В ЮАР уровень агрессии вокруг тебя нулевой, — Анна Яновская

Анна Яновская — поэт и переводчик. Родилась в 1980 году в Харькове. Окончила филологический факультет Харьковского национального университета имени В. Н. Каразина. Сборники стихов "Волохата книга" (2008), "Поема першого січня" (2011). Переводит на украинский современную австралийскую, африканскую, британскую, новозеландскую поэзию (выходит книгами в тернопольском издательстве "Крок"). Стихи, эссе и переводы публиковались в журналах "Всесвiт", "ШО", "Березiль" и др., коллективных сборниках "Харкiв Forever", "Готелi Харкова: Антологiя нової харкiвської лiтератури", "Харкiвська Барикада №2: Антологiя сучасної лiтератури", "Жiночий погляд" и др.

В прошлом году в "Кроке" вышла антология "Каїсе-дра росте, де хоче", содержащая стихи десяти современных африканских поэтов в украинских переводах, и десяти украинских поэтов, в том числе тех, которые переводили эти стихи, а также написанные украинскими авторами специально для этой книги эссе о "своей" Африке. Антология стала промежуточным итогом большого международного литературного проекта: в течение двух лет стихи африканцев звучали по-украински на различных литфестивалях, "Книжном арсенале", "Форуме издателей во Львове", на чтениях в книжных магазинах и т. д. В феврале-марте Анна Яновская вместе с другими участниками арт-проекта представляла эту антологию в ЮАР.

Почему ты выбираешь для перевода такую экзотическую литературу — новозеландскую, австралийскую, африканскую, что тебя в ней интересует?

— Ответ, наверное, будет слишком очевидный: мы ее не знаем, а она живет своей жизнью, в ней зажигаются свои звезды, проводятся масштабные фестивали, выходят интересные книжки. С одной стороны, в интернете разбросано много сокровищ, которые мало кто догадывался искать. С другой — у меня свои счеты со словом "экзотика". Оно по сути обозначает пеструю поверхность и одновременно отказ смотреть глубже. И Таиланд, например, и индейцы, и Африка — это "экзотика", это загадка, мы на нее посмотрим и разгадывать не будем. Может, я несколько преувеличиваю, но за словом "экзотика" стоит очень неглубокий взгляд на жизнь. А тем временем самоанец встает утром, открывает окно, варит кофе, разрезает вдоль толстый бублик, намазывает его маслом и вареньем из ягод лилико, завтракает и высыпает крошки на улицу птицам.

А тем временем пожилая белая дама в доме под Столовой горой в Кейптауне просыпается в пять часов утра, зажигает на столе большую белую свечу, благодарит Бога за замечательное утро, выходит на пробежку — и встретится с солнцем уже на горе. А тем временем молодой человек в ночном клубе где-нибудь на Северном острове Новой Зеландии танцует с девушкой и думает, что будет, если он позовет ее к себе домой прямо этим вечером. И всем этим людям сказать о себе "экзотика" просто в голову не приходит. Если бы юный новозеландец заявил своей девушке, у которой под джинсами на бедрах синие поперечные линии женской татуировки маори, что она "экзотическая", то в лучшем случае получил бы презрительный взгляд, в худшем — по физиономии. Она не экзотическая, она такая, какой и должна быть в своем мире. Перевод — настоящий, качественный, это погружение в иную культуру, в чей-то мир, смывающий всякую "экзотику" и выпускающий на поверхность жизнь — красивую, страшную, полную переживаний и чувств, возможно, не совсем таких, как у нас, но таких же человеческих, как и наши.

Расскажи о мероприятиях в ЮАР, что и как это было?

— На следующий день после прилета мы выступали в библиотеке с лекцией про Украину и ее литературу. 8 марта — еще одна лекция и чтение стихов, плюс короткая беседа по скайпу с Оксаной Забужко. 11 марта — большой украинский фестиваль с ярмаркой, мастер-классами, песнями, танцами, играми и едой — в Токае, предместье Кейптауна. К этим запланированным акциям добавилась поездка в университетский городок Грехемстаун.

Из Украины специальных гостей фестиваля, кроме нас с координатором проекта "Каисе-дра" Оксаной Куценко, было четверо — двое солдат из АТО и Юлия Кулиненко и Серафима Сокольвак из народного хора "Дивина", которые тоже принимают участие в проекте "Каисе-дра" — выступают с этнобарабанщиками, исполняя украинские и гвинейские народные песни. На фестивале показывали новое украинское кино, а Юля и Серафима — одни из героинь документального фильма о переселенцах из Донбасса "Looks Like Home". И еще Юля и Серафима проводили мастер-классы по народным промыслам и танцам: лепили и пекли "жаворонков", учили южноафриканцев простым украинским народным танцам, расписывали писанки, делали с детьми и взрослыми кукол.

Как проходили встречи, что спрашивали у вас? Интересуются ли южноафриканцы Украиной? На чем основан этот интерес?

— Пожалуй, знание среднего южноафриканца об Украине нам очень характерно представил вежливый таможенник, который, терпеливо тыкая моими недактилоскопическими пальцами в стеклышко для снятия отпечатков, рассказал нам, что знает Шевченко ("Поэта или футболиста?" — уточнила я. — "Футболиста!"), а также официант в чайной в ботаническом саду: "Я футболиста вашего знаю — Шевченко. А еще у вас студенты бунтовали — это здорово!"

Вот это "студенты бунтовали" (наверное, имелся в виду Майдан) и вообще появление Украины в мировых новостях собрало на Дни Украины в Кейптауне много народу. В библиотеке Си-Пойнт на первом нашем выступлении все места были заняты.

На ярмарку приехало около тысячи человек (при том, что, по официальным данным, украинцев в Кейптауне около ста человек). Веселая толпа ела, гуляла, слушала музыку, пробовала танцевать на мастер-классах гопак, рассматривала выставку — мою и Татьяны Герн, которая, кроме того, разрисовывала лица в стиле петриковской росписи.

Вечернее солнце над Кейптауном. Львиная гора

Украина для юаровцев такая же, прости за слово, экзотика, как для нас ЮАР?

— Естественно. В силу обстоятельств я больше общалась с белыми южноафриканцами — и в их глазах мы имеем много общего с их "родными" черными народами. Не только в том, что с удовольствием намазываем смалец на хлеб и можем рано встать, но поздно позавтракать (наблюдение нашей хозяйки), но и в представлениях о силах природы, принятии основ народной магии параллельно с христианской верой. Стихи, которые мы читали, воспринимались в ЮАР именно так. Когда я в лекции говорила о том, как поэзия снимала заклятие с украинского языка (по-моему, для тоталитарной пропаганды и языковой политики СССР это вполне подходящая метафора), ко мне потом подходили люди и удивлялись тому, что Восточная Европа им в смысле отношений с нематериальным миром, оказывается, очень близка и знакома.

Южноафриканцы — антиподы? Чем самым необычным, неожиданным запомнился Кейптаун?

— Неожиданностей в Южном полушарии можно назвать много. Первая из них — кейптаунское время точно совпадает с киевским. Не совпадает только время года: первого марта у нас началась весна, а у них осень. Южноафриканская осень — это средиземноморский бархатный сезон: жарко, вкусно, на вешалке в прихожей ждут своего времени фетровые шляпы, плащи и пальто. И дождутся, может быть, через месяц. Неожиданностью стал транспорт в большом городе. В Кейптауне нет ни метро, ни трамваев, ни троллейбусов — есть автобусные линии и редкие маршрутки до предместий, на которые стоит очередь. Лучше всего в таком городе тому, кто водит машину сам или без содрогания готов каждый раз платить за такси. Машины с открытым багажником, в котором, высунув ноги, может ехать дополнительных двое-трое пассажиров — это тоже такси. "Черное", народное, бесшабашное: я видела, как на заднем бампере такой машины стоял человек и ехал, держась за багажник. Такого транспорта в народе не стесняются — при желании в сувенирной лавке можно купить яркий магнит в виде такой машины.

В городе много скульптур местных художников — каменные, бронзовые носороги, слоны, жирафы, какие-то легендарные фигуры. На входе в ботанический сад Кирстенбош вас встречает монументальный стручок то ли гороха, то ли акации из темно-зеленого камня.

В кафедральном соборе люди ставят свечи Черной Мадонне — и в этом материнском образе больше силы, какой-то решительности защитить, чем смирения. Вообще, мне кафедральный собор святого Георгия в Кейптауне понравился по нескольким причинам. В его внутреннем дворе на земле изображен лабиринт. Проход по нему от края до центра эквивалентен молитве. В нем нет тупиков, нет ответвлений — это дорога, сложенная особым образом. И в тот момент, когда оказываешься дальше всего от цели, резкий поворот выводит куда нужно. Традиция таких лабиринтов как испытания — вполне европейская, христианская, и одновременно она оказалась очень близка народам банту. Именно поэтому название ему дано на языке коса: Сияхамба — то есть "мы идем".

В крипте под собором — джазовый ресторан и небольшой, но очень красноречивый музей сопротивления апартеиду. Ведь среди борцов за права человека, действовавших вместе с Нельсоном Манделой, был и епископ Десмонд Туту, который вел мирные демонстрации именно от своего собора.

Неожиданной, но вполне логичной и симпатичной оказалась повсеместная, никак не связанная с расовой принадлежностью любовь к Нельсону Манделе. Его образ вездесущ, как, например, образ Ленина в Советском Союзе или Санта-Клауса перед рождественскими праздниками (причем добрый юмор, с которым его часто изображают, и улыбка приближают легендарного черного президента ЮАР скорее ко второму деятелю, чем к первому). Он — на всех денежных купюрах. На сувенирных пачках с чаем. Его статуя выше человеческого роста, сплетенная из унизанной бисером проволоки, стоит в аэропорту, среди сплетенных в подобной же технике слонов, жирафов и баобабов, и каждый желающий за небольшую плату может заказать мастеру свое имя, написанное на ее постаменте тем же бисером. В ботаническом саду Кирстенбош возле посаженного им дерева — мемориальная табличка. В книжных магазинах можно найти детский пересказ его "Долгой дороги к свободе" и сказку "Зайчик знакомится с Нельсоном Манделой" по крайней мере на трех языках — английском, африкаанс и коса. Английскую версию истории о зайчике я не выдержала и привезла — сказка действительно интересная. Собственно, Мандела уважение и почитание заслужил, уравняв в правах всех людей ЮАР и отменив апартеид, но любовь он заслужил тем, что боролся за эти права и отменял эти законы с любовью и добротой. Я видела камеру, в которой он сидел в тюрьме строгого режима на острове Роббенайланд — проклятом месте, куда ссылали прокаженных, сумасшедших, а еще — неугодных колонизаторам вождей и шаманов даже до появления тюрьмы. Одиночка 2 на 2 метра, поеденное молью одеяло на полу, табуретка, миска, параша. Человек, который просидел в таком месте 18 лет, где солнце выедало глаза работающим в открытой каменоломне, и вышел оттуда с желанием действовать, но без желания мстить, достоин той любви, которую я видела.

Но большинство африканских поэтов из вашей антологии в Африке уже не живут — Африка не место для дома, для жизни?

— Здесь дело скорее в другом. В словах "место для жизни" у кого-то акцент на "место", а у кого-то на "жизнь", и бывает, что дом приходится оставлять вовсе не потому, что он — не дом, а потому, что кроме дома нам требуется жизнь и место в ней. Кто-то из поэтов покидал свою страну, потому что в ней был под угрозой — как бунтовщик против режима (нигериец Крис Абани), просто из-за опасной общественно-политической ситуации (Анна Келлас, которая вылетала с мужем и маленькими сыновьями из горящего Йоганнесбурга во время восстаний Совето), кто-то остался там, где получил образование, кто-то не вернулся по причине того, что есть страны, в которых литературная самореализация оказалась проще...

Мастер-класс по украинской азбуке от Анны Яновской

Но Крис Манн, которого ты переводила, все-таки не уехал, живет в своей стране.

— Крис Манн — это поэт из тех, кого можно считать наследниками, например, Киплинга. С той важной разницей, что он в ситуации вооруженного конфликта выступил бы на стороне коренных народов Африки. Собственно, у него есть еще одно имя, зулусское — Зитулеле, означающее "молчун". Имя очень точное: Крис говорит, поет и читает как человек, не привычный к праздным разговорам. Манн с его британско-голландскими корнями и глубокими знаниями языков коса и зулу — поэт истинно южноафриканский. И поэт, который по той или иной причине не поддался искушению выехать из страны тогда, когда на концертах на его глазах полиция начинала задерживать людей, стоящих в задних рядах. Когда мы выступали в Национальном музее англоязычной литературы в Грехемстауне, он после чтения своего стихотворения завел песню — и весь зал подхватил, перекликаясь с ним:

— Шошолоза!
— Шошолоза!
Кулезо нтаба
Стимела сипхуме Зюйдафрика!
— Вен'уябалека!
— Вен'уябалека!
Кулезо нтаба
Стимела сипхуме Зюйдафрика!..

Так мы с Оксаной в первый раз услышали неофициальный гимн ЮАР — песню на смеси африканских языков, с которой шахтеры толкали вагонетки. Главное в песне, как мне кажется, не слова ("продвигайся, давай дорогу, паровозом-паровозом поехали отсюда, из Южной Африки!" — а в Зимбабве, бывшей Родезии, пели "из Родезии"), а чувство слаженности, объединенности, когда все входят в ритм и двигаются в одном направлении, поют, зная, где чья маленькая партия.

Вторая "Шошолоза" за наше пребывание в ЮАР прозвучала на сцене украинского фестиваля. Ведущий крикнул:

— Среди присутствующих на нашем фестивале наверняка есть те, чьи жены — украинки! Просим вас на сцену!

Набежала полная сцена веселых южноафриканцев, они попросили у обслуги тазик и, стуча по нему, тоже спели "Шошолозу". Наверное, кому-то не очень приятно слышать про то, что в южноафриканской украинской диаспоре женщин больше, чем мужчин, хотя есть и семьи, переехавшие туда из Украины не по матримониальным причинам. Но мне почему-то расстраиваться по этому поводу не хочется и вообще хочется думать, что те женщины вышли замуж не за теплый климат и хорошее материальное положение, а за конкретных мужчин, которые им нравились.

Английский язык в ЮАР — язык колонизаторов?

— Английский язык в ЮАР сам подвергся колонизации, впитал в себя эту реальность, этот образ жизни. Носители этого языка считали, что они колонизируют землю, а земля всякий раз присваивала, колонизировала, видоизменяла их язык — и Южная Африка не исключение. На нем говорят все — как правило, это один из двух языков, на котором говорит человек: английский и африкаанс, английский и коса, английский и зулу... А если еще добавить разные диаспоры — индийскую, курдскую, филиппинскую, карибскую, ту же украинскую? В Кейптауне, как в каждом уважающем себя порту, издавна уживались настолько разные люди, что для них английский язык исполнял роль средства межнационального общения. Знаменитый Шестой квартал, который был расформирован и снесен, а его жителей разбросали по трущобным предместьям во времена апартеида, говорил, пел, издавал газеты по-английски и на языках всех своих жителей.

С каким чувством ты вернулась из Африки?

— То, что лично я вывезла из Южной Африки, кроме книг и всяких мелочей, это, наверное, то необычное чувство, которое возникает, когда уровень агрессии вокруг тебя нулевой. Действительно нулевой. Мне приходилось видеть дикую бедность и немалое богатство, подниматься на гору, откуда мегаполис кажется россыпью блесток, дать по рукам карманнику на базаре, ходить по острову-тюрьме, но единственную агрессию (не именно ко мне, а вообще) я видела, когда на улице из-за ворот начинали лаять собаки. При ближнем же контакте практически все южноафриканские собаки облизывали мне руки и ноги. Переругивание на киевском вокзале стало довольно неприятным возвращением в реальность.

Как считаешь, чему нам следует и стоит поучиться у ЮАР как страны и юаровцев как ее народа?

— Попробую методом исключения. Пожалуй, кто-то из читателей ожидает, что я скажу: примирению — после позора и ужаса апартеида белые, черные и многие другие вполне мирно и дружно сосуществуют под поэтическим названием "Радужная нация". А я скажу: нет, примирению нам учиться не нужно, это мы умеем, и я не сомневаюсь: когда война закончится, внутри Украины будет больше взаимного уважения, чем, например, десять лет назад. Наверное, еще один ожидаемый ответ — гордости за свой народ, за свою нацию. И здесь я тоже не смогу согласиться: сейчас у всех настоящих украинцев, к какой бы этнической группе они ни принадлежали, эта гордость уже или есть, или просыпается, и это естественный исторический процесс. Люди (к сожалению, очень дорогой ценой) осознают: это "мы", а это "не мы". Достоинство возможно там, где понятно, где заканчиваешься ты и начинается кто-то другой. Будет еще, вероятно, вариант многоязычности, уважению к национальным меньшинствам и их культуре.

В Южной Африке такое уважение, конечно, есть, но баланса, например, в том, на каких языках выходят книжки, нет. Меня просили привезти детскую азбуку на каком-нибудь из местных языков: коса, зулу, сото, ндебеле, тсвана, тсонга, венда... Я найти такую книжку не смогла, при том, что на языке коса говорит практически весь черный Кейптаун. Работники аэропорта перекликаются, звонко щелкая горлом или языком (в латинской азбуке, приспособленной под нужды языка коса, эти звуки соответственно обозначаются буквами Q и X; собственно, и первый звук в слове "коса" — это не "к", а щелканье языком). Остается то, что особенно выразительно ощущаешь в Южной Африке, перелетая из зимы в лето: легкость. Ранним утром на улице можно увидеть седобородого дедушку, читающего газету, лежа на газоне. Возле форта Доброй Надежды в центре Кейптауна, напротив помпезного здания суда в стиле ампир, на площади с каменными шарами и конной статуей генерала, под деревьями на земле сидит местная беднота — люди едят, пьют, режутся в карты, спят и не считают, что кому-то обязаны "не портить вид". Так же точно в обеденный перерыв или после смены над океаном прямо на набережной сидят-общаются и кассиры, и офисные работники, и школьники. Незнакомые люди могут, идя навстречу, улыбнуться и поздороваться — просто так, от хорошего настроения. Продавец фруктов на базаре просто так предупредит: "Вы сумки-то спереди носите, тут жулики!" Тоталитарный режим, в отличие от многих других несправедливых режимов, убивает в человеке легкость, смелость вести себя естественно, улыбаться просто так и любить жизнь не за что-то.

В тоталитарном режиме люди учатся страдать достойно, молча, не жалуясь, — красиво, героически страдать, в общем. И те, кто научился этому, естественно, стараются передать такое умение и детям — ведь это же красиво, достойно: нести свой крест и не жаловаться! А нам нужно научиться — может, не всем, но многим — красиво не страдать. Даже в не очень веселой ситуации.

• Читайте также: Немцы не хотят воевать с Россией из-за "какой-то Украины", — Ян Гиммельфарб

Стихи поэтов Южной Африки
в переводе Анны Яновской

Кріс Манн "Бугенвілія"

Пізня весна — бугенвілії час.
Пагони довгі, колючі й тонкі
вулиці Ґрехемстауна повнять,
червінь і пурпур — їх пелюстки.

Зливи минули, і суховій
жар свій жбурляє в обличчя, у спину,
в"ялить троянди й духмяний горох.
Наче гончар, загартовує глину.

Ось і настала жахіття пора,
і прикордонні страхи уже осьде:
кожної шиби торкнуться, йдучи —
змусить здригнутись віддалений постріл,

змусить здригнутись насильство з новин,
тужне рипіння іржавої брами.
Хвіртку зачинить сусідка стара —
всі молоді її вже за морями.

Скажеш собі: ні, що наше — міцне,
є ще за землю триматися сили!
Тільки тримаєшся свого кутка,
ніші — подібно до бугенвілій.

За ці пропалені рештки від саду,
за цю броньовану наскрізь цикаду,
за мурашиність рідного даху,
певність і впертість ходи черепахи.

*** *** ***

Анна Келлас "За станцією Вотлз, Хайвельд"

Після Вотлз ніхто не виходить із поїзда.
Після Вотлз можна бачити звіддалік, як чорні сака були злітають, черкаючи довгими хвостами по колючому дроту трави, прямуючи на свої гнізда серед боліт.
Після Вотлз серед вельду стоїть Катлехонг.
Після Вотлз — нічийна земля.
Після Вотлз
сонячне сяйво проходить крізь фільтри вугільного диму,
а місячне сяйво — це і є дим.
Після Вотлз заводи,
де сталь виплавляють і скло, мідь і всякі метали, посеред вельду.

Над очеретами, над вельдом, над хатками-сарайчиками
летять сакабули, і їхній ритм
у ладу з тихою піснею давно покинутих ферм,
вони пролітають низько понад пожовклим вельдом
і повторюють якийсь божевільний малюнок,
забутий Ван Гогом, занесений в Африку в шістдесятих,
і не боїться вогню їхня пісня.