях, чьи смерти исчисляются сотнями — на Майдане и на войне, — она рассказывает как о живых. Например, так Вика говорит о Сергее Нигояне.

— Он стоял на баррикаде на Институтской, и по ночам мы с подружкой катались с горки на его щите. Было весело. После боев на Грушевского с этой подружкой мы разносили чай на Майдане. Никто из девочек не оставался, а мы оставались. Тогда у меня и появился позывной Дикая.

Кроме вывоза "двухсотых", в зоне АТО Вика была заместителем командира разведывательно-диверсионной роты. После отравления трупным газом во время эксгумации она попросила Батю — начальника штаба "Айдара" Валентина Лихолита перевести ее на другую работу. Батя отказал. Вика считает, потому что тогда этим делом пришлось бы заниматься ему. Ее перевели только когда "власть" в батальоне поменялась. Но в документах у Вики значатся совсем другие должности — деловод тыла и начальник полевой бани.

— Я даже слово это теперь ненавижу — "баня", — ее передергивает. — А деловод? Когда я значилась деловодом, мы с ребятами ездили на боевые задания. В одном из них впятером отстреливались из подвала от шестидесяти сепаратистов. Меня тогда контузило. Потом в газете моего родного поселка Гребенки вышла статья: "Наша землячка, деловод тыла, Виктория Дворецкая получила контузию под Луганском". Даже звучит смешно.

Когда Вика вспоминает об этом бое, у нее загораются глаза и она счастливо улыбается. Как будто рассказывает и не понимает, что могла не выйти из того подвала живой. Она говорит, что так и есть. Никто из них не думал, что может умереть, все считали себя неуязвимыми. Это было в самом начале АТО, тогда еще не было массовых смертей и ранений.

Вика и ее ребята поняли, что родились в рубашках, только через несколько дней, когда во время одной из операций погибли их сослуживцы.

— Сейчас я учу военное дело в теории и каждый день думаю: как же мы выжили в эти 14 месяцев? Только теперь я узнаю, что операции должны планироваться неделями и месяцами. А у нас как было? Тебе говорят: "Вот дорога", и ты по ней едешь, не зная, что впереди.

Дискриминация на войне

— Почему в документах у вас значились совсем не те должности, которые вы занимали на самом деле?

— Потому что женщин в зоне АТО не назначают на другие. Мужчину, даже если он весит 50 кг и никогда не держал в руках оружие, все равно назначат стрелком.

Вика с обидой говорит, что женщине в зоне АТО нужно стараться в три раза больше, чем мужчине, чтобы ее воспринимали как равную. Мужчина может приехать в часть, лечь на кровать и заявить, что устал. Если так сделает женщина, ей скажут: "Эй. А ну давай вставай. Ты зачем вообще на войну приехала?" Вика рассказывает, что с сексизмом в зоне АТО сталкиваются даже те женщины, для которых эта война не первая. Летчицу Надежду Савченко простые парни в "Айдаре" называли "бабой".

— Помню, как она приехала в "Айдар" и проводила построение. Парни смотрели на нее свысока. Говорили: "Чтобы баба нами руководила? Да никогда. Что она вообще может?" А потом под ее командованием они пошли на задание. Когда вернулись — смотрю, все такие тихие сидят. Спрашиваю у них: "Ну как вам с бабой на задании?" А они, кроме "Да ничего себе, какая же она баба", ничего не смогли сказать. Потом мне говорили, что когда все спрятались, Надя одна бежала по дороге прямо на сепаров.

— Вы и до войны были феминисткой?

— Никакая я не феминистка. Я люблю мужчин.

За 14 месяцев на войне Вика соскучилась по юбкам, каблукам и косметике. Но даже здесь, в Киеве, ей каждый день приходится ходить в форме — на учебу. Вика учится на командира механизированного взвода.

— Знаете, что самое обидное? Вот стоишь ты в форме в метро — и никто тебе место не уступит. Я даже специально становлюсь всегда рядом с сидящими мужчинами. Нависаю над ними, чтобы им было стыдно.

Мирная жизнь

Вика, в отличие от многих бойцов АТО, спокойно относится к тому, что увидела в Киеве, когда вернулась. Ее не разочаровывает, что здесь люди продолжают ходить на вечеринки и делать вид, что на востоке ничего не происходит. Разочаровывает только отношение к бойцам. Например, что две недели назад в квартиру ее подруги по "Айдару", девушки с российским гражданством и позывным Валькирия, пришла с обыском СБУ, и весь двор был оцеплен спецназом "Альфа". Разочаровывает, что когда примерно в то же время в кафе застрелили бойца АТО, никто не оцеплял район и не искал по горячим следам преступника. Разочаровывает, что психологическая помощь, которую якобы предоставляют всем, кто вернулся с войны, заключается в заполнении анкеты в кабинете психолога: "Мучают ли вас кошмары?", "Может быть, вы хотите повеситься?" Если нет, значит, с вами все в порядке.

Мы с Викой встречались за неделю до местных выборов. Она баллотировалась от одной из партий. Место, в котором мы встречались, выход из метро на Оболони, — эпицентр предвыборной агитации. Куча палаток кандидатов, проезжающие мимо машины с развевающимися флагами партий. "Бл...дская агитация", — говорит, глядя на все это, Вика и смеется.

— Почему вы пошли на выборы?

— Я сначала не собиралась этого делать. Мне звонили из нескольких партий, предлагали стать их кандидатом, но я не воспринимала эти звонки всерьез и всем отказывала. А потом оказалось, что все айдаровцы, люди, с которыми я знакома и вместе была на войне, будут баллотироваться от одной и той же партии. Тогда я засомневалась. А потом пришла на собрание, увидела этих ребят и решила согласиться.

— Не боитесь, что ваше имя и имидж бойца АТО партия, от которой вы идете на выборы, может просто использовать?

— Не боюсь. Мне даже в голову это не приходило. Если я пройду на выборах, буду пытаться менять систему власти вместе со своей командой. Но если увижу, что ожидания не оправдываются и мое видение расходится с видением партии, я просто перестану этим заниматься. Думаю, так сделают все ребята из "Айдара".

О выборах и необходимости постоянных встреч с партией и электоратом Вика говорит устало и равнодушно. Как будто эта возможная победа или поражение для нее не важны. Важно только то, что в политике, как и на войне, она будет вместе со своими ребятами.

После возвращения из зоны АТО Вика реже общается с друзьями из прошлой жизни. Часть из них за время, пока ее не было, женились, завели детей и встречаются только на семейных праздниках. Вика не очень вписывается в такие компании — она не замужем, и детей у нее нет. Многие Викины друзья-парни не пошли воевать, и, может быть, им просто неловко за это перед ней. Ребята из "Айдара" — совсем другое дело. Они часто созваниваются, и Вика называет их своей новой семьей.

Это было так круто. Мы ели, спали, воевали — все делали вместе. Еще тогда я думала: как хорошо, просыпаешься — и сразу видишь друзей. Вряд ли еще когда-то это повторится. Даже если начнется активная фаза АТО и я вернусь на войну, этих людей рядом со мной уже не будет.

• Читайте также: История одного киборга. Три войны Николая Воронина

— Вы скучаете по тому времени?

— Я скучаю вообще по войне. Мне странно приезжать на полигон и встречать там незнакомых людей, которые говорят, что они — это "Айдар". Настоящий "Айдар" — мы, те, кто был в самом начале.

Вика тоскует по "Айдару", по ребятам, с которыми она прошла войну, так же, как я по университету. Так же, как все люди тоскуют по времени, в котором они были молодыми и беззаботными. Для Вики это время — война.