Смотрящий за звездами. Как астрофизик Николай Бритавский изучает красных сверхгигантов

Николаю Бритавскому 28 лет. Семь из них он профессионально занимается астрофизикой. Сейчас изучает красные сверхгиганты на Канарских островах, до этого жил и работал в Греции, еще раньше — в Италии. "Я очень старомодный, — говорит он. — Сейчас никто не занимается звездами, это олдскул. Все изучают или экзопланеты, или космологию".

Каждый день Бритавский просыпается в Санта-Крус-де-Тенерифе, одной из двух столиц Канарских островов, поливает три пальмы, садится на трамвай и едет в Институт астрофизики. Он говорит, что работа современного астронома мало похожа на то, что о ней думают непосвященные. Ни телескопов, ни романтики, одни только программы и ноутбуки. И тут же добавляет: "Мне кажется, что процесс узнавания мира — самое чистое, что только может делать человек". Наверное, еще чище этот процесс становится от того, что в нем нет прикладного смысла.

Когда я учился в школе, интернета не было. Только книги и небо над головой. Я читал издания по физике, которые всегда были дома, потому что моя мама — преподаватель физики, смотрел на небо, и мне стало интересно, как там все устроено. Я начитался, как правильно наблюдать за звездами, и начал вести записи. Это было где-то в седьмом классе. Потом родители купили мне маленький телескоп. Я выходил с ним во двор, когда позволяла погода, и наблюдал переменные звезды. Это те звезды, которые изменяют блеск. У меня была тетрадка, я срисовывал в нее созвездия и положение планет на данный момент. Эта тетрадка и сейчас где-то есть.

Не было чего-то конкретного, что я хотел бы узнать о звездах. О них настолько ничего не известно, что куда ни копни, везде будет открытие.

Хобби переросло в профессию. В старшей школе я учился в физическом классе, участвовал в олимпиадах, писал работы для МАН и ходил в кружок по астрономии при Одесской обсерватории. Когда пришло время поступать в университет, сомнений не было — конечно, физфак.

На первом году учебы в аспирантуре произошел переломный момент. Я узнал об Erasmus Mundus (программа студенческого обмена в Европе. — Фокус), подал заявку на годичную стажировку в Болонье и прошел. В Италии попал в огромнейший институт, хотя до этого бывал только в маленьких обсерваториях. Увидел весь процесс изнутри, и меня это поразило. Я занимался тогда химическим составом переменных звезд, и мне дали маленький проектик по этой теме. Нужно было обработать несколько десятков спектров звезд, определить все их физические параметры и опубликовать на эту тему статью. Кстати, именно в тот момент я понял, что знаю только теорию и ничего не умею делать руками. В Болонье я этому научился и пользуюсь приобретенными знаниями до сих пор.

Год в Италии изменил меня. Я жил в городе, куда приезжают студенты с разных континентов, много путешествовал. Мог сесть на велик и поехать в Тоскану. Я понимал, что если вернусь в Украину, такого уже не будет. Поэтому решил поступать в аспирантуру в Европе. Подал заявления на пять разных позиций, и меня приняли в Афины. Там я занимался изучением красных сверхгигантов в галактиках, которые находятся недалеко от нашего Млечного Пути. Эти звезды очень редкие, мне надо было их найти и идентифицировать.

Обнаружить такие звезды можно по цвету. Они очень тусклые, потому что находятся далеко, и искать их нужно с помощью телескопов с диаметром зеркала 10 м. Итогом трех лет работы в Греции стало то, что я отобрал 130 звезд, и 28 из них оказались теми, что мне нужны. Все радовались этому, а я защитил диссертацию и вернулся в Украину.

Попытался найти работу в Одессе. Пришел в обсерваторию, и там мне сказали: "Ха-ха, у нас нет работы и нет денег. Да и не согласишься ты на наши условия после жизни в Европе". В общем, я ничего не нашел, зато год жил в свое удовольствие, ездил на все украинские конференции с докладами, играл в музыкальной группе с друзьями. Все это время я подавал заявки на маленькие гранты в Европе, на два-три года. Две заявки из 30 сработали — Варшава и Канары. Я выбрал второе.

Приехал на Канары в январе. А здесь огромный независимый институт, 300 человек. Очень много разных рабочих групп, и можно найти собеседника по любой касающейся астрономии теме. Это классно. А еще здесь на двух вулканах стоят две огромные обсерватории. Каждый ученый мечтает пойти на наблюдение в десятиметровый телескоп Gran Telescopio Canarias. Когда ты там, то владеешь миром, потому что можешь наблюдать все что хочешь.

Астрономы сейчас не смотрят на звезды через телескопы. Два раза в год ты пишешь заявку на четыре страницы, где объясняешь, что тебе нужно наблюдать и почему это важно для науки. Специальная комиссия отбирает самые крутые заявки из пары сотен, и их авторам дают время на телескопе. Но даже если ты оказался в числе крутых, то все равно не едешь наблюдать сам. Заполняешь другую специальную форму, где очень конкретно описываешь, что именно тебе нужно увидеть. Эту форму получают техники, наблюдают, а тебе присылают по интернету сырые данные. Так что никакой романтики в этом нет.

Здесь, на Канарах, я изучаю свойства красных сверхгигантов. Пока мы даже не знаем, как правильно измерять их параметры. Ответ на этот вопрос может занять всю мою жизнь, а может, и не только мою. Нельзя сказать, что нужно изучить свойства этих звезд для чего-то конкретного. Я просто кладу маленькие кирпичики, и, возможно, через 100 лет еще кто-то положит кирпичик. Здесь никто не задается вопросом: зачем? Ты просто занимаешься этим, потому что так нужно. Это и называется служением науке.

Что мы вообще знаем о красных сверхгигантах? Мы знаем, что у каждой звезды есть рождение, жизнь и смерть. Совсем немного знаем о том, как живет Солнце и звезды, похожие на него. Красные сверхгиганты — как минимум в восемь раз больше Солнца. Звезды с такой массой обычно заканчивают жизнь взрывом сверхновой звезды. Мы знаем только, что когда все топливо (а им может быть атомарный водород, гелий и все остальные элементы таблицы Менделеева, вплоть до железа) исчерпывается и красному сверхгиганту нечем поддерживать термоядерные реакции, он взрывается и схлопывается в точку. Иногда из такой точки появляется черная дыра. Как все это происходит, неясно. Мы пытаемся это понять.

Пока у меня нет такого результата, которым бы я гордился. Чтобы ученый состоялся, он должен сделать что-то такое, чтобы потом все на него ссылались. Я пока или слишком молод, или слишком глуп для этого. Еще один критерий крутости ученого — количество статей. Есть всего два профильных журнала для астрофизиков в Европе и еще парочка в Америке. Ты подаешь туда статью, и ее много раз проверяют перед тем, как опубликовать. У меня пять статей за семь лет карьеры. Чтобы быть крутым, нужно писать хотя бы одну статью в год.

Написание статей самое неприятное в моей работе. Я очень люблю обрабатывать данные и получать результаты, а вот оформлять их — нет. Хотя, когда статья опубликована и ты понимаешь, что мир наконец увидел твою работу, это очень приятное ощущение. Но оно длится минут 20. Мне кажется, что счастье — это вообще одна секунда, а чтобы ее пережить, иногда нужно работать пару лет.

У меня бывают периоды упадка и апатии. В эти моменты я перестаю видеть во всем смысл. Так происходило, например, когда я год сидел без работы в Одессе. Были мысли пойти в программисты. Но наука — это так круто, что я не хочу ее ни на что менять.

Не нужно думать, что ученые — это оторванные от реальности романтики. Если ученый не будет следить за тем, что происходит в мире, он не получит грант и останется без денег. Так что, если ты крупный ученый, ты большая хищная акула.

Самый главный мой страх как ученого — не быть признанным. Профессиональная мечта — создать универсальный метод, которым люди могли бы пользоваться для изучения звезд. Чтобы, имея один спектр звезды, можно было узнать о ней все — возраст, размер, температуру, наличие экзопланет, второго компаньона и прочее. Это очень наивная и простая вещь, но сейчас в науке не существует даже ее.

Звезды для меня — вообще не романтика. Это плохо, и сейчас я понимаю, что настоящим астрономом был только в школе. Тогда меня завораживало то, как все вращается в небе, я представлял себе это. Сейчас я понимаю, что то, что вижу, не звезда, а водородный шар. Очень редко, может быть, раз в год у меня еще бывают приступы сентиментальности. Последний случился, когда я смотрел на солнечное затмение в США в августе 2017 года.

Если бы не наука, я мог бы стать пилотом гражданской авиации. Вы когда-нибудь задумывались, почему самолет красив? Законы физики диктуют, чтобы он был таким. Будь он хоть немного другой формы, он не смог бы летать. Меня завораживает то, как красота законов физики превращается в визуальную красоту в куске железа.

Я закостенелый агностик, хотя и пытаюсь с этим бороться. Поэтому просто не задаю себе некоторые вопросы. Например, про существование других жизней. По теории вероятности, они наверняка есть. У нас ведь такая огромная Вселенная, и мы так мало о ней знаем. Поэтому скажу так: по моим личным ощущениям, других жизней нет, но наука говорит, что они могут существовать.

• Читайте также: Мозг рулит. Психиатр Денис Полтавец о том, как нейроинтерфейсы изменят жизнь человечества

Когда ты в науке, то понимаешь, насколько все на планете идеально создано. Есть такой антропный принцип, который гласит, что если хотя бы на сотую долю процента любая из физических констант была бы другой, наш мир не мог бы существовать. И это правда. Если подумать, то все, в чем мы существуем, — чудо. Как я могу в этом случае отрицать существование Бога или чего-то, что исполняет его функцию? Не могу, хотя я не религиозный человек.