Дух традиции. Дирижер Луиджи Гаджеро: "Тени" я просмотрел сотню раз, этот фильм стал моей первой связью с Украиной"

Впервые за время независимости государственный столичный оркестр возглавил иностранный дирижер с мировым именем. Луиджи Гаджеро, профессор академии музыки в Страсбурге, как дирижер и солист выступал в Карнеги-холле и Берлинской филармонии, сотрудничал с такими музыкантами, как дирижер и руководитель театра "Ла Скала" Клаудио Аббадо, израильский пианист Даниэль Баренбойм, мастер музыкального авангарда, композитор и дирижер Пьер Булез.

В конце февраля Луиджи Гаджеро сыграл свой первый концерт с Государственным эстрадно-симфоническим оркестром, который теперь к тому же взял себе новое сценическое имя — Kyiv State Symphony Orchestra (KSSO). Первый концерт с Луиджи состоял из симфоний Гайдна и Мендельсона. Кроме того, прозвучала недавно найденная первая симфония классика европейской музыки, украинского композитора XVIII века Максима Березовского, которая "встретилась" в концерте с современной ей австрийской музыкой Вольфганга Амадея Моцарта. Моцарт и Березовский не только были современниками, но и учились у одного преподавателя — итальянца Падре Мартини. Исполнение их произведений в одном концерте продемонстрировало культурную евроинтеграцию Украины того времени, которая безошибочно ощущается на слух.

После концерта дирижер поделился своими взглядами на украинскую музыку и не только и рассказал, что его вдохновляет в жизни и творчестве.

— В украинской музыке, которую я играл на концерте, слушатель безошибочно узнает черты нежной меланхолической грусти, растворенной в мистическом настроении. В то же время украинские классические композиторы — от Березовского до наших дней — находятся под сильным влиянием европейской классической традиции. Вследствие этой уникальной встречи украинского духа и западной культуры в последние три столетия были созданы выдающиеся шедевры. Этот процесс длится и сегодня.

Давайте попробуем поговорить о чем-то кроме музыки. В каком городе вы выросли и как это место на вас повлияло?

— Я из итальянской Генуи, это регион Лигурия, расположенный на северном побережье Лигурийского моря. Горы там тянутся до самого моря, поэтому для города остается не так много места. Абсолютно все улицы имеют спуски и подъемы, найти сквер или площадь практически невозможно. Историческая часть города — это настоящий лабиринт. Там довольно темно, большинство домов XV–XVII столетий, возникает интересное противоречие: лабиринт из маленьких улочек — и вдруг за каким-то поворотом открывается бесконечная панорама моря, существование которой невозможно предположить внутри тесного города.

Я твердо убежден, что география сильнее, чем история. Луиджи Ноно гораздо более связан с Антонио Вивальди, нежели со своим современником Хельмутом Лахенманном. Вы четко ощущаете, что Ноно и Вивальди — из Венеции, а у Ноно и Лахенманна нет ничего общего. В этом смысле география накладывает на человека более глубокий отпечаток, нежели история.

И как же география повлияла на ваш характер?

— Честно говоря, характер у генуэзцев достаточно замкнутый, и это идет совершенно вразрез с клише об итальянцах как об открытых, общительных людях.

Суровые жители гор?

— Не совсем, но горы тут играют решающую роль. И еще важный момент: в любом итальянском городе узенькие улочки впадают в широкие улицы, те — в главную, а уже она обязательно приводит к церкви — сердцу города. Таким образом, всегда есть место, которое притягивает энергию движения, даже если ты находишься на маленькой улочке. И это черта любого итальянского города. На мой взгляд, характерное отражение специфики мышления всех итальянцев.

Как на вас повлияли родители? Они музыканты?

— Моя мама изучала языки, а отец — философию. Он очень глубокий мыслитель. В то же время я появился на свет, когда родители были еще очень молоды, а мой дедушка держал магазин музыкальных инструментов. Отец и мать работали в нем. Так вот, отец закрыл его только месяц назад. Магазин существовал всю мою жизнь, практически до этого самого момента. Кстати, отец всегда говорит, что это так "по-эдиповски" — то, что я выбрал именно такой инструмент, которого не было в его магазине.

Отец изучал философию, а затем стал психотерапевтом и музыкальным терапевтом. Он также читает лекции по психотерапии и занимается глубокими исследованиями. Еще ребенком я узнал от него о философии Аристотеля и Хайдеггера, как бы странно это ни звучало.

Боюсь даже представить, какое впечатление Хайдеггер произвел на маленького мальчика...

— Нет-нет, было довольно интересно. По крайней мере, у меня остались хорошие воспоминания. Из-за небольшой разницы в возрасте мы хорошо понимали друг друга (наверное, если бы ему было 70, а мне — 10, сложилось бы иначе).

• Читайте также: Покажут все. Александр Ройтбурд: "Посетителей будут водить по залам знаток Борис Бурда или писатель Борис Херсонский"

Кроме того, мой отец — джазовый пианист, и я в детстве тоже играл на фортепиано. В старших классах я стал задумываться о разных вещах и, возможно, связал бы свою жизнь с наукой, точной или гуманитарной. Но затем случилась судьбоносная встреча с моим учителем по игре на ударных Андреа Песталоцци. Наверное, это и был переломный момент. Лет в 15–16 я начал играть на ударной установке — для удовольствия и чтобы покрасоваться перед друзьями. И затем, не знаю, по какой причине, однажды я сказал своей семье: "О, мне нравится играть. Возможно, стоит поучиться в консерватории". Меня взяли, и я стал посещать уроки Андреа, на которых он разрешал присутствовать всем своим студентам. Вспоминаю самый первый урок, где он играл Булеза и Такемицу. Конечно, у меня в тот момент толком не было представлений о классической музыке и вообще ноль представлений — о современной. Но первое впечатление оказалось настолько сильным, что я моментально почувствовал, что это дело моей жизни. Буквально после второго урока.

В любой музыкальной академии нужно сдавать экзамен в конце первого года обучения, и я играл сопрановую партию "Портрета Малларме" Булеза на маримбе, а также Такемицу, что, мягко говоря, необычно для студента первого курса.

Я двигался задом наперед. Моими первыми композиторами были авторы второй половины XX века: Лигети, Берио, Рим, Ноно, Булез, Такемицу. Только потом я обратился к Стравинскому и Бартоку, затем уже к Бетховену, а от него — к Хильдегард фон Бинген.

Фактически тот же путь вы проделываете сейчас в Украине. Ранее вы выступали здесь по приглашению музыкального агентства "Ухо" и исполняли новую музыку, а сейчас — Моцарт и Гайдн в государственном оркестре.

— Очень точное замечание. В самом деле, я повторяю все тот же паттерн.

Слушателю тоже интересно. Переиграв партитуры живых авторов, вы теперь и строгих классиков трактуете как наших современников. На вашем первом концерте с KSSO было именно так — энергично, очень молодо и современно.

— Это приятно слышать, спасибо. Я хочу привносить в наши выступления то, чего мне не хватает, когда я иду на чужой концерт или сам играю в оркестре.

До того как приехали сюда впервые, вы знали об Украине?

— Не слишком много, но я посмотрел Параджанова. Вообще, кино я люблю невероятно, это одна из моих наибольших страстей. У меня есть три больших любви в кинематографе — Тарковский, Бергман и Куросава. У Параджанова я посмотрел "Цвет граната" и "Тени забытых предков". "Тени" я просмотрел сотню раз, этот фильм, наверное, и стал моей первой связью с Украиной. До сих пор он один из самых моих любимых.

Что вас в нем так привлекло?

— Наверное, то, что в нем есть что-то универсальное, как у Шекспира любовь и смерть — то, что трогает нас всех, — но в тесной связи с национальной традицией. Мне кажется, искусство только тогда является искусством, когда вырастает из традиции.

Но вы же в курсе, что часть обрядов, показанных в фильме, придуманы Параджановым и в быту не существуют?

— Конечно, но кого заботит грань между реальной традицией и выдуманной? "Тени забытых предков" пронизаны духом традиции.

В "Мыстецьком арсенале" пару лет назад была прекрасная выставка, посвященная этому фильму. И там было много музыкальных материалов — Параджанов собирал фольклор и попросил Мирослава Скорика написать несколько музыкальных тем. Кстати, именно Скорика вы отобрали для четвертого концерта этого сезона (послушаем в июне).

— Да, я очень хотел сыграть эту музыку в первом сезоне, она несет сильные чувства. И для меня Скорик был первым опытом прослушивания украинской музыки и голосом Карпат.

Вы уже были в Карпатах?

— Пока нет. Но я уверен, что попаду туда.

• Читайте также: На высокой ноте. Оперная певица Лена Белкина — о работе в Вене, неоконченной киевской консерватории и исполнении мужских партий

Есть смысл.

— Кстати, о смысле. Знаете венгерского режиссера Белу Тарра? Он все еще жив, но в 2011 году заявил об уходе из кинематографа. Его главный шедевр — "Сатанинское танго", которое длится около семи часов. А последний фильм, "Туринская лошадь", отсылает нас к истории о Ницше, ставшем свидетелем избиения лошади и после этого замолчавшем навсегда, но в центре ленты не Ницше, а лошадь. Герои Тарра живут в мире без радостей и надежд, полном отчаяния. Но удивительная штука: как он работает с движением камеры, как она танцует. Он снимает одним кадром 7–8-минутные сцены. Это же настоящее музыкальное легато! И это одно из самых красивых явлений, которые когда-либо видели мои глаза. Это легато, эта грация и есть свидетельством существования надежды. Я бы перевел это так: "Хорошо, я покажу вам, что жизнь безысходна, в ней нет смысла, но в то же время я могу пропеть этот смысл, и само пение — это и есть смысл".