Сейчас не время бороться с ненавистью, — Борис Херсонский

Первый сборник Бориса Херсонского, который я прочитал, а им стал "Семейный архив", по своему послевкусию напоминал книгу Экклезиаста или Проповедника. Потом были еще стихи — некоторые из них напоминали псалмы Давидовы, а иные ничего не напоминали, но заставляли ощущать дыхание времени. Его поэзия взвешена, точна, исполнена внутреннего благородства. Таков и сам автор. Человек, который не боится говорить то, что думает. И строить жизнь в соответствии со своими убеждениями.

Вопреки Одессе

Крым и часть Донбасса де-факто находятся за линией фронта, Одесса и Мариуполь весь этот год провели фактически в пограничном состоянии между войной и миром. Как это сказалось на жизни в городе и мировосприятии одесситов?

— По-разному. Одесситы народ более-менее равнодушный. То есть к взрывам мы как-то притерпелись. Я уже приводил этот пример, но повторюсь. Уж больно он показательный. Мы как-то сидели в ресторанчике после поэтических чтений. И тут раздался взрыв совсем рядом. Замечательной была реакция людей, сидевших в зале. Никто не выскочил на улицу, никто даже не вскрикнул. Люди подняли глаза, огляделись, опустили глаза к тарелкам и продолжили свои разговоры. Разумеется, это состояние создает некий общий уровень стресса. Я и моя жена, моя семья этот уровень очень остро чувствуем и переживаем.

КТО ОН

Одессит, поэт, эссеист, переводчик; лауреат международных поэтических конкурсов, лауреат стипендии фонда им. И. Бродского, автор многих поэтических книг и переложений библейских текстов

ПОЧЕМУ ОН

Борис Херсонский — клинический психолог и психиатр, а значит, лучше других отдает себе отчет в происходящем — в обществе и головах соотечественников

Воспринимает ли Одесса вас в качестве русскоязычного поэта первого ряда?

— Я думаю, что нет, поскольку у одесситов своя иерархия, которую они выстраивают. Это очень спе­цифический город, который гордится литературными традициями. Тем не менее моя литературная карьера развивалась вне Одессы и в каком-то смысле вопреки Одессе.

Как одесская интеллигенция относится к вашей проукраинской позиции?

— Сложно относится. Дело в том, что одесские интеллектуалы во многом настроены… Нет, я бы не сказал, что пророссийски. Они считают, что настроены проодесски. То есть они мыслят Одессу как вольный город, независимый ни от какой столицы. Они действительно очень хорошо знают историю города, ценят культурные традиции. Конечно, Одесса не развивалась как украинский город. Однако они, на мой взгляд, не смогли вовремя переключиться. Ситуация предвоенная, военная все-таки требует понимания того, что Одесса не может быть проодесской. Я уже не говорю о том, что население города очень изменилось за последние десятилетия. Интересно, что среди людей, которые меня ценят, молодых одесситов значительно больше, чем людей моего поколения.

Жизнь без оттенков

Мы живем во время крайней поляризации по идейному принципу. Родственники, друзья перестают общаться, оттенки исчезают, кто не с нами, тот против нас. Есть ли почва для взаимного примирения?

— Я думаю, что это в конце концов получится. Но произойдет не завтра, не через год, не через два. Сегодня мы переживаем пик разлада. Я знаю братьев и сестер, которые перестали общаться друг с другом. Знаю супругов, которые бешено конфликтуют, причем не из-за того, кто помоет посуду, то есть не в русле традиционных форм семейных конфликтов, а из-за того, что один из них поддерживал Януковича, а другой занимает проукраинскую патриотическую позицию. Я уже не говорю о том, что у многих родственники в Крыму. У кого-то в Приднестровье. У кого-то остались близкие люди в Донецке и Луганске. И это все очень болезненно.

В обозримом будущем сможет ли Украина пусть не простить, но перестать ненавидеть тех, кто принес на нашу землю войну? Чем лечить ненависть, которой стало так много?

— Я скажу, конечно, совершенно не психотерапевтически. Не время бороться с ненавистью. Сегодня все это слишком горячо. Тела погибших не успели истлеть в земле. Смотрите, вот русская пропаганда все время использует стереотипы Второй мировой войны. И они работают. А это значит, что и переживания той войны не улеглись. А мы говорим о том, что происходит сейчас.

Вот еще пример. Во время одного из литературных фестивалей в Тбилиси я обратил внимание на то, что памятник погибшим во Второй мировой войне находится в состоянии крайней заброшенности. Но памятник погибшим в первой абхазской войне весьма ухожен. Около него стоит почетный караул, есть список всех погибших. Сам памятник и территория, прилегающая к нему, в идеальном состоянии. То есть вот эта рана спустя почти двадцать лет остается по-прежнему очень болезненной. Я беседовал с людьми, понимаю, что уровень ненависти в Грузии был очень велик. И у нас есть такая проблема.

Творчество, ярлыки и чувство юмора

Насколько поляризация и напряжение в обществе сказываются на вашем творчестве? Нет ли соблазна ставить идеологию на первое место?

— Я думаю, каждый человек, который отталкивается от реальности и не живет в башне из слоновой кости (слонов очень жалко, и, слава богу, нет такой башни), должен как-то реагировать на происходящее. Это может проявляться даже в некоторых стихах. В прозе, понятно, это выражается прямее и откровеннее. Может быть, метафорически. Для меня, например, типичный способ проявления реакции на современные события — интеграция сегодняшних событий в общую историю войн. Например, такие строки, когда речь идет о празднике Победы:

"Но для наших правнуков,
как ни крути,
Это будет нечто вроде
победы Рима над Карфагеном.
Можно праздновать,
но ничего не отзовется в груди".

А у кого-то остаются прямые эмоциональные ходы, продиктованные гибелью людей, друзей, близких. И тут уже не до философии.

Как вы относитесь к раскрученному за минувший год мифологическому образу жидобандеровца? Что стоит за этим мифом? Не задевает ли он вас?

— Противники предлагают нам ярлыки. Укропы, укры, майданутые, майдауны. Целый словарь ненависти. Надо сказать, что и мы не остаемся в долгу: Лугандон, Даунбасс и так далее. Еще одно популярное слово — "вата". Достаточно мирное. И общий накал ненависти, который сейчас чувствуется, у нас все же значительно ниже. Я могу сравнивать. Ну, например, обо мне пишут, что Геббельс аплодирует в могиле тому, что я говорю. Это не сплетня в блоге, а напечатано в российской "Литературной газете". Есть статья какого-то кремлевского аналитика, и он это повторяет. При этом мне приписывают стихи, которых я никогда не писал.

Пройдет и это. По мнению Бориса Херсонского, еще не время бороться с ненавистью. Сегодня все лишком горячо

"Жидобандеровец" — тоже как бы их ярлык. Вы говорите, что мы жидобандеровцы, хорошо, мы жидобандеровцы. Это подход, который помогает снизить напряжение. Два года назад на "Киевских Лаврах" похожим образом поступили мои коллеги, живущие в США. Они организовали вечер под названием "Песни безродных космополитов". То есть их так обозвали, а они сказали: что ж, значит, мы и есть безродные космополиты. И мы вам споем и почитаем.

Ваше отношение к лозунгу "Украина понад усе"?

— Это выглядит, как калька с Deutschland, Deutschland ber alles. Я знаю текст этого гимна. Он воспевает немецкие песни, немецкое вино, немецких женщин, немецкую верность, и ничего особенно милитаристского в нем нет. Хотя сейчас, как вы знаете, эти слова ушли и гимн начинается с третьего куплета. То есть формулы "Германия превыше всего" в официальном гимне Германии уже нет. Наверное, просто потому, что ею пользовались нацисты. Я думаю, что для кого-то Украина действительно "понад усе". По крайней мере, сегодня, когда ее целостность под угрозой. И я не осуждаю тех, кто говорит так. Иное дело те, кто выкрикивает "москаляку на гиляку", "коммуняку на гиляку". Это очень плохо, как и любой призыв к казни, хотя я не коммунист. И вот еще кричалку "кто не скачет, тот москаль", хотя она очень миролюбива, не принимаю. Это дискредитирует нас.

Уроки европейской истории

Какой лично для вас главный урок 2014 года?

— Осознание того, что для меня самое важное не язык, на котором говорю и пишу, а моя гражданская принадлежность, моя страна. Я постоянно совершенствую украинский язык, первая книга моих стихов на украинском выйдет во Львове, наверное, к Книжному форуму. Но я четко осознаю, что мой родной язык все же русский. И надеюсь, что язык оккупанта и язык поэта — два разных языка.

Мир стремительно меняется, и та Украина, как и та Европа, которую мы знали пару лет назад, навсегда канули в Лету. Были ли моменты, когда вам становилось по-настоящему страшно — от расползающегося по швам старого мира?

— У меня есть такая психологическая и физиологическая особенность: я не очень боюсь. В течение жизни я предпринимал какие-то рискованные вещи. В 70–80-е годы находился на грани ареста. Порой допрашивали меня до восьми часов в день. Тем не менее даже в это время я не испытывал страха. Вернее, я его испытывал, но уже потом, когда все осталось позади. Старался не проходить мимо здания КГБ. Вот такой симптомчик у меня был. Относится к так называемым "симптомам избегания", характерным для посттравматического стрессового расстройства. А в горячее время такого, чтобы меня трясло, не было. Я думал: ну сяду на год, в худшем случае мне светило где-то до трех лет. Но скорее год за дачу заведомо ложных показаний. Ну, думал я, что же, пускай будет так. Тюремный срок лучше предательства.

Как вы воспринимаете современную Европу?

— Сложный вопрос. Европейская интеграция, европейский либерализм, европейские культурные и моральные ценности, экономический рост — это ли не пример для подражания? Но Югославия и пережитые ею войны — это тоже Европа. Кризис в Греции — тоже Европа. Проблема мигрантов — тоже Европа.

Да и мы со своими проблемами — европейская страна. Разумеется, экономически отсталая и коррумпированная, что называется, до мозга костей.

То есть развитие событий в Европе неоднозначное, и отношение мое к этому двойственное.

Чтобы найти опору

Считаете ли вы эмиграцию одним из реальных сценариев своего будущего?

— Этот сценарий был бы возможен, если бы так называемый русский мир пришел в мой город. Но даже в этом случае, думаю, мы бы ограничились переездом из Одессы в другой украинский город, который вряд ли будет оккупирован. То есть мы были бы скорее беженцами, чем эмигрантами. В конце концов, я родился в Черновцах, где жили мои любимые дедушка и бабушка. "Где родился, там и пригодился" — гласит поговорка.

Иногда мне хочется покинуть Одессу вне всякой связи с военными действиями, реальными и гипотетическими. С Одессой у меня связано много хорошего, но, увы, и много плохого. Уже говорил, что как литератор я много лет просто не существовал для Одессы, отсюда рассылались анонимные письма в редакции литературных журналов, печатавших мои стихи… Да и сейчас обстановка вокруг меня и моей жены Людмилы странная. В Киеве, Львове, Берлине, Нью-Йорке, Амстердаме, Вене нас приходили слушать десятки, иногда сотни людей. Совсем не то — Одесса. Чтобы тебя здесь заметили, нужно отсюда бежать. Это наша литературная традиция. Эмиграция за пределы Украины? Не думаю об этом.

• Читайте также: Россиян, истово верующих в идеи путинизма, мало, — блогер Игорь Поночевный

Какая ипостась Бориса Херсонского больше выручала его за это время — поэта или ученого-психиатра? И каковы взаимоотношения между ними?

— Я думаю, что психотерапия, психиатрия и литература — это две параллельные линии моей жизни. Если вспомнить об атлетических снарядах, то тут аналог — брусья. Чтобы найти опору, нужно два бруса, иначе получится перекладина.

А если вернуться к геометрии, то две мои ипостаси это параллельные прямые в системе Лобачевского, то есть они все же пересекаются в одной точке, и эта точка — я. Просто ли быть точкой пересечения параллельных прямых? Мягко говоря, далеко не всегда.

Фото: Александр Чекменев