Живые и свободные. Истории украинцев, вернувшихся домой из подвалов ОРДЛО

Аэропорт Борисполь. 29 декабря 2019 года. Примерно в 21:30 в темном небе над Киевом появляются огни военного спецборта. В самолете — 76 освобожденных из плена: 12 военных и 64 гражданских. На взлетной полосе — родственники, друзья и коллеги. Накануне организаторы встречи просили их не бежать хаотично к самолету, но как только на землю ступил его первый пассажир, матери, отцы, жены и дети, забыв о договоренностях, понеслись вперед. Следом за ними летели лишь лепестки желто-синих хризантем.

"Я сразу вас не заметил, пошел к тем, кто больше всего махал руками", — уже в автобусе смеется Богдан Пантюшенко, 35-летний танкист. Он вышел из самолета одним из первых, пожал руку президенту Владимиру Зеленскому и, ослепленный светом прожекторов, наугад направился к стоящей напротив толпе. Сидя в кресле у окна, его жена Виктория крепко сжимает руку мужа, вспоминает, как бежала к самолету: "Я до последнего очень боялась, что боевики не отдадут тебя". Последние пять лет она видела своего Богдана лишь несколько раз — по российскому телевидению.

Автобусы с военными и гражданскими покидают аэропорт. Первых везут в госпиталь, вторых — в больницу "Феофания".

Семь месяцев в подвале

На следующий день после освобождения на территорию военного госпиталя пройти практически невозможно. К бывшим военнопленным пускают лишь близких родственников. Волонтерам, журналистам и даже друзьям вход закрыт. Патруль на входе просит предъявить паспорт и интересуется степенью родства. Говорят, таков личный приказ министра обороны Андрея Загороднюка. Правда, вскоре оказывается, что всем, кого хотят видеть ребята, можно заходить, запрет касается незваных гостей.

Меня на входе встречает Елена Дуванова, жена старшего солдата 53-й бригады Кима Дуванова. По-дружески обнимаемся при встрече — с Леной мы познакомились 1 июня 2019 года, спустя неделю после того, как ее муж попал в плен. С того времени созваниваемся постоянно, перешли на ты.

Вместе подходим к одному из корпусов госпиталя. При входе в отделение — патруль. За дверями — длинный коридор, палаты по правую сторону. Из них один за другим выходят молодые ребята в форме — все те, чьи лица несколько лет приходилось видеть лишь на плакатах во время акций в поддержку военнопленных.

ГЛОТОК СВОБОДЫ. Старший солдат Ким Дуванов (в центре) рассказывает, что самое драгоценное, что было в СИЗО "ЛДНР", это кофе. А еще чай и сигареты

Лена открывает двери. Ким сидит в кресле у окна. Он резко поднимается, руки кладет за спину, предлагает чай или кофе, накидывает куртку, идет курить.

В палату стучится Виктория Пантюшенко:

— А ваша "камера" даже очень ничего, — смеется она. — Богдан то и дело называет палату камерой.

С ней мы знакомы дольше, чем с Леной, — три с половиной года.

— Это одиночка для особо опасного, — подхватывает Лена. — Ким же таким считался в Донецке. У него в военном билете есть запись на английском о прохождении каких-то курсов подготовки. Террористы когда увидели, стали спрашивать: "Ты кто такой? Ты не просто солдат! На Светлодарской дуге был? Был. Значит, не просто".

Ким Дуванов попал в плен вблизи населенного пункта Новотроицкое Донецкой области 22 мая 2019 года. В тот день машина с восемью военными отклонилась от маршрута и заехала на временно оккупированную территорию.

— Муж рассказывает, что командир подробно объяснял водителю, как проехать. Почему заехал к сепарам, непонятно. Ким спал в кабине — был сразу после наряда. Проснулся — у лица увидел автомат, — говорит Дуванова и поворачивается к дверям.

В комнату заходит Ким:

— Спросил у медсестры, могу ли попить кофе. Та сказала, если курил, то надо подождать, померить давление. Знаете, как хочется! Кофе — самое драгоценное, что было в СИЗО. Еще чай и сигареты.

Читайте также: Долгий путь домой. Как прошел большой обмен пленными

После задержания террористы удерживали Дуванова семь месяцев в подвале донецкого следственного изолятора, в камере размером полтора на четыре метра вместе с другим военнослужащим — Юрием Дяченко.

— Он из 24-й бригады. Рассказывает, что похитили его под Марьинкой в ночь с 27 на 28 июля 2018 года при переходе с позиций в блиндаж. Сначала ломали в УБОПе, а после перевели в СИЗО. Там Юра меня первые месяцы практически спасал, — говорит Ким.

Он вспоминает, как узнал, что погиб в плену один из их восьмерки — Роман Беспалый:

— "Малява" пришла, что Рома повесился. Стали думать, как это могло произойти. Наверное, его перевели в колонию и в одиночку бросили.

Лена не верит, что человек мог сам на такое решиться.

— Было бы желание. Наверное, каждый там об этом думает, — говорит Дуванов, глядя на нас. Жена смотрит испуганными глазами. — Для этого не надо вены вскрывать или вешаться, можно просто об полку сильно виском удариться. На самом деле я готовился сидеть и год, и два, и три. Но я понимал, что ты делаешь все для моего освобождения.

С сентября Кима Дуванова террористы стали возить на допросы, а вскоре дело передали в "суд". "Приговор" он услышал 5 ноября 2019 года.

— В здание суда не возили, общались по видеоконференции. Назначенный адвокат только и сказал: "Он вээсушник, выполнял приказы, просит с него снять обвинения". Конечно, обвинения никто и не думал снимать. Всыпали 16 лет.

НЕ ПРЕДАЛА. Рисовать на футболке герб и надпись Елене Сорокиной приходилось тайком. На фото слева — ее соседка по камере в "ЛДНР" Анастасия Мухина

Он и его сокамерник надеялись на обмен, но за несколько дней до освобождения Дяченко узнал, что его не отдают.

— Сложнее всего было видеть в этот момент Юру, — рассказывает Ким. — Он говорил: "Скорее бы ты уже уезжал, а то задолбало смотреть на твои сборы". Я старался залезть на "пальму" [второй ярус], телевизор смотрел, чтобы на нервы не действовать. Сейчас трудно представить, как он там, сколько всего людей осталось.

По предварительным данным правозащитников, на территории ОРДЛО ныне остаются около десяти военнослужащих, место пребывания которых установлено. Сколько на самом деле — неизвестно.

Психология Донбасса

Как это — не попасть на обмен, знает Богдан Пантюшенко. В декабре 2017-го боевики оставили его в заложниках до следующего раза. Ему, мобилизованному программисту из Белой Церкви, пришлось ждать еще два года. Всего же в руках боевиков он провел почти пять лет.

Богдан попал к террористам 18 января 2015-го в районе поселка Спартак, недалеко от Донецкого аэропорта. Накануне несколько экипажей должны были выйти к Путиловскому мосту, закрепиться и обеспечить проход саперов, которые планировали подорвать мост. Пользуясь этим мостом, боевики атаковали позиции украинских военных в новом терминале аэропорта.

— Зато никто сейчас не скажет, что я вышел раньше других. Свое отсидел. И за это время увидел и понял то, что другие за всю жизнь не успеют, — рассказывает Пантюшенко. Из сумки достает несколько "документов". — Специально для тебя привез и для истории "обвинительный акт" и "приговор". Боевики "осудили" танкиста за терроризм и попытку свержения власти на 18 лет.

— Вітаю всіх з днем народження Степана Бандери! — неожиданно восклицает Богдан.

На столе конфеты, печенье, бисквиты, принесенные родными и знакомыми к Новому году, в белых чашках — чай с бергамотом.

Богдан уже строит планы на будущее: хочет записаться на курсы английского, заполнить пробелы в программировании, поехать отдохнуть с женой.

— Восемь лет нигде не были, — смеется он.

А Вика замечает:

— Я уже как-то устала.

Богдан смотрит на нее горящим взглядом:

— Втомилась? З"їж цукерочку.

За столом родители спрашивают об обмене, о тех, кто остался в Донецке, о ситуации там, как живут люди.

— Убого, — отвечает Пантюшенко. — Ремонтируют и латают все что можно. 70% их военных, которых довелось встретить, сегодня бы не ввязались в эти действия. Но сейчас уже поздно. В амнистию не верят. Если бы кто-то ее гарантировал, оружие бросили бы, стали бы выходить, сдаваться. Но пока это сложно представить. Украина могла бы посадить четыре сотни людей, а остальных амнистировать.

Он уверен: сначала надо вернуть территории, а потом уже разбираться.

— Хотеть победить и говорить, что не дадим амнистии, неправильно, — продолжает боец. — Крыса, загнанная в угол, сдаваться не будет. Их надо деморализовать. Там есть любители "русского мира". Их называют "упоротыми". Но таких мало. Им хоть с голода подыхай — хотят быть с Россией. Большинство себя не нашли — топили за какую-то идею, но пришла реальность, которую никто не ждал, разочаровались. В Донецке практически все, кого довелось встретить, хотят мирной жизни, чтобы все было, как до 2014 года.

— И кто им виноват, что взяли оружие? — спрашивает тихо мама Богдана, Наталья.

— У них там свое "радио": Майдан, бандеровцы. Мол, пока вы прыгали на своем Майдане, мы работали. А потом "Правый сектор" приехал на Донбасс, стал убивать, и местные решили ополчаться… Такая вот ерунда. Когда нас отправляли на "рабочку" [в 2015–2016-м пленных украинских военных террористы отправляли на черновые работы — автомойки, строительство, уборку помещений], встречали одних и тех же людей. Со временем разговоры с ними становятся простыми. Например, можно было спросить: "Серега, чего ты такой лох, зачем тебе это надо было?" И тот Серега не спорил. С моральным состоянием у них слабо — стараются поддерживать друг друга, что они молодцы, что у них "республика", а у "укропов" все хреново — дорого, безвиз дали, а работать нельзя.

Разговор прерывает медсестра — Богдана зовет на вечерний обход. На часах уже почти 21:00. Первый день нового года подходит к концу.

С ЖЕНОЙ ВИКТОРИЕЙ. В плену у террористов танкист Богдан Пантюшенко провел почти пять лет

"Моя держава — Україна"

2 января в больничных коридорах "Феофании" все еще пахнет мандаринами. Повсюду можно встретить бывших гражданских заложников, их родных и друзей. Кто-то идет на процедуры, кто-то — к чиновникам Министерства ветеранов. Последние приехали собрать информацию об освобожденных: где планируют жить, какие документы восстанавливать, необходима ли консультация психолога.

В холле второго корпуса встречаю Елену Сорокину. Ее лицо знакомо всей стране — во время обмена Лена вышла из автобуса в белом реглане с гербом и надписью "Моя держава — Україна". Рядом с Сорокиной — 72-летняя пенсионерка Анастасия Мухина. Обеих женщин террористы задержали в 2018-м, обвинили в государственной измене за то, что развешивали листовки в Первомайске и Луганске.

— Клеила провокационные объявления, что пришел гумконвой и всем пенсионерам надо собраться — выдают пайки. Те приходили, возмущались, — смеется Мухина.

Накануне обмена террористы Сорокиной отдали паспорт гражданки Украины, а Мухиной — нет. — Говорили, вывезут в РФ, там он не нужен, — вспоминает она. Теперь придется документ восстанавливать. По данным Министерства ветеранов, примерно 70% бывших заложников обратились в ведомство с такой проблемой.

— Жить хотела бы в Ирпене, там подруга, она меня встречала в аэропорту, — говорит Мухина. На оккупированные территории вернуться не может, как и привезти вещи оттуда, ее квартиру в Луганске террористы разграбили.

Заходили боевики и в квартиру Елены Сорокиной из Первомайска, вынесли ценные вещи.

— Я же до последнего там жила. Сначала ждала, когда нас освободят. А когда поняла, что процесс затягивается, пришлось работать. Друзья, которые ранее выехали, спрашивали: "Чего там сидишь?" — рассказывает Сорокина и начинает плакать. — А кто-то же должен быть на месте и встречать украинских солдат?! Не дождалась.

Читайте также: Глобальная заморозка или новый план Зе: что ждет Донбасс в 2020 году

Вскоре мы втроем идем по темному больничному парку — 2 января 2020-го бесснежное, но холодное.

— Какой воздух! — замечает Сорокина. — Свежий! Еще недавно мы вообще никакого не вдыхали. Знаете, сложно быть в тюрьме, когда рядом убийцы и мошенницы, а ты попал за решетку, потому что просто любил Родину. Но самое страшное, что, сидя в подвалах, я не видела проукраинских людей. Вот Владимировну встретила — счастлива. А так у одной сокамерницы муж — боевик, и она сама взглядов луганских, просто случайно пересеклась с эсбэушником и попала в подвал. Другая обманула пол-Луганска, проворачивала махинации с недвижимостью. Они понимают, что единственный путь на свободу — через обмен. А мне обидно, что Украина таких возвращает.

Сорокина замечает, что стойко перенесла год и два месяца в плену, а сейчас "расклеилась".

— Меня в колонии пять раз приглашали писать прошение о помиловании на имя "главы" "республики". Подписывать установленный образец отказывалась. Сказала, признаю действия, которые мне инкриминируют, но виновной себя не считаю — Родине своей не изменяла. Конечно, боялась, что на обмен не пойду, но не отступала. Работница колонии тогда говорит: "Значит, на обмен не пойдете. Он состоится без вас". А я отвечаю: "Значит, без меня". Помню, вышла в комнату для отдыха — показательно смеюсь, а на самом деле всю колотит. В конце концов мне вернули мое заявление, побывало оно у Пасичника [террорист "ЛНР"], и в нем попросили дописать одно предложение, чтобы ни нашим, ни вашим.

Доходим до корпуса №1, поднимаемся в лифте на третий этаж. В палате Елена Сорокина показывает знаменитый реглан.

— Когда на суд привози­ли, все время спрашивали гражданство и нацио­нальность. Настаивали: россиянка. Я повторяла: украинка. Мой дед до войны носил фамилию Сорока. А в военном билете на русский манер записали: Сорокин. Вот я на суде и говорю: ваша Россия так нашу Украину и русифицировала. А потом на одно их заседание решила нарисовать на футболке герб и написать: "Моя держава — Україна". Волновалась. Вся камера надо мной смеялась. Такая красивая вещь получилась, аккуратная. Я ее берегла, с собой везде таскала, даже в туалет: боялась, что будет шмон, заберут. На суде появляться в ней разрешили, но при переводе в СИЗО уничтожили.

"ШПИОНЫ". Александра Тимофеева с женой Светланой террористы "ЛДНР" подозревали в связях с СБУ. Светлане удалось сбежать, Тимофеева же "осудили" на 14 лет

Уже без слез Сорокина рассказывает, как взялась рисовать новую футболку. Сначала трафареты. Первые у нее забрали, а с ними — ручки и блокноты. Да еще в другую камеру перевели. Там уже встретила Анастасию Мухину.

— Когда самую ушлую сокамерницу от нас забрали, остались одни алкоголички, начала снова рисовать. Ночами под нарами. А Владимировна охраняла сверху. Только одна из "соседок" за водичкой захочет пойти, кричит: "Что ты хотела?! Воды дам". Так и нарисовала, — вспоминает Елена.

В октябре "суд" в Луганске "осудил" Сорокину на 13 лет, Мухину — на 14.

Протест русского

14 лет лишения свободы в Донецке получил и Александр Тимофеев. Палата бывшего заложника террористов ныне этажом выше — в отделении кардиологии.

Двери палаты открывает его жена Светлана. Она выехала из Донецка спустя несколько месяцев после ареста мужа в декабре 2017 года, с тех пор живет в Киеве. Для нее въезд на неподконтрольную Украине территорию закрыт — боевики угрожали бросить в подвал. И Александра, и Светлану те подозревали в сотрудничестве со Службой безопасности Украины.

— Когда Сашу задержали, то пришли домой с обыском. Забрали технику. В компьютере нашли несколько фотографий, сделанных из окна нашей квартиры, — на асфальте валялся пьяный боевик, другой его куда-то тащил. Я все это время думала, что это были единственные доказательства Сашиной "вины", — говорит Светлана Тимофеева.

— После обыска в квартире меня повезли в так называемое министерство госбезопасности. Сказали: признавайся — чистосердечное признание освобождает от ответственности. Я сказал, что не в чем. Отвели в другую комнату, а через полчаса туда пришли, стали задавать вопросы, которые меня шокировали. У них была вся информация обо мне: о передвижениях, встречах, звонках. Такое впечатление, что эти люди все время были рядом. Единственное, что я не понимал, почему со мной в "МГБ" не было ее, — Александр Тимофеев кивает на жену. — Когда Светлана убежала из Донецка, обманула их, я хорошо получил.

Тимофеева первое время удерживали на заводе "Изоляция" в созданном боевиками в 2014-м "концлагере".

— Это самое настоящее гестапо. Нас называют там фашистами, хотя это они такие, — говорит мужчина. Били, пытали электрическим шоком, унижали. Но об этом Тимофеев вспоминать не хочет. И не только потому, что это страшно, а потому, что каждая озвученная деталь может навредить тем, кто остался в подвалах Донецка.

— Я родился в Донецке, вырос, строил этот город, а потом вдруг кто-то пришел и заявил: это не Украина. Как это? Я русский, у меня отец и мать из Курской области. Не от хорошей жизни бежали в Украину. И теперь кто-то вдруг говорит, что это не моя страна. С этим я был не согласен, — поясняет свою позицию Тимофеев.

В течение всего времени Светлана слушает, что говорит муж. В палату заходит медсестра, замечает, что у Тимофеевой поднимается давление. Достает тонометр, меряет и предлагает уколоть магнезию. Светлана отказывается, показывая свои исколотые вены, недавно сама вышла из больницы после инсульта. Медсестра просит пройти с ней на пост.

— Иди, она не отстанет, — говорит Тимофеев. — Врачи к нам внимательны.

Последние несколько месяцев перед обменом Александр Тимофеев находился в колонии №32 в Макеевке.

— Их "суд" признал меня виновным по статье "шпионаж". Привез с собой копию "приговора" как доказательство того абсурда, который там происходит, — говорит он.

Впереди у всех бывших военнопленных и заложников долгие месяцы реабилитации. После обследования и лечения государство обещает отправить их в санатории, помочь с трудоустройством и финансово. Но кажется, более всего эти люди хотят не просто получить материальную поддержку, хотя для большинства она жизненно необходима, но рано или поздно убедиться, что все их усилия по возвращению Донбасса в Украину были ненапрасны.