Рыцари печального образа. Какими были настоящие мужчины и почему их больше нет

Женский праздник — не повод помолчать о гендерных проблемах. Тем более что одна из них касается большинства женщин и формулируется примерно так: настоящих рыцарей уже нет. Чтобы как-то приглушить боль этой утраты, порой говорят, что таковых никогда не было. На самом деле были. Еще как были.

Первыми настоящими рыцарями — такими, какими мы их привыкли видеть на картинках — принято считать конных дружинников короля франков Карла Великого. Самым отважным воинам король раздавал территории, вместе с населением и прочими природными ресурсами. Когда король умер, некоторые рыцари сочли, что их присяга не распространяется на наследников престола. У каждого нового короля был только один способ объединить державу: перебить или прогнать с насиженных мест строптивых вассалов предыдущего правителя и поставить на их место своих. Этот процесс повторялся при каждой смене главы государства на протяжении пятисот лет.

За несколько веков рыцари расселились по всей Европе, превратив ее в лоскутное одеяло королевств, княжеств, герцогств и курфюршеств. Образ феодала в массовом сознании не всегда совпадает с образом рыцаря. Но исторический факт: рыцари — это феодалы. Или бывшие феодалы — рыцари в изгнании, смысл жизни которых сводится к восстановлению статус-кво.

В большинстве своем это синие бороды и маркизы карабасы — обитатели крохотных и мрачных сельских замков (а вы думаете, откуда братья Гримм и Шарль Перро черпали свои сюжеты?). В монастырских библиотеках сохранилось довольно много летописей, военных хроник и гравюр, живописующих быт и нравы этих отнюдь не сказочных персонажей.

Посвящали в рыцари в довольно нежном возрасте — как только благородный юноша обретал достаточную физическую силу, чтобы держать в руках меч и справляться с воинской амуницией. Известны случаи посвящения 13-летних отроков. В 25 это уже были ветераны нескольких военных кампаний, многажды раненные, страдающие приступами энцефалопатии, вспышками немотивируемой агрессии и другими последствиями посттравматического синдрома.

Если позволяла геополитическая ситуация, рыцарь бросал походную жизнь и селился в замке. Заводил семью и хозяйство. Основными его занятиями были охота, грабежи, вражда с соседями и пытки крестьян. Дело в том, что в те времена не было монополии государства на насилие. Рыцарь в своих владениях сам определял преступников, проводил следствие и вершил суд.

Издевательства над живыми существами в те благословенные времена считались удовольствием. В Париже, например, в день Иоанна Крестителя устраивали аттракцион: по всему городу отлавливали кошек, заключали их в клетку и сжигали под праздничную музыку. Честь поджигания клетки принадлежала королю. Утонченный сибарит Карл IX запомнился своим подданным тем, что однажды в клеть с кошками посадил лисицу. Таковы были удовольствия толпы. А вот замучить человека имел право только благородный господин.

Пыточные были столь же неотъемлемой частью замковой инфраструктуры, как и винный погреб. Рядом с замком стояла виселица и такое приспособление для казней, как колесо. Данное спецоборудование не прятали на задворках, наоборот — выставляли напоказ. И не столько для устрашения селян, сколько в эстетических целях — чтобы рыцарь и его гости могли созерцать мучения своих жертв с балкона.

Помимо правоохранительной деятельности, рыцарь, конечно же, занимался любовью. Вернее, тем, что в те времена подразумевалось под этим словом. Самый фундаментальный исследователь французского Средневековья Дени Жан Ашиль Люшер более-менее детально описал нравы, царившие в замках. Половое влечение рыцарь удовлетворял по мере его возникновения. В распоряжении благородного господина была вся женская часть обслуживающего персонала.

Рыцари, в том числе и женатые, часто поддавались сексуальным страстям. Внебрачные связи не осуждались.

Отношения в семье регулировались добрыми патриархальными традициями. Женщина была собственностью мужа. Люшер приводит отрывок из старофранцузской летописи о семейном ужине короля-рыцаря, в ходе которого королева осмелилась высказать свое мнение: "Король слушает, и лицо его делается гневным: он сжимает кулак и наносит жене удар по лицу, так что из ее носа падают четыре капли крови. Жена же говорит: "Благодарю Вас. Если Вам это доставляет радость, Вы можете сделать это еще раз".

Будучи профессиональными воинами, рыцари обладали большой физической силой. Попав под горячую руку, супруга могла лишиться нескольких зубов. Учитывая, что стоматологические технологии находились в зачаточном состоянии (а роль зубного врача и лицевого хирурга выполняли цирюльники, выдиравшие своим клиентам зубы), даже легкий удар мужа мог иметь драматические последствия для внешности благородной дамы.

Люшер отмечает, что среди "хозяек замков" порой встречался несколько необычный для современных представлений о высшем обществе типаж дворянки: крупная, мужеподобная женщина с тяжелой рукой. В случае чего такая баронесса могла дать достойный отпор мужу. Для этого девочки с детства занимались физическими упражнениями. Во многом они копировали повадки мужей: пили вино, ездили на охоту, пороли крестьян.

Счастливые браки, конечно же, были. В летописях сохранилась история об одной такой чете. Как и сегодня, в те времена супругов объединяло общее любимое дело, в данном случае — прикладная юриспруденция. Проще говоря, все те же издевательства над крестьянами. Пройдя через пыточную, люди, как правило, лишались трудоспособности и либо медленно умирали от голода, либо становились монахами в ближайшем монастыре.

Когда количество калек выросло настолько, что монастырь уже не мог их прокормить, аббат пожаловался королю на соседа-рыцаря: "Вся его жизнь проходит в грабежах, в разрушении церквей, в угнетении вдов и стариков. Ему особенно нравится калечить невинных. В одном-единственном монастыре черных монахов в Сарлате можно обнаружить сто пятьдесят мужчин и женщин, которым он отсек руки и выколол глаза. Столь же жестока его жена, помощница в его казнях. Она наслаждается тем, что пытает бедных женщин. Она приказывает вырезать им груди или вырывать ногти, чтобы они не могли работать". Но король не мог ничем помочь — его вассал, повторим, был вправе распоряжаться своими крестьянами и пленными по собственному усмотрению.

Социолог и историк Норберт Элиас писал: "Разбой, грабеж, убийства полностью соответствовали стандарту воинского общества того времени. Жестокость не являлась поводом для исключения человека из общества. Радость от созерцания мучений и смерти других была велика и имела общественно признанный характер". Норберт Элиас более-менее подробно описал процесс эволюции феодального сословия. Закат рыцарской эпохи естественным образом совпадает с первыми попытками окультуривания сельских дворян.

Распространение огнестрельного оружия и появление регулярных армий вытесняют благородных воинов на задворки истории. Чтобы как-то выжить и сделать карьеру, рыцари все чаще покидают свои родовые гнезда, тянутся в столицы, обретаются при дворе. Скопление большого количества рыцарей во дворце во время пира или совещания — страшное испытание и для короля, и для прислуги.

Их величества приказывали развешивать объявления такого содержания: "Недостойно мужа и бесстыдно без всякой робости и наподобие мужиков, никогда не бывавших при дворе, среди почтенных воспитанных людей отправлять свои потребности перед женской половиной либо в прихожей, перед дверями или окнами других помещений, но каждому во всякое время и повсюду и в словах, и в поступках следует быть разумным, дисциплинированным и почтительным" (отрывок из вернигеродского "Придворного уложения").

Однако рыцари эти бумаги читали редко — в большинстве своем они были неграмотными. После их визитов на стенах оставались следы плевков, под столом валялись обглоданные кости, дворцовые ковры воняли мочой, а в прихожей слуги поскальзывались на фекалиях. Тогда короли велели придворным поэтам рифмовать "уложения о приличиях" и читать перед благородным обществом стихи, в надежде, что рифмованные строки будут легко запоминаться.

Вообще говоря, обед рыцаря, а особенно праздничный, был довольно специфической процедурой.

Даже если бы рыцарь идентифицировал женщину как более высокую по положению и не стал бы трогать руками, вряд ли нашей современнице удалось бы избежать душевной травмы.

Начиналась торжественная трапеза с разделки туши целиком зажаренного быка. Эту функцию выполнял хозяин замка. Самым почетным гостям доставались лучшие куски. Ни столовыми ножами, ни вилками рыцари до XVI века не пользовались. За обедом съедалось огромное количество мяса и выпивалось много вина. Господа громко отрыгивали, сплевывали часть пищи на пол и стены, валились пьяные под стол. И особо не сдерживали свои аффекты, например, могли испустить газы, ибо "искусство сжимания ягодиц" считалось лакейским навыком. Обед мог длиться всю ночь. Праздничная музыка смешивалась с криками из соседних комнат, в которых пьяные гости насиловали служанок.

К середине XVI века рыцари начали вымирать как класс. Мало-помалу государство монополизировало право на применение насилия. Военное значение рыцаря в сопровождении небольшой свиты становилось смехотворным. Латы теряют свое прикладное значение, отныне они играют главным образом декоративную роль. На смену феодализму приходит абсолютистская монархия. В условиях формирования мощного государства происходит стремительное расслоение дворянства — одни сказочно богатеют, другие нищают.

В кругу придворной знати формируется новый этикет, правила приличия, романтические стандарты отношений между мужчиной и женщиной. Трансформируются представления о прекрасном. Как выразился бы Норберт Элиас, меняется структура чувственности. Под красивым дворяне понимают уже не виселицу на пороге замка, а пейзаж. В стихах, картинах и музыкальных произведениях проглядывает романтическая сентиментальность. Но это уже не Средневековье, а эпоха Возрождения.

Потомки удачливых рыцарей, сумевших приспособиться к новой реальности, превращаются в богатых горожан, становятся придворной аристократией. Дети небогатых помещиков пытаются делать офицерские карьеры в регулярной армии. Неудачники живут затворниками, промышляют грабежами, бережно хранят дедовские традиции. Но есть еще одна категория рыцарей, самая обездоленная, но относительно образованная — миннезингеры, они же трубадуры благородного происхождения.

Миннезингеры — довольно древняя рыцарская субкультура. В былые времена наиболее креативные воины воспевали свои злодеяния, совершенные во время Крестовых походов, — так родилось искусство миннезанга, его стилистика, основные направления и поджанры.

Затем миннезингеры специализировались на мадригалах и панегириках, посвященных королям и вообще сильным мира сего. В миннезингеры, как правило, шли безземельные рыцари в надежде найти пристанище при каком-нибудь богатом дворе. В период позднего Средневековья они измельчали и скатились до куртуазной лирики.

Итак, наступила эпоха Возрождения. Миннезингеры, эти утонченные потомки кровожадных воинов, вынуждены зарабатывать на хлеб музыкой, пением и поэзией. Бродяжат. Говоря языком Иосифа Бродского, идут "мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров, мира и горя мимо…". Останавливаются у больших дворцов, жадно всматриваются в желтые окна, просятся на ночлег… Далее начинается самое интересное.

Удача для такого бродяги — обрести кров и пару монет. Если уж очень повезет, можно перезимовать в замке или дворце, заработать на башмаки или новый музыкальный инструмент. Для этого придется поэтизировать не только хозяина дома, но и всех его неотесанных предков. Так постепенно мифологизируется и фальсифицируется история рыцарства.

Но высший пилотаж — устроиться приживальщиком у какой-нибудь вдовствующей госпожи. Редкий успех — жениться на ней. Учитывая благородное происхождение такого трубадура, крохотный шанс есть. Но даже для того, чтобы забраться к ней в постель, несчастному миннезингеру порой годами приходилось истекать стихами о Прекрасной Даме и ее Печальном Возлюбленном. В этой стихотворной игре и зародились образы, которые были подхвачены последующими поколениями литераторов и отшлифованы всей мировой литературой. Такова генеалогия прекрасных рыцарей и их дам сердца.

Гламурный образ идеального мужчины (как и идеальной женщины) — ложь. И даже хуже, чем ложь, — это иллюзия. К тому же далеко не безобидная. Литературный яд, как и другие лекарства от реальности, вроде алкоголя или наркотиков, можно употреблять лишь в умеренных дозах. В противном случае есть риск испортить жизнь себе и близким. Каким образом? Например, сравнивая своего реального мужа (жену) с неправдоподобной картинкой. Понятно, что такое сравнение будет не в пользу живого человека.