Старушечья память. Задумываются ли юные реформаторы о собачьей жизни большинства украинских пенсионеров

Высокая и очень прямая старуха стояла возле хлебного магазина. Молча. В глаза никому не смотрела. Просто стояла. Всегда по утрам, когда кто-то бежал к метро, чтобы не опоздать к началу рабочего дня, а кто-то выходил из дома за свежим и еще горячим хлебом, чтобы кормить семью завтраком.

Появлялась старуха не каждый день. Мне кажется, что примерно в конце месяца. Она была явно одинока. И от нее исходило какое-то достоинство, что ли… Назвать ее бабушкой язык не поворачивался — слишком уж величественной она была. Даже в своем потертом пальто и обувке "прощай молодость" она была именно старухой.

Однажды я не смогла пройти мимо — зашла в хлебный и купила "Украинский", батон и московскую плюшку. Помните? Раньше такие были, их выпекали на БКК.

Я вышла из магазина с только что купленным пакетом, в котором лежал горячий хлеб. И вложила в руки старухи. Она наконец-то подняла глаза и сказала: "Спасибо, но зачем так много? Здесь же на неделю. А до пенсии всего шесть дней. Спасибо, деточка". Я достала кошелек и выгребла оттуда все деньги. Оставила только двухдолларовую бумажку, которую всегда носила с собой "на счастье". Старуха пыталась отказаться, но я всунула купюры ей в сухую сморщенную ладонь, поцеловала в такую же сухую и сморщенную холодную щеку и убежала.

Ноги не несли. Пришлось сесть на скамейку на ближайшем бульварчике. Старуха все еще была у магазина, но теперь возле нее стоял огромный рыжий пес — лохматый, очень красивый, но явно ничей. И смотрел. Не на пакет с хлебом, а на старуху. Она достала плюшку, отломила изрядный кусок и дала псу. Потом отщипнула еще немного. И они вдвоем, стоя у двери магазина, стали есть это сладкое и ароматное булочно-кондитерское изделие производства БКК…

Когда я смогла, наконец, вытереть слезы, то увидела, что старуха и рыжая собака медленно расходятся. В разные стороны…

Теперь я всегда ходила к метро этой дорогой. Раза два еще покупала старухе, с которой мы никогда ни о чем не разговаривали, хлеб, батон и плюшку. Она просто говорила "спасибо". А потом перестала появляться…

Пес еще несколько раз приходил и выжидательно смотрел на каждого, кто открывал магазинную дверь. Я брала его за холку и вела к соседней двери с надписью "Молоко" — там продавалась и колбаса… Потом перестал появляться и он.

…Совсем недавно, когда я в очередной раз была вынуждена посетить одну из киевских больниц, завотделением — немолодая врач, обычно очень живая и общительная, почему-то была необыкновенно мрачной. Я спросила. Она ответила. В отделении лежала пожилая пациентка, от которой отказались родные. Совсем отказались. Так и сказали — ходить не будем, покупать ничего не будем, забирать и хоронить тоже не будем, потому как самим есть нечего. Кто-то из врачей принес халат, кто-то из санитарок чашку. Какие-то лекарства все же в больницах есть. Но вот памперсов для взрослых там не предусмотрено… Назавтра я привезла две самые большие упаковки. Завотделением почти плакала и тут же, забыв обо мне, начала давать распоряжения, сколько раз в сутки их менять, чтобы хватило подольше.

Когда через положенные четыре недели договаривались об очередном визите, я спросила, что привезти брошенной? Кроме памперсов. "Не нужны уже памперсы. Там без них обходятся…"

Наверное, это все, что я думаю о пенсионной реформе, которую 17 мая представлял на заседании Кабмина премьер-министр Владимир Гройсман. Полного текста документа я, конечно, не видела, но все, что удалось прочитать, вызывает именно эти, старушечьи, воспоминания. О мыслях не будем…