Сумерки героев. Как историческая память становится проклятием

КТО ОН

Доктор исторических наук, профессор Украинского католического университета, директор Института исторических исследований Львовского национального университета им. И. Франко

ПОЧЕМУ ОН

Один из немногих публичных интеллектуалов Украины, к мнению которого прислушиваются политики и историки в Европе и США

Профессор, потребность в героях — неотъемлемый атрибут становления государства?

— Без героев народ и государство немыслимы. Вопрос лишь в том, в каких героях мы нуждаемся. Я спросил как-то у своего шведского коллеги-политолога, кто сегодня является национальным героем Швеции. Он надолго задумался и ответил: "Возможно, ABBA". Для нас привычнее было бы услышать имя Карла XII или другого персонажа военной истории, но на самом деле во многих европейских странах национальными героями становятся люди не кого-то убившие, а отдавшие за кого-то жизнь. К сожалению, в нашем регионе, как сказал один мой знакомый, есть лишь два способа стать героем: или ты убьешь, или тебя убьют.

Так или иначе, но у нас, украинцев, мало общих героев, наши герои скорее разделяют общество.

Не кажется ли вам странной ситуация, при которой идеология национальных героев в лице тех же лидеров ОУН в корне противоречит европейскому выбору, который декларирует официальный Киев? Как общественное сознание справляется с этим парадоксом?

— Надо понимать, что одно дело исторический образ и совсем другое — реальная история. Разумеется, Степан Бандера символизирует не европейскую интеграцию, а антибольшевистское, если хотите, антироссийское сопротивление. Именно так он сегодня воспринимается, вне всякой связи с преступлениями против евреев или поляков.

Два года назад я лицом к лицу столкнулся в аэропорту с известным историком, профессором Принстона, Гарварда и Стэнфорда Яном Томашем Гроссом — он возвращался из Москвы и был очень взволнован. До чего дошло, говорит, я — американский профессор, еврей польского происхождения, должен был защищать Бандеру перед студентами и преподавателями Высшей школы экономики в Москве. Так бывает, когда в дело вмешивается актуальная политика.

При этом Бандера не мой герой, и я не считаю его национальным героем Украины, скорее региональным.

Кто же тогда должен объединять украинцев?

— Объединить нас могут не герои, а жертвы. Украина как организм очень чувствительна к жертвам как объединяющему фактору, в отличие от России, где Сталин — это прежде всего не тиран, а лидер, поднявший страну с колен. Для подавляющего большинства украинцев Сталин преступник, поскольку его имя связано с Голодомором, то есть миллионами жертв.

Украина в современных границах с 1932-го по 1947 год пережила пять геноцидных волн — Голодомор, Холокост, Волынскую трагедию, депортацию крымских татар и выселение украинцев из Польши (операция "Висла"). Нашу историю надо писать под лозунгом "Никогда больше". Пора переформатировать дискурс с героев на жертв.

Но мы были не только жертвами, а и соучастниками преступлений разных режимов — украинцы, евреи, поляки.

— Историческая память всегда эксклюзивна. Французский философ Эрнест Ренан сказал как-то, что неправильное понимание истории — залог существования нации. Историческая память — это искривленное и однобокое отображение истории, за что ее большинство историков и не любят. В одних пропорциях она может быть лекарством, в других — ядом.

В какой мере история может и должна становиться частью государственной политики?

— Государство должно преодолеть историю, это главный вызов для Украины. К сожалению, и Россия, и Украина, и Польша тяжело отравлены историей. Это отравление лечится двумя способами. Одно лекарство заключается в радикальных реформах — политических, экономических, социальных, меняющих траекторию развития страны. А второе состоит в изменении исторической памяти, превращении ее из яда в лекарство — это требует мудрой взвешенной политики.

Опасно, когда историческая память подменяет собой реформы — так вел себя Виктор Ющенко. Сегодня эта опасность снова маячит на горизонте. Чем медленнее будут идти реформы, тем больше мы будем заниматься исторической памятью.

Кто помнит сейчас о том, что шведы были в XVI—XVII веках одной из наиболее воинственных наций в мире? Никто, потому что они радикально изменили свою историческую траекторию. Изменить эту траекторию в какой-то мере удалось Польше, и то, судя по результатам последних выборов, не вполне. Это совсем не удалось России — я не знаю общества, столь сильно отравленного ядом памяти. И Украина остается в этой опасной зоне отравленной памяти.

И все-таки я оптимист, поскольку в Украине нет доминирующей памяти — идет состязание между различными ее версиями.

Вы считаете плюсом этот конфликт памятей?

— В нашем контексте — да. Если бы не эта подушка амбивалентности, мы бы друг другу горло перегрызли. Кроме того, очень важно не только помнить, но и забывать. Амнезия — это важнейшее лекарство для трансформирующейся нации, которое применял первый канцлер ФРГ Конрад Аденауэр после Второй мировой. О Холокосте ведь заговорили только в 1960-х, когда Германия стала другой страной.

В Испании после смерти Франко тоже поняли, что, ввязавшись в исторические споры, страна пропадет, поэтому политикам было воспрещено использовать историю в качестве политического аргумента. И этот процесс занял не один год.

В эпоху Кучмы и у нас пытались проводить политику амнезии, но она не увенчалась успехом. Да и не могла увенчаться, поскольку Россия держала руку на пульсе. Испании в этом смысле было проще — Франция (Германия, Британия и т. д.) не советовали ей, о чем и как именно помнить, а о чем можно на время забыть.

Насколько мы способны к модернизации? Ведь это было бы так естественно — избавиться от шлейфа негатива, отрефлексировать ошибки и заблуждения прошлого.

— Многие украинские историки давно об этом говорят. Безусловно, мы многое должны признать и за многое извиниться. Например, лет 15 назад мы перевели конфликт вокруг польского военного мемориала во Львове в другую плоскость — с обеих сторон прозвучало: мы просим прощения и прощаем. И это нормально.

Вопрос в том, отражает ли это официальную политику государства, которую представляет Украинский институт национальной памяти во главе с Владимиром Вятровичем?

— Вятрович — это не все государство, хотя часто его позицию отождествляют с официальной. В Украине никогда ничего не сводится к одной генеральной линии, и это дает надежду.

Есть ли в украинской истории объединяющие фигуры, обладающие достаточным потенциалом, чтобы войти в новый пантеон национальных героев?

— Социология четко демонстрирует, что украинцы объединяются вокруг киевских князей, казаков, литературной троицы Тарас Шевченко — Иван Франко — Леся Украинка, а из современников — вокруг спортсменов и рок-звезд. Я хорошо помню сопротивление, которым русскоязычное население востока и юга страны встретило в начале 1990-х новые государственные символы — сине-желтое знамя и трезубец. Но вскоре эти символы были приняты всеми — когда в 1994-м Оксана Баюл выиграла Олимпийские игры, торжественно прозвучал гимн и впервые наш флаг был поднят не как символ украинского национализма, а как символ спортивной победы.

Безусловно, есть фигуры, формирующие объединяющий дискурс, но в этот дискурс, еще раз повторю, надо включить не только героев, но и жертв.

Но это чревато виктимизацией украинской истории, ведь жертвы всегда невинны.

— Ни один народ не состоит исключительно из жертв или исключительно из преступников. Об этом надо говорить. Были и те и другие, а большинство всегда и везде составляют наблюдатели — bystanders. В Лондоне статуи Кромвелю и Карлу I, которого он казнил, стоят практически друг против друга и воспринимаются как части одной истории. При этом никто не питает иллюзий в отношении того, кем был Кромвель и кем был Карл I — их деяния известны. Поэтому можно быть бандеровцем, но признавать, что бандеровцы совершали преступления, равно как и придерживаться коммунистических воззрений, но понимать, что представлял собой Сталин. Гордость за "своего" героя не означает безответственность.

Когда украинское общество созреет для признания того, что во имя независимости могли совершаться не только подвиги, но и преступления?

— Общество — слишком общая категория. В Украине возник новый средний класс, который живет главным образом в больших городах и который преимущественно двуязычен. Ценности этого класса позволяют мне оставаться оптимистом: эти люди готовы брать ответственность на себя, они спокойнее относятся к истории и легче принимают новые правила игры. Я скептически отношусь к ближайшим перспективам Украины — они не радужны. Надежды связаны именно с поколением, которое должно достичь зрелости и состариться, — это главный сценарий успешности Украины.

• Читайте также: Без бронзовых героев. Какой музей Майдана нужен Украине

Поэтому я работаю не на абстрактный социум, а на это поколение, которое демонстрирует очень сильные горизонтальные связи и составляет костяк гражданского общества, возникшего в ходе Майдана. Эти люди нуждаются в другом типе истории, и Вятрович не отражает их устремлений. Тон и ценности этого поколения задают скорее такие фигуры, как Сергей Жадан и Святослав Вакарчук. И эти ценности далеки от заявленных Институтом национальной памяти. Поэтому мы не безнадежная страна.