Донбасс, Гомер, Коновалец, Брежнев. Итоги литературного года

На доступных нам языках ежегодно выходят тысячи книг, посвященных сотням тем, на основе которых можно отметить десятки актуальных тенденций, но мы ограничимся пятью и особо выделим одну. В 2017-м в Украине наконец-то появились два масштабных романа высокого художественного уровня о событиях на Донбассе — "Интернат" Сергея Жадана и "Долгота дней" Владимира Рафеенко. Эти книги совершенно не похожи по стилю и содержанию, но сопоставимы по значению. Кроме "войны" ключевыми словами итогового книжного обозрения Фокуса станут "травма", "мифология", "альтернатива" и "СССР".

Война

В "Интернате" Сергея Жадана война на Донбассе показана глазами аполитичного человека, который и хотел бы остаться в стороне от происходящего, да не получается. Роман напрочь лишен патриотической героики и выморочной патетики, которыми нынче так и пышет поднимающийся с колен украинский кинематограф. Для героя "Интерната" рутинная поездка за племянником-тинейджером превращается в головоломный квест, где на каждом шагу грозит не вполне понятная опасность. Атмосфера этого романа — сплошной морок, наваждение, невозможный бред, ставший повседневной реальностью.

"Интернат" — название-метафора, это не только образовательное учреждение, но и весь нынешний Донбасс, территория, внезапно ухнувшая в бездом­ность, ставшая белым (хотя скорее красным, кровавым) пятном на карте страны. В романе ясно звучит тема индивидуальной ответственности, вернее, ее рокового отсутствия, послужившего одной из причин катастрофы. "Интернат" — книга о человеке, чья жизнь уже никогда не будет прежней, однако вопрос, как он ею распорядится, Жадан оставляет открытым.

"Долгота дней" Владимира Рафеенко (в украинском переводе "Довгі часи") — сочинение совершенно иного рода: фантасмагория с реалистическими вкраплениями, сказка для взрослых, иногда по-настоящему страшная, иногда феерически смешная. Война здесь тоже не предмет описания, но антураж, и хотя по существу это роман о сопротивлении российской агрессии на Донбассе, оно тут не внешнее, а внутреннее, ментальное.

Спасительная миссия, с которой герои книги, приняв символическую смерть, отправляются из захваченного чужаками города Z (читай Донецк) в столицу, носит такой же символический характер. Ибо реального способа остановить войну сейчас нет.

"Долгота дней" — роман актуальный, мощный, впечатляющий по разнообразию художественных приемов. О том, что это важнейшая книга последних лет, не раз говорили первые люди "сучукрлита". Тем удивительнее выглядело решение жюри "Книги года Би-би-си", не включившего роман Рафеенко в свой короткий список. Таких эпических провалов у единственной более-менее адекватной литературной премии страны не было уже лет десять.

Травма

Тренд годом раньше задала Ханья Янагихара, чья "Маленькая жизнь" на постсоветском пространстве получила чуть ли не больший резонанс, чем в ее родных Штатах. История человека, искалеченного и морально, и физически, который всю жизнь пытается преодолеть страшные отроческие травмы, но так и не может этого сделать, неизбежно вспоминается в связи с несколькими романами, вышедшими на русском языке в 2017 году.

Среди них дебютный бестселлер еще одной молодой американской писательницы Селесты Инг "Все, чего я не сказала", книга о трагически погибшей девушке, ставшей жертвой родительского авторитаризма и равнодушия. В романе Инг подспудной причиной трагедии оказывается стремление взрослых избыть последствия своих психологических травм за счет детей. У травм тоже есть свои причины, и главные среди них — расовое и гендерное неравенство.

С проблемами расизма и родительского гнета сталкивается также чернокожая Брайд из романа Тони Моррисон "Боже, храни мое дитя". В нетипичном для себя произведении 85-летний нобелевский лауреат (опять-таки женщина, опять же из США) подпустила немного мистики: страдая от физических и ментальных увечий, ее героиня сперва утрачивает вторичные половые признаки, а потом снова их обретает. Можно сказать, рождается заново.

Женский травматологический парад завершает роман Ольги Славниковой "Прыжок в длину". Его герой, перспективный молодой легкоатлет, попав в аварию, лишается не только обеих ног, но и желания жить. Впрочем, у Славниковой даже самые актуальные социальные темы всегда на втором плане. Главное в ее книгах — неповторимый, до предела насыщенный метафорами авторский стиль.

Мифология

Еще одна тенденция года в "сучукр­лите" — использование мифологических конструктов. В книге "Земля Загублених" Катерины Калитко на них построена большая часть рассказов, и этот симпатичный, неординарный, хорошо скомпонованный, но довольно скромный по объему сборник принес писательнице обе главные литературные премии страны. Имеются в виду уже упомянутая британская "Книга года Би-би-си" и польская им. Конрада-Коженевского — к сожалению, учредить собственные премии Украина пока не сподобилась.

Если Калитко обращалась к архетипическим сюжетам (осада крепости, предательство, изгнанничество, поиск пристанища и т. п.), то Владимир Ермоленко в романе "Ловець океану" оттолкнулся от конкретного Гомера. Его Одиссей, вернувшийся домой после десяти лет скитаний, обнаруживает Итаку безлюдной и отправляется в обратный путь, причем не столько чтобы найти жену и сына, сколько желая заново встретиться с былыми любовницами — Калипсо, Навсикаей, Цирцеей. Получается довольно странное искупление вины — и само по себе, и оттого, что этические нормы нашей эпохи применяются к совсем иной в этом плане античности.

Альтернатива

Советская эпоха украинским писателям активно не нравится: они ее либо не замечают, либо переписывают на свой лад. "Харків 1938" Александра Ирванца представляет собой альтернативную историю Украины 1930-х — в романе это мощное независимое государство с президентом Коновальцем, построенное на симпатичных автору принципах национал-коммунистического авторитаризма. Фарс Ирванца изобилует эскападами за гранью фола: Семенко у него алкоголик, Хвылевой — педофил, а русские писатели (Гумилев, Булгаков, Лимонов и др.) — шовинисты-дегенераты, изъясняющиеся фразами из пропагандистских программ Киселева — Соловьева.

Наталка Сняданко в "Охайних прописах ерцгерцога Вільгельма" преобразовывает реальность не так радикально. Она ограничивается предположением, что австрийский эрцгерцог Вильгельм фон Габсбург, он же украинский политический и военный деятель Васыль Вышиваный, не погиб в 1948-м в Лукьяновской тюрьме, а дожил в СССР до преклонных лет и даже взялся за мемуары. Если польский межвоенный Львов Сняданко по славной галицкой традиции передает яркими идиллическими красками, то для Львова советского никаких колеров кроме пятидесяти оттенков серого у нее не нашлось.

СССР

Пока украинские прозаики описывают историю фантастическую, российские исследуют реальную. Андрей Волос завершил масштабную тетралогию "Судные дни", сюжетным и смысловым центром которой стала война в Афганистане. Дмитрий Быков посвятил свой "Июнь" концу 1930-х — началу 1940-х; в романе, где доминирующими ощущениями является невозможность гармоничной любви и предчувствие неизбежной войны, изображены стратегии выживания индивидуума в эпоху массовых репрессий.

Похожую тему развивает Сергей Кузнецов в "Учителе Дымове", действие которого охватывает не только почти всю советскую, но еще и постсоветскую эпоху. Его герои, потомственные учителя, своей жизнью доказывают, что расчетливо приспосабливаться к извечному гнету власти, стараясь сохранить при этом честь и достоинство, не только не грех, но и высокое искусство.

Романы Быкова и Кузнецова вышли летом и в нынешний премиальный сезон не попали. Впрочем, результаты главной российской литературной премии "Большая книга" и без того получились выразительными до комизма: Ленин там победил Брежнева. На самом деле ни байопик Льва Данилкина "Ленин. Пантократор солнечных пылинок" (1-е место), ни производственная драма Шамиля Идиатуллина "Город Брежнев" (3-е место) просоветскими сочинениями не являются. Тем не мене сам факт присутствия имен двух Ильичей в премиальных списках России-2017 очень уж красноречив.