Cистема под названием "Путин" — что-то вроде гопника, у которого есть нож в кармане, — Ахтем Сеитаблаев

Режиссер Ахтем Сеитаблаев приступил к съемкам картины "Киборги" по сценарию драматурга Натальи Ворожбит. В основе фильма реальные истории киборгов — бойцов, защищавших Донецкий аэропорт с 26 мая 2014-го по 21 января 2015 года. События в ленте разворачиваются во время двухнедельного пребывания в аэропорту небольшой группы добровольцев и кадровых военных. Специально для съемок под Киевом были построены декорации — двухэтажное здание, точная копия Донецкого аэропорта во время боевых действий. Также будут снимать в Чернигове.

КТО ОН

Кинорежиссер, актер, автор фильмов "Хайтарма", "Чемпион из подворотни", ведущий передачи "Храбрые сердца"

ПОЧЕМУ ОН

Снимает фильм о киборгах Донецкого аэропорта

Ахтем, как возникла идея "Киборгов"?

— Все началось с волонтерского движения, которое зародилось на Майдане. Там возникла атмосфера, которая обязывала что-то делать. И потом, я вижу глаза людей на передаче "Храбрые сердца", некоторые из них — знакомые, с которыми учился. Они очень разные, все наши ребята — герои фильма, из разных социальных слоев. Они живут в циничное время, но готовы не просто написать статью или снять кино, а поехать туда и умереть. Они четко представляют, за какую страну воюют и в какой стране хотят жить. Я снимаю кино в первую очередь для семнадцатилетних.

Это будет патриотическое кино?

— Да. Но не ура-патриотическое, потому что я противник такого кино. Это будет разговор на темы, которые беспокоят нас здесь, в мирной жизни, просто происходить он будет в пограничной ситуации, когда вопрос — жить или умереть — совершенно конкретный.

Что такое героизм, по-вашему?

— Я много говорил с психологами о том, что считать героизмом и подвигом, и чаще всего психологи приходили к тому, что подвиг — это совершенно осознанный шаг. Когда человек в здравом уме совершает поступки, которые могут повлечь за собой его гибель. Он перешагивает через базовый инстинкт самосохранения, понимая, что следующий его шаг может стать последним, тем не менее он этот шаг делает и спасает чью-то жизнь. В аэропорту таких людей было много.

У вас нет внутреннего конфликта из-за того, что снимаете кино о войне, которая происходит сейчас?

— Я отдаю себе отчет в том, что бойцы, особенно те, которые были в аэропорту, будут критично относиться к картине, но это художественный фильм. Да, он основан на документальных историях конкретных людей. Наталка Ворожбит, которая писала сценарий, знакома с прототипами героев ленты. Но мы не ставим перед собой цель снять историческую хронику. Нам было важно рассказать о том, что сейчас на наших глазах происходит рождение новых людей, новой страны.

Родина и лаванда

Вы родились в Узбекистане в семье депортированных крымских татар. Что вам рассказывали о Крыме? Вы чувствовали свое отличие от сверстников?

— Ну да. Класса с пятого.

На что вас ориентировали родители?

— На Крым. Рассказывали о том, что мы должны вернуться. Сначала это было безэмоционально для меня, потому что я родился в другом месте, — у меня там детсад, школа. Ну есть некий Крым, в котором люди ходят в белых одеждах, там пальмы, море. Возьмешь палку, воткнешь в землю, и вырастет дерево. Примерно так выглядело. Пока в пятом классе на уроке истории наш учитель, дойдя до момента освобождения Крыма во Второй мировой войне, не стал говорить о том, что освобождение Крыма произошло бы гораздо более бескровно, если бы не тотальное предательство крымских татар. А надо понимать место, где я жил, — это Янгиюль, город в 16 км от Ташкента, построенный депортированными.

Он вам такое сказал?

— Да. А у нас класс был большой, больше тридцати человек, но две трети — крымские татары, остальные поволжские немцы, дальневосточные корейцы, украинские и русские внуки ссыльных — интеллигенции из Украины и России. И, естественно, мы начали возмущаться, были выгнаны с урока. Вышел весь класс.

Круто.

— Да. Пятый класс. Но я еще раз говорю: город особенный. Потому что очень четко было понятно, особенно для мальчишек, что надо отвечать за свои слова. Поскольку все там были обожженные властью. Потом в школе разразился большой скандал, пришли наши родители. После чего этот человек у нас больше не преподавал. Самое обидное, что он сам был фронтовиком. В детстве ты всегда смотришь на взрослых людей по-другому, вот он воевал, значит, герой… Я знал о Крыме и всегда уверен был, что мы вернемся. Другого варианта быть не могло. Мои родители активно участвовали в национальном движении крымских татар по возвращению в Крым. Отец отсидел полгода в одиночной камере из-за этого. Мустафу Джемилева я знаю столько же, сколько своего отца. Мы из одного города, они дружили. Поэтому никаких сомнений в том, что мы вернемся, не было. Вопрос был только когда.

Когда вы вернулись, вам было 16 лет. Это переходный возраст, когда все очень остро воспринимаешь. Каким было первое впечатление после приезда на родину?

— Жуткое разочарование. Представляете, мне 16 лет, я взрослый мужчина, у меня все первые любови, все друзья там. Я улетаю из огромного по тем временам современного ташкентского международного аэропорта. Около четырех утра прилетаю в Симферополь на большом самолете, спускаюсь по трапу, и что я вижу? Аэропорт Симферополя и сейчас небольшой, а тогда это был вообще такой маленький аэропортик. Выхожу — пальм нет, людей в белых одеждах тоже нет, моря не видно. Просматривается лишь какой-то унылый равнинный пейзаж, даже гор не видно. И три дня была жуткая депрессия. Во-первых, меня обманули, во-вторых, у меня здесь ни друзей, никого. Пока через три дня мой двоюродный брат, который вернулся раньше, не повез меня в Бахчисарай показать дом, за который мой отец оставил задаток. И когда мы подъезжали к Бахчисараю, я почувствовал запах лаванды, потому что в то время в окрестностях цвело очень много лаванды. В том месте был эфиро-масличный завод, выпускавший розовые, лавандовые масла. С тех пор для меня запах родины — это запах лаванды. А потом мы выехали за Бахчисарай, и там, где начинается Большой крымский каньон, он остановил машину, мы вышли, брат мне сказал: "Вот здесь начинается твоя родина". Тогда я в первый раз физически ощутил, почему мои папа и мама всю жизнь говорили, что мы обязательно вернемся на эту землю обетованную, — я увидел, что она действительно такая.

Через полтора месяца я попал в Судак, на родину моей мамы. Я тогда поступил на актерский факультет в Крымское училище культуры, и нашу группу повезли собирать фрукты в Судак. В Узбекистане мы собирали хлопок с четвертого класса, а здесь фрукты. Ну что такое собирать фрукты после хлопка? Небо и земля. А тем более у себя на родине. Мы с группой делали две нормы до обеда, из-за чего вызывали жуткое раздражение сокурсников. Но нам было все равно, потому что мы это время использовали, чтобы пойти на море. Там я впервые в своей жизни в сознательном возрасте увидел море, и у меня все сложилось. Звучала наша народная музыка в маленькой кафешке, вокруг были горы, я смотрел на море, знал, что это родина моей мамы. Это было ощущение эйфории в геометрической прогрессии. Чувство бесконечного счастья — то, что ты видишь вокруг, настолько красиво, настолько твое, настолько все узнаваемо... У меня было ощущение дежавю, когда я попал на Чуфут-Кале — я точно знал, что там будет за поворотом. Хотя до этого никогда Чуфут-Кале не видел даже на открытках.

Каким было отношение местных крымчан?

— Настороженным, особенно первые три года — с 1989-го по 1991-й. Какие-то столкновения происходили почти каждый день. Могло быть на уровне "понаехали". Или "говорите на понятном нам языке", или шпильки "чебуреки готовят чебуреки" и заканчивая драками. Но ведь надо понимать, что Крым — это заповедник коммунизма. Туда на почетную пенсию уезжали работники КГБ, НКВД, партийные деятели.

Вопреки обстоятельствам

Когда произошла аннексия Крыма, у вас второй раз отняли родину. Кино о киборгах будет и об этом? Потому что снять такое кино — это еще и возможность дать оккупанту по морде.

— Как раз в эти дни три года назад я приехал в Крым повидать детей и поделиться радостью, что этот овощ (речь о беглом экс-президенте Викторе Януковиче. — Фокус) убежал. Что Майдан победил. Так что в дни аннексии я был там. Это застывший воздух в пустом центре Симферополя, ощущение бессилия и осознание того, что происходит что-то мерзкое и страшное. И ты понимаешь: надо что-то делать. А вокруг абсолютно застывший воздух и какие-то очень ехидные, точно знающие, что происходит, милиционеры, стоящие в центре города. Сейчас я уверен: они знали, что происходит.

Ваши родители сейчас там. Не боитесь, что им будет угрожать опасность после выхода фильма?

— Я очень переживаю. Общеизвестно, что крымские татары про­украински настроены. И именно поэтому они подвергаются самому большому давлению. Две трети политических заключенных из Крыма в России — это крымские татары. И прекрасно известно, что первые волонтеры, помогавшие украинской армии, были крымскими татарами. Первый человек, который погиб за территориальную целостность Украины, был крымский татарин Решат Аметов. И за три года, прошедшие после его гибели, официальная власть не отдала ему дань памяти. Я считаю, что он заслуживает звания Героя Украины. Это первый человек, который погиб за территориальную целостность страны.

Насчет фильма есть два варианта. Я исхожу из того, что система под названием "Путин" — что-то вроде гопника, шушары из подворотни, у которого есть нож в кармане. И вот ты идешь с девушкой, а он тебя останавливает и что-то требует. Поначалу ты пытаешься ему рассказать, как воспитанный человек, что так не надо поступать, а он лишь смеется в ответ и собирается ткнуть в тебя ножом, но когда ты берешь его за ноги и бьешь головой об угол дома, он очень быстро приходит в сознание… Конечно, при этом есть опасность, что из-за этого могут пострадать твои близкие. Но у тебя есть варианты: не сопротивляться и быть униженным и уничтоженным или все же сопротивляться. Я выбираю второй. И знаю, что мой народ и мои родственники выбирают тоже второй. Нас можно уничтожить, победить нельзя.

Никто и никогда не победит крымских татар — у нас большой опыт выживания в Советском Союзе. Нас даже не было в списках народов, живущих на территории СССР, официально мы не существовали, но при этом сохранили язык, культуру, огромное желание вернуться на родину, и мы вернулись. Да, я отдаю себе отчет, что мои родственники подвергаются риску, я очень переживаю, но не снимать кино не могу. Не так много пока среди крымских татар людей, которые снимают кино или ставят спектакли, тем более здесь, на материковой Украине. И если у меня есть инструментарий — я буду его использовать.

В начале этого года я закончил съемки фильма с рабочим названием "Ее сердце", а название, наверное, будет "Чужая молитва". Картина о Саиде Арифовой, спасшей более 80 детей в Бахчисарае во время Второй мировой войны, большая часть которых была евреями. Спасла она их дважды — один раз от нацистов, выдав за крымских татар, второй раз от энкавэдэшников во время депортации крымских татар, когда успела показать офицеру НКВД настоящие метрики детей. И фильм "Киборги" для меня как для крымского татарина это продолжение истории о людях, благодаря которым мы можем снимать кино, пить чай, писать в соцсетях, встречаться с любимыми.

О мире

Какая история про киборгов стала для вас центральной?

— С одной стороны, трудно решить, что эмоционально сильнее — история мамы, потерявшей единственного сына, которая на третий день после его похорон поехала в воинское подразделение, где он служил, взяла шефство над его побратимами и услышала от них: "Теперь у вас будет сто сыновей". Или история двух братьев, один из которых инструктор по рукопашному бою в "Правом секторе", а второй воевал в одном из подразделений то ли у Гиви, то ли у Моторолы. И когда мы в передаче "Храбрые сердца" соединили их по телефону, тот, который инструктор по рукопашному бою в "Правом секторе", говорит: "Брат, я хочу с тобой встретиться, нам надо поговорить". На что другой ему отвечает: "Если я тебя встречу, первое, что сделаю, отрежу тебе голову, потому что ты фашист, бандеровская сука". Что сильнее? Не знаю. Но если говорить о "Киборгах" — это, конечно, история очень молодого человека, который оказался там, и через этапы его становления, через его максимализм, через его надежды, страхи и боль мне хочется рассказать историю будущего.

У меня однажды был разговор с Юрием Бирюковым, который сказал, что это мы с ним виноваты в гибели людей в Донецком аэропорту. Я спросил: "Почему?" Он объяснил: "Ты со своей стороны — как ведущий "Храбрых сердец", я — как волонтер". Такие, как мы, сделали из безусловных героев — героев легендарных, мифологических. Не хочется проводить параллели ни с Эврипидом, ни с Софоклом, ни с Эсхилом, но по камертону для меня это античная история о рождении нового украинского героя. Аэро­порт с точки зрения военной стратегии уже никому не был нужен. Но они не могли оттуда уйти, потому что вся страна на них смотрела. Уже были подготовлены другие позиции за аэропортом, более выгодные и более безопасные. Но уйти они не могли, потому что каждый кирпич этого аэропорта — Украина. Ведь это правда, как бы банально ни прозвучало, что "киборги выдержали, не выдержал бетон". Их там всего-то было человек 150, и то только потому, что даже прятаться негде было.

• Читайте также: Мир стабилен и прекрасен. Просто от этого рано или поздно умираешь, — Сергей Жадан

Что вы будете делать с финалом?

— Иногда ближе к финалу ты его меняешь. Пока он видится таким, каким написала его Наталка Ворожбит. Заканчивается на многоточии. Продолжается оборона Донецкого аэропорта.

То есть это история о смертельной победе?

— Для меня это история не столько о войне, сколько о мире. Мире, который рождается там.