Люди держатся за убеждения. Фотограф Мстислав Чернов — о протестах в Минске, Стамбуле и сбитом Боинге

До 2020-го Мстислав Чернов был известен прежде всего как документальный фотограф и оператор. Он освещал Евромайдан и российскую агрессию на Донбассе, гражданские конфликты в Турции и военные действия в Сирии, взятие Мосула и протесты в Минске. Его фото- и видеоматериалы публиковали CNN, BBC, New York Times, Washington Post. Он лауреат и финалист нескольких престижных премий в области фото- и видеожурналистики. В последние годы Чернов живет в Германии, работает штатным корреспондентом Associated Press.

В январе издательство "Саммит-книга" опубликовало роман Чернова "Время снов", отличающийся необычной для дебютной книги тематической широтой и психологической глубиной. Двое героев-мужчин выполняют в романе абсолютно разные функции. Страдающему от психических расстройств архитектору Фридерику принадлежат пространные рассуждения о любви и ненависти, снах и судьбах мира, жизни и смерти. Военный врач К., чьими глазами читатель видит захваченный Славянск, предстает человеком действия, его миссия — спасать людей, кто бы они ни были.

Мстислав, вы ведь не сразу занялись фотографией?

— Я окончил Харьковский университет электроники, но уже на втором году учебы понял, что это ошибка. На последних курсах все свободное время тратил на работу в книжном магазине, так что литература в моей жизни появилась раньше, чем фотография. Потом начал работать новостным фотографом, через некоторое время бросил, но позже вернулся — уже к художественной фотографии и фотодокументалистике. В конце концов стал снимать конфликты.

Были ли у вас литературные публикации до "Времени снов"?

— Не было. Я писал короткие рассказы, пробовал разные стили, подражал любимым писателям — Кортасару, Маркесу, Стейнбеку, Уайлдеру, Гессе, Кафке. Иногда до сих пор пользуюсь их литературными приемами.

Сколько времени вы писали роман?

— Восемь лет, хотя думал над ним дольше. Он формировался скачками: если сначала стержнем была история Фридерика, то потом его становилось все меньше и меньше. Однако метафора сновидений, заданная этим персонажем, все равно осталась главной.

ЛИТЕРАТУРА: СНЫ

Может, вместе с Фридериком на второй план отходил ваш юношеский максимализм? Он кажется вашим alter ego, с которым вы постепенно перестаете соглашаться.

— Фридерик изображен так, чтобы к его монологам нельзя было относиться слишком серьезно. Если говорить об автобиографичности, то мне скорее близок К. Все это соотносится с изменением моих собственных перспектив. Начав с умозрительных философских соображений, со временем я углубился в конфликты, в человеческие страдания. Росла потребность в реальности, и выбор профессии был напрямую с этим связан.

К. — это отсылка к одноименному герою Кафки из романа "Замок"?

— Да, это такой постмодернистский реверанс, который я просто обязан был сделать. Мой день рождения совпадает с днем рождения Кафки, и я всегда чувствовал с ним какую-то связь. К тому же этот прием сюжетно оправдан: на Донбассе герой вынужден скрывать свое настоящее имя.

К. — военный врач, вы — фотокорреспондент, между этими профессиями есть кое-что общее, верно?

— Безусловно. Работая со своими донбасскими дневниками, я понял, что мне нужен персонаж, который одновременно находится внутри и снаружи конфликта. Нужно было рассказать о войне с точки зрения очевидца, но не бойца. Поскольку я категорически не хотел писать ни автобиографическую книгу, ни книгу о журналистах, правильней всего было взять в герои врача.

В романе поражает обилие медицинских терминов и подробностей.

— Я всегда интересовался медициной. Читал много медицинской литературы, работал с Красным Крестом, консультировался со знакомыми врачами. У К. есть несколько прототипов — истории, которые с ним происходят, записаны со слов реальных врачей. Кроме того, по долгу службы я периодически прохожу курсы первой медицинской помощи. Мне не приходилось никого спасать, и надеюсь, что не придется, но я всегда должен быть к этому готов.

Война в вашем романе показана с той стороны фронта…

— …и мне это ставят в упрек. Впрочем, не только это: первой проблемой стал язык. Сейчас роман выходит на украинском, и я очень этому рад, но в оригинале он написан по-русски. Я говорю на пяти языках, так что роман мог быть написан и на украинском, и на английском. Но, во-первых, большинство персонажей говорят по-русски, и мне важно было передать естественную оригинальность их речи. А во-вторых, мне хотелось, чтобы "Время снов" прочитала русскоговорящая аудитория.

Портрет пандемии. Врачи-реаниматологи оказывают помощь больным COVID-19. Львов, сентябрь-2020 (фото: Мстислав Чернов)

Что касается ракурса, то не в этом ли прелесть литературы, позволяющей увидеть мир с другой перспективы, с позиции другого времени, других взглядов, другого пола? Это помогает не только шире и глубже понять проблему, но разглядеть самого себя. Еще меня обвиняют в том, что роман недостаточно патриотичен. Но я считаю, что патриотизм художника как раз состоит в объективности, в том, чтобы не принимать ничьей стороны, описывать события максимально ясно и отстраненно.

И что, ваши аргументы принимают?

— Мы живем в эпоху постреальности и постправды. Каждый ищет подтверждение своим взглядам; за все время войны на Донбассе и конфликтов в Беларуси я не встретил ни одного человека, поменявшего убеждения. Люди держатся за них до последнего, и единственное, что ты можешь сделать, — объяснить свою позицию. Но, как правило, это ни к чему не приводит.

Зачем тогда романы писать? Не возникало ли у вас чувство, что литература — совершенно бесполезное занятие?

— Я не думаю, что литература может изменить мир прямо сейчас, но уверен в том, что по прошествии некоторого времени взгляды людей будут зависеть не столько от фактов, сколько от произведений литературы и искусства. Например, о Первой мировой войне я узнал в основном из художественной литературы, из романов Ремарка. Можно сказать, что искусство формирует не настоящее, а будущее.

С замиранием сердца. Анестезиолог готовит ново­рождён­ного к кардиоло­гической операции. Харьков, 2017 г. (фото: Мстислав Чернов)

Люди всегда верили не фактам, а историям. Мне нравится вспоминать рассказ Борхеса о гипотетической истории Христа, после чего слушатели разворачиваются и уходят. Люди предпочитают притчи, поучительные истории с моралью, факты им не интересны. Важно, чтобы мы оставляли после себя истории.

Сон — заглавный образ, основная метафора романа. Это больше про украинские реалии последнего времени или про мир вообще?

— Скорее второе. Человечество вступило во время снов — это ведь еще и отсылка к мифам австралийских аборигенов, которые называют временем снов период, когда мир только создавался. Куда бы я ни поехал, на какой бы войне ни оказался, везде у меня двойственное ощущение: то ли это я сплю, то ли спят все вокруг. Впервые я почувствовал нечто подобное на Донбассе. Война — это коллективный кошмар, от которого нас некому разбудить.

ФОТОГРАФИЯ: КОНФЛИКТЫ

Откуда у вас интерес к горячим точкам, к опасным местам? Вы авантюрист?

— Нет. Тут не совсем понятно: то ли ты выбираешь профессию соответственно своим взглядам, то ли это профессия формирует тебя — скорее всего, и то и другое. Формально все это у меня началось в 2013 году, когда я попал на масштабные протесты в Стамбуле на площади Таксим (Gezi Park Protests), впервые увидел столкновения с полицией, коктейли Молотова, горящие машины. Все это казалось ненастоящим, я никогда такого не видел, но когда все закончилось, я понял, что ничего более подлинного в жизни не испытывал. Так началось мое "преследование реальности", которое не отпускает меня до сих пор. Ничего общего с авантюризмом, потребностью в острых ощущениях здесь нет.

Как вы сами формулируете цель вашей работы?

— Фотографы, снимающие конфликты, часто рассказывают, что они хотят сделать мир лучше, но мне это кажется лукавством. Конечно, я хочу, чтобы мир стал лучше, но сомневаюсь, что моя работа этому способствует. Единственное, что я могу сделать, — вцепиться в реальность зубами и не отпускать, пытаться ее понять. Из-за того, что мы живем в эпоху сновидений, это для меня особенно важно. Мое желание возвращаться в зоны конфликтов — на самом деле попытка проснуться.

Вы поехали в Стамбул по собственной инициативе?

— Да. Тогда я был фрилансером и сам выбирал, куда ездить. В работе фрилансера есть особенности. На Таксиме я встретил фотографа, который снимал для "Нью-Йорк Таймс", он любил поговаривать: "Mstyslav, no blood — no money!", то есть если не было крови, день прошел неудачно. Я ездил на конфликты исключительно по собственной воле. И когда революция и война случились в Украине, конечно же, приехал на родину.

Как вам удалось оказаться на месте крушения малайзийского "боинга" сразу после катастрофы?

— Тогда на Донбассе еще работали аккредитации международных агентств, в том числе американских. Мы дежурили, каждый день снимали сюжеты, следили за новостями. Когда в социальных сетях появились сообщения о том, что сбили транспортник, решили срочно ехать снимать. По дороге мне позвонили из Лондона и сказали, что пропал пассажирский самолет. Сначала мы даже не поняли, что произошло, подумали, что пропало сразу два самолета. Потом все выяснилось.

Как у вас только крыша не поехала от того, что вы увидели на месте крушения?

— А откуда вы знаете, что она у меня не поехала? Во "Времени снов" много психологических и психиатрических терминов. Мне нужно было добиться максимального правдоподобия в описании состояний и реакций Фридерика, когда он сходит с ума, и я отдал роман на вычитку психиатру. Первое, что она мне сказала после прочтения: "Мстислав, я готова поставить вам диагноз". По большому счету травматический опыт никогда никого не облагораживает. Он только уродует людей, причем как жертв, так и палачей. Думаю, именно работа над книгой помогла мне остаться нормальным.

Как долго сепаратисты терпели иностранных фотокорреспондентов?

— В 2016 году Associated Press лишили аккредитации, меня выгнали с Донбасса, и я попросился в другие горячие точки. Дальше были Ирак, Сирия, сектор Газа, Ливия и т. д.

ЖИЗНЬ: РИСКИ

Где было опасней всего?

— Сейчас я понимаю, что в Ираке, во время взятия Мосула. Но в Ираке был период, когда всем было все равно. Можно было прийти к знакомому генералу и договориться поехать куда угодно. Власти не заботились о прессе. Если ты не понимал, куда едешь, могло случиться всякое.

На месте катастрофы. Чернов был первым журналистом, сфотогра­фировавшим сбитый оккупантами малайзийский "боинг" (фото: Мстислав Чернов)

Кроме того, опасной в Ираке была сама динамика войны. Мосул брали иракские войска, американцы их натренировали, но сделали это так, чтобы ученики не превзошли учителей. Иракцы не были достаточно компетентными, зато героизм у них зашкаливал, пожертвовать жизнью, стать мучеником для них было честью. На опасность они не реагировали. Была такая ситуация: я ехал в конвое бронированных автомобилей, и в головную машину попал снаряд. Конвой остановился, бойцы вышли, закурили, из первой машины вытащили раненого, я начал снимать. Тут мимо пролетает ракета, взрывается в конце улицы, но никто не дергается, все провожают ракету взглядом и продолжают курить. Такое там случалось постоянно — оценить уровень опасности было очень сложно.

Что вас заставило поехать в Беларусь?

— Это очень близкая мне тема, она кажется продолжением того, что мы в Украине переживаем уже шесть лет. Когда в Беларуси началась предвыборная кампания, я вызвался поехать, но никто и предположить не мог, как повернутся события. Все думали, что результат заранее известен, что протесты сразу же жестоко подавят.

У вас за годы работы на протестах не выработалась способность предсказывать, что будет происходить?

— Единственное, что я могу предсказать, — это то, что я ничего не могу предсказать. В 2014-м на Майдане логика подсказывала, что случится одно, а случилось совершенно другое. То же можно сказать про Беларусь.

После того инцидента с избиением вам запретили въезд в Беларусь?

— Нет, но аккредитацию не продлили. Без аккредитации я туда поехать не могу, нелегально мы не работаем.

Что именно произошло с вами в Минске?

— Мои коллеги иногда недолюбливают работать со мной, потому что обычно я подхожу слишком близко к событиям. В данном случае я как раз осторожничал, стоял довольно далеко и был в жилетке "Пресса". Тем не менее меня догнали, сбили с ног, избили дубинками и потащили в автозак. Думаю, они не охотились за прессой, а просто зачищали улицы. Это было сюрпризом: обычно полиция избивает и отпускает, бежит себе дальше. Кстати, бьют и в Европе, особенно любят это дело испанские полицейские.

Опасная профессия. Вечером 9 августа Мстислава Чернова задержали и бросили в автозак бойцы минского ОМОНа (фото: Татьяна Зенкович)

В автозаке лицом в пол уже лежало пять протестующих. Сначала всех просто оскорбляли, а когда кто-то что-то ответил, стали бить ногами. Мне попали каблуком по затылку, и я потерял сознание. Очнулся, когда меня вытаскивали в скорую; возможно, благодаря моей пресс-карте. В общем-то, мне повезло — остальные попали в тюрьму. Так уже было с несколькими моими коллегами.

Вы считали, сколько раз получали побои и ранения?

— Нет. Мы вообще стараемся об этом не говорить. Для международных агентств новостей безопасность и здоровье сотрудников — один из главных приоритетов. Если с журналистом что-то случится, из горячей точки его предпочтут забрать. Поэтому о мелких травмах журналисты обычно не упоминают.

Приходится идти на компромисс: чтобы показать, что происходит, нужно быть в центре событий. Если ты бережешь себя, то никогда не снимешь самое важное.