Анатомия страха. Как выживают люди в горячих точках Донбасса

Луганская область. Город с населением чуть больше 100 тысяч. Все началось в марте. Помню первый митинг в первый день весны. Я ехала в центр города, не вполне осознавая, чему будет посвящено собрание. Даже испытывала некую радость, волнение. Мне казалось, что именно так формируется гражданское общество. Пусть и на востоке Украины люди выскажут свою позицию, как смело и открыто выражают ее в Киеве, Львове, Днепропетровске. Какая бы эта позиция ни была.

На площади было много знакомых лиц: чиновники, общественные деятели, городские активисты. Здоровались, смеялись, обсуждали какие-то свои местечковые дела. Потом начались выступления. Если вы спросите у меня, о чем они были, я не смогу вспомнить. Я не вслушивалась. Я рассматривала людей, ловила обрывки разговоров, жесты, мимику. Это всегда интереснее. Полушепот говорит больше, чем слова с трибуны.

Но в какой-то момент я просто застыла. Над толпой поднялись российские флаги. Три триколора, подцепленные к древкам обычных удочек. Если б я только знала, какой улов поймается на такую наживку! Что совсем скоро я, как рыба на суше, буду судорожно хватать ртом воздух, не в силах надышаться. Но я не знала. Не знали этого и многие, кто стоял рядом со мной.

Правда толпы

Сепаратистский митинг / 62.ua

После этого митинги собирались по нескольку раз в неделю. Они были немногочисленные. Человек 200–300, в основном пенсионеры. Но была и молодежь, и люди среднего возраста. Все чаще появлялись казаки: донские и кубанские. Они стояли у трибуны, но выступали редко. Было ощущение, что они скорее наблюдают за происходящим.

Риторика ораторов — однотипна. Боялись нашествия "Правого сектора" и "бендеровцев". Многие в самом деле верили, что их придут убивать за русский язык и православие. Выступления часто прерывались криками "Россия!". В какой-то момент появилось и загадочное слово "хунта". Что именно оно означало в понимании выступающих, я не в силах объяснить до сих пор. Ясно было одно: хунта — это большое зло, которое ненавидит Донбасс и непременно всех уничтожит. Тех, кто имел смелость или скорее наивность сказать хоть слово в защиту Украины, освистывали. Если выступала женщина — оттесняли, если мужчина — уводили под руки бравые казачки.

Постепенно среди выступающих появились явные лидеры. В большинстве — женщины. Их речи от раза к разу не отличались по содержанию. Но они становились все агрессивнее, злее. Порой оратор терял внимание толпы. Чтобы его вернуть, нужно было сказать одну из заветных фраз: "Фашизм не пройдет", "Россия с нами" или "Лживые СМИ". Внимание людей тут же возвращалось.

Однажды в толпе я увидела девушку лет 16-ти. Она внимательно слушала, хлопала и кричала вместе со всеми. И, казалось бы, не слишком выделялась. Но вы бы видели ее глаза! Этот взгляд я помню до сих пор и не знаю, смогу ли забыть его когда-нибудь. Дикий восторг и больше ни одной мысли в нем не было. Она скандировала: "Россия!", а я не могла оторвать от нее глаз. Мне не было страшно, когда женщины со сцены указывали на меня пальцем и призывали к ответу. Мне не было страшно, когда в социальных сетях я получала первые анонимные угрозы. Но мне было страшно смотреть на эту девушку. Наверное, тогда я впервые осознала, как легко управлять людьми в толпе. И от этого стало жутко.

Какое еще чувство я испытывала к этим людям? Презрение. Потом злобу. Потом ненависть. Я не горжусь этим. Но это так.

Хождение по

Сдерживать людей на одном месте с каждым митингом было все сложнее. Толпа с российскими флагами и транспарантами ходила то к милиции, то к зданию городского совета, то к шахтам, то к местной телекомпании. Требования митингующих сводились к одному: докажите, что вы с народом. Как именно это нужно было доказывать, никто не понимал. Но активисты упорно ходили, требовали и уже не казались безобидными.

Проукраинских митингов не было. Не потому, что здесь нет активистов за единую страну. Есть. Но, видимо, не хватало достаточной организации. Может, не чувствовали угрозы и масштабов надвигающегося бедствия.

Я помню женщину, патриотку Украины, которая почти с материнской заботой обещала местным митингующим отвезти их на Майдан и показать, что там нет врагов Донбасса. Позже эта женщина бежала из города. Она живет в столице, в маленькой съемной комнатке. Часто плачет. И, возможно, в город больше не вернется.

Конечно, ни на какой Майдан сепаратисты не поехали. Сейчас многие из них в Крыму или в России. Уехали с детьми и мужьями. Они боятся войны и наказания от украинских властей. Утверждают, что им угрожали. Но это сейчас, а еще пару месяцев назад они смело заявляли, что въедут в Киев на русских танках. Их нет. А танки есть.

Маленький человек с автоматом

Террорист в Донбассе / Reuters

Я пытаюсь вспомнить, когда здесь появились вооруженные люди. Точнее сказать, когда у людей появилось оружие. Этот период совсем стерся из моей памяти, хотя прошло не больше трех месяцев.

Наверное, первое оружие все же было на блокпостах. Сами блокпосты сформировались как-то внезапно. Это была пара стареньких палаток. Уже через два дня туда привезли мешки с песком, бетонные плиты, палатки покрепче, оборудование для полевой кухни. Все это я видела только из окна автомобиля. На блокпосты не ездила. С людьми там не общалась. Было страшно. Настроены они были агрессивно, и словесные оскорбления легко могли перерасти в рукоприкладство.

Люди с оружием появились и в здании городского совета. Им никто не препятствовал. В какой-то момент с крыши слетел флаг Украины, а его место занял триколор, но тоже ненадолго. Даже в таком запуганном городе нашелся активист, сорвавший флаг России.

Почти сразу выяснилось, что ополченцы не любят ходить пешком. Проявлялась эта нелюбовь очень просто. В городе начали отбирать автомобили. Жигули никого не интересовали. Изымались внедорожники или микроавтобусы, причем у тех, кто хоть как-то был связан с Майданом или неугодными политическими силам. Вместе с машинами на нужды ополчения "уходили" ювелирные украшения, деньги. А появлялись ушибы, ссадины, кровоподтеки. С автомобилей снимали номера и разъезжали, не боясь наказания. Эти авто катаются по городу и сейчас.

Боялись теперь предприниматели. Как-то быстро в городе закрылись все ювелирные магазины, банки то прекращали работу, то восстанавливали, круглосуточных продуктовых магазинов тоже больше нет. Работают максимум до 22.00.

Поначалу люди с автоматами вызывали интерес и страх. Горожане, видевшие вооруженных людей только по телевизору, опасливо озирались и обходили автоматчиков стороной. Те же, кто получил оружие, почувствовали власть. Некоторых я знала прежде, в мирной жизни. Они изменились до неузнаваемости. Они выровняли спины, появилась грубая небритость и уверенность в глазах.

Впервые близко с вооруженным человеком я столкнулась в коридоре. Я выходила из кабинета, не подозревая, что нас решили посетить ополченцы. Я высокого роста и ношу туфли на каблуках. Человек с автоматом был очень маленький. Мне показалось, что он не выше своего автомата и едва ли достает мне до плеча. Я увидела и остолбенела. Уставилась, не в силах понять, что происходит. Просто стояла и молча смотрела. Он тоже молчал, как-то виновато глядя на меня своими маленькими глазками. Вот мол, пришел.

Потом повернула голову и поняла, что его товарищи заняли коридор. Я молча вернулась в кабинет, собрала все ценные вещи в сумку и спокойно покинула помещение. Меня никто не останавливал. Внешне я оставалась спокойной, но мое сердце колотилось так, что мне казалось, его стук слышат все вокруг. Может, поэтому меня и не остановили. После этого они еще часто приезжали. Поняв, что мы не прячем "Правый сектор" и Нацгвардию, оставляли автоматы внизу. И это, надо признать, немного успокаивало.

Теперь все в городе привыкли к вооруженным людям. Они стали чем-то обыденным. Человек с автоматом для меня уже не сильно отличается от человека с булкой или портфелем. Автомат? Ну и что?

Когда я поделилась этим со своим другом, он сказал: "Если люди привыкают к войне — это конец". Наступил ли конец? Я не могу ответить на этот вопрос. Надеюсь, что нет. Надеюсь, что хоть кто-нибудь к войне не привык, а значит, есть еще шанс у всех нас.

Россия нас заберет

Лжереферендум в Донбассе / РИА Новости

Так и в самом деле думали многие, кто шел на референдум. Теперь в этом мало кто признается. Понимая, что восточный сосед не повторит с Донбассом крымский сценарий, участники референдума кричат, что хотели просто что-то кому-то доказать. Но не надо лукавить. Многие хотели в Россию. Явка была большая.

Я не ходила — не могла поверить в происходящее. Мне казалось ирреальным все, что происходит. Мне хотелось кричать, плакать, бежать на избирательные участки и рвать ненавистные бюллетени ненавистного волеизъявления. Не побежала. Напилась. Спала беспокойным сном.

Через две недели те, кто организовал референдум, не позволили мне прийти на выборы президента. Конечно, не только мне. В городе не работал ни один участок. Накануне мама умоляла меня не выходить из дому, даже не пытаться голосовать. В нее вооруженные люди вселяли неподдельный ужас. Боясь, что я или брат ее ослушаемся, мама спрятала наши паспорта.

Утром я все же пошла к школе, где обычно располагался мой избирательный участок. Подходила очень осторожно. Озиралась, кралась. Мне постоянно казалось, что кто-то смотрит на меня и вот-вот моя миссия будет провалена. Ведь сепаратисты обещали выставить патруль возле каждого избиркома и применять меры ко всем, кто попытается проголосовать. Милая женщина, поливавшая школьную клумбу, заверила, что никого в здании нет, а я вообще первая, кто спрашивает сегодня о выборах.

Лето

Летом люди уезжают. Но я не знаю такого лета, когда бы из моего города уехало столько людей. Первыми, еще весной, выехали проукраински настроенные активисты. Им угрожали. Кое-кого избили. Остаться в городе могло означать верную гибель.

Многочисленные сообщения о похищении с целью выкупа заставили уехать зажиточных горожан или хотя бы вывезти семьи. Так называемая самооборона не стеснялась ходить к бывшим друзьям и требовать их машины, деньги.

Чуть позже начали выезжать все. В том числе и женщины, которые активно выступали на митингах, призывая брать в руки оружие и противостоять "киевской хунте". Они уже дают интервью в Крыму, рассказывая о зверствах украинского правительства. Российские каналы падки на такие откровения, и "наши девочки" с лихвой им это обеспечат.

Сейчас покинуть город стараются те, у кого есть дети. Едут в другие области Украины, едут в Россию. Мало кому удается нормально устроиться. Говорят, что хороший гость уезжает через три дня. В этом отношении мои земляки гости плохие. Здесь эти люди оставили имущество, работу, друзей и родных. Там, куда они едут, у них нет ничего. И первая волна беженцев начинает возвращаться в город. Но это сути не меняет. Город опустел. На детских площадках сиротливо скрипят качели, на которых никто не катается. Полки магазинов забиты продуктами, но их почти некому покупать. В городе, где большой проблемой было снять жилье, теперь всюду объявления "Сдам квартиру".

Страх гонит людей прочь. В любые условия, в любой город, на любом транспорте, лишь бы подальше отсюда. Может, это и правильно? Сотни раз я думала об этом. Я думала, что брошу все и буду бежать от этого кошмара. Хоть пешком, хоть босая. Уйду и забуду этот проклятый город, этот бесконечный кошмар. Но я не ухожу. Я остаюсь.

Я остаюсь

Я стала очень чутко спать. Даже незначительный шорох за окном заставляет меня открывать глаза. Это выматывает. Придает нервозности. Каждую ночь я слышу выстрелы. Уже много ночей подряд. Они могут быть одиночными, могут быть автоматной очередью. Мне хочется верить, что это баловство или учения. Иначе я слышу смерть. В последние дни к выстрелам прибавились взрывы. Но они бывают чаще днем. Говорят, что бои далеко, а мне кажется, что на соседней улице.

О войне вообще говорят очень много. Собственно, только об этом и говорят. Обсуждают новости, слухи. Я об этом стараюсь не говорить. Мне зачастую и нечего сказать. Я не смотрю новости. Никакие. Украинских каналов у нас давно уже нет, а российские не могу заставить себя даже включить. Я изредка просматриваю ленту новостей в "Фейсбуке", но ограничиваюсь заголовками. Я боюсь оставлять комментарии. Удалила почти все свои фото из социальных сетей. Не оставляю на страничке никаких ссылок, которые касались бы войны. Все это слишком опасно для меня и моей семьи.

Я перестала носить золотые украшения и обувь на каблуках. Я нашла у себя первый седой волос. Я не могу купить спиртное после 20.00. А после 22.00 не имею право покидать свою квартиру, иначе патруль отправит меня на общественные работы. Но мне не мешают эти запреты, ведь я уже давно не выхожу на улицу с наступлением темноты. А если начну пить алкоголь, то могу просто не остановиться.

У моей семьи есть необходимый запас продуктов: мука, масло, консервы, крупы. Имеется и запас средств гигиены: мыло, шампуни, вата, бинты, средства дезинфекции. Я посмотрела сама и заставила посмотреть родных видеокурс по оказанию первой медицинской помощи. Особое внимание — остановке кровотечений. Таких четких знаний у меня не было даже на экзамене в университете.

Я устала прощаться с теми, кто уезжает. У меня нет душевных сил, чтобы грустить. Люди садятся в машины, автобусы, поезда и просто исчезают из моей жизни. Их просто нет. А я все еще есть. И едва ли не каждый день меня спрашивают, когда я уеду. Я не уеду никогда. Здесь мой дом. Здесь моя семья. Здесь все и все, кого я люблю. Мне некуда бежать.

Боюсь ли я? Да. Я очень боюсь. До слез. До головокружения. До боли в суставах. Иногда страх охватывает меня просто на улице, и я начинаю быстро идти, озираясь по сторонам в поисках опасности. Изо дня в день этот ужас и тревога только растут, заполняя собой все мое сознание и вытесняя другие эмоции. Не знаю, сколько мне еще бояться. Иногда мне кажется, что я взорвусь. Что пойду в комендатуру к ополченцам и выскажу им все, что думаю. Все, что накопилось у меня за эти бесконечно долгие месяцы. Это верное самоубийство, но я не нахожу другого способа перестать бояться.

Ксения Новицкая