Вина показана: грузинский режиссер Отар Иоселиани снимет свой новый фильм в Киеве

Отар Иоселиани с 1981 года живет во Франции. Он может позволить себе называть французского президента смешным, американского – кретином, российского – очаровашкой, а грузинского – дураком. Ему все простят. В том числе и то, что он не отвечает на вопросы, а говорит о том, что для него важно.

И ни слова о том, что за фильм он будет снимать в Киеве.

"Язык – дело плоское, лучше читать хорошо написанные книги, например, Булгакова. Больше скажу: свой фильм "Пастораль" я специально делал на мегрели, который для 4/5 населения Грузии непонятен. Затем снимал "И стал свет" про одно африканское племя, где люди говорили на своем никому не понятном языке. Но эти картины все равно все понимали. Если в кино все ясно без звука, а я стараюсь так снимать, значит, это и есть попытка заниматься кинематографом, а не пьесой".

"Когда мне было 20 лет, я посмотрел фильм "Табачная дорога" Джона Форда без перевода. Мне было ясно все, и, наверное, даже больше. Затем увидел его повторно, уже с дубляжом, и он показался мне плоским. Это же касается и Рене Клера, которого можно смотреть, не зная французского. Есть еще лента режиссера Витторио де Сика "Чудо в Милане" – я посмотрел и все понял. Потом привез эту картину показать моим коллегам, стал ее переводить. Зрителям все нравилось, но тут появился какой-то язвительный человек, который мне сказал: "Да вы неточно переводите". А я сочинял им, что в голову приходило. Однажды на Венецианском фестивале я получал какую-то награду, после меня за призом вышел китаец, а переводчика с китайского нет, где-то задержался. Тогда я сказал, что все переведу. И перевел: мол, китаец очень рад получить этот приз, благодарен жюри, счастлив и т. д. Тут вбегает переводчик и говорит мне: "Слушай, я и не знал, что ты так хорошо знаешь китайский".

"Никакого документального кино не существует. Как только вы поворачиваете камеру в ту или иную сторону и выверяете, что хотите снять, это уже ваш выбор, который никакого отношения к объективности не имеет. Поэтому советский термин "документальное кино" и западный термин, перенятый у большевиков, – это ложь. Как только мы склеиваем два куска пленки и выбрасываем то, что нам не нравится, значит, это уже не документ. Мускулатура мысли, которая существует в кинематографе, заключена в том, как склеить два куска пленки так, чтобы из этого получилось некое понятие. Дзига Вертов – жулик, он снимал псевдодокументальные ленты. Вертов, конечно, делал потрясающие вещи, но он их придумывал и выдавал за документ. Однако мы же понимаем, что это не документ, а его фантазии. Кстати, очень низкого пошиба. Этот Вертов снял еще "Три песни о Ленине". Ну и хрен с ним!"

"Я в свое время был рабочим в доменном цехе металлургического завода. Потом в 1964 году снял фильм "Чугун" об одном дне работы металлургов. Так в парткоме киностудии документальных фильмов заявили, что если бы это кино сделали в Италии, оно было бы правильным, а вот наши рабочие не могут так тяжело трудиться. И положили картину на полку. Такие работы (если ты не наврал), как вино, – откупориваешь бутылку и понимаешь: его можно пить. Но прежде всего – это то, о чем ты сам думал, а никакой не документ!"

"Мне привиделось, что кто-то живет в доме напротив своей жизнью, а это всегда тайна. И приоткрыть такую тайну невозможно, но можно просто понаблюдать издали. Я начинаю фильм с размышлений, о чем он может быть. Никакая идея не приходит в голову, и я мучаюсь. Но вдруг рядом со мной происходит какой-то разговор, или я узнаю о происшествии, которое дает возможность обобщить все до уровня притчи. Например, я находился во французском Министерстве культуры, когда объявили, что Жака Ланга заменит на посту министра Франсуа Леотар. Здание опустело в ожидании новой команды, везде валялись разбросанные документы. Я подумал, что так бывает при каждой смене власти. И появилась идея "Садов осенью".

"Не бывает так, чтобы человек с облегчением и радостью вернулся к нормальной жизни после того, как вкусил все мерзости и прелести положения власть имущего. Я думаю, власть – это болезнь психическая. Вспомните Франко, Муссолини, Гитлера, Сталина, Ленина – они все просто больные люди.

Шеварднадзе – трагическая фигура. Это первый в истории советской власти министр, который ушел в отставку публично. Этот поступок ни до, ни после него никто не совершал! Вы можете себе представить, чтобы вдруг такой разбойник, как Лавров (глава МИД России.– Фокус), встал бы и сказал, что не согласен с политикой Путина и Медведева и уходит в отставку. Шеварднадзе ушел с поста президента Грузии потому, что был поставлен перед дилеммой: оставаться у власти и разгонять оружием демонстрантов или уходить. Сорос в этом был замешан так же, как и у вас в Украине. Все было так ловко сделано! И тогда к власти пришел Саакашвили. Вот он, когда начались волнения, разогнал мирную демонстрацию слезоточивым газом и пластиковыми пулями. Саакашвили уцепился за власть и ни за что не уйдет по собственной воле. Изменить в человеке ничего нельзя.

"Не в вещах дело, а в предметах, строениях, улицах. Например, камни Санкт-Петербурга являются для меня гораздо более живыми, чем его население. Вот произошла эта мерзейшая Октябрьская революция и сдунула только-только зародившийся в начале ХХ века слой мыслящих и интеллигентных людей. И в России воцарилось быдло, которое сидит там до сих пор. Большевики всех изгнали, всех уничтожили, даже Бабеля пристрелили. Потом была блокада, коренные жители постепенно исчезали из этого города. Но оставались камни, здания, которые каким-то странным образом влияли на приезжих из Житомира, Харькова, еще бог знает из каких мест. Облагораживали их. Наконец, выбросили на помойку серп и молот, поставив вместо него ощипанного двуглавого орла, и произошла реанимация трупа: город снова стал Санкт-Петербургом".