Грязь просохнет — и начнется. Как живет Луганск в ожидании начала боевых действий

…Им там виднее. Они знают настолько точно, будто даже слышали выстрелы, которых не слышим здесь мы. Они располагают достоверной перепиской очевидцев в социальных сетях и наверняка знают о планах украинской армии из разговора с кем-то из военных чинов (депутатов или олигархов). У них там только и говорят о нас. И им там отчего-то все видится прозрачно и ясно, а нам отсюда нужно немедля бежать или сидеть на сложенном дежурном чемодане с паспортом и зубной щеткой. В разы больше о войне говорят в России в трактовке телевизионных новостей. Пугают именно те, кого давно уже нет в "республике".

Семь лет дежавю

По большому счету, у нас тоже говорят о войне. Но о ней говорят все семь лет, и от этого тема стала до оскомины привычной и не такой пугающей. Особенно если это идет в одной ленте новостей с вполне мирными фактами из жизни: починили канализацию, залатали дороги, убрали стихийные свалки мусора.

В начале каждого выпуска новостей говорят о том, что обстрелы увеличились в 600 раз в сравнении с аналогичным периодом прошлого года. После этой новости должна идти прямая инструкция, что нам делать: готовить самое необходимое, собирать вещи, эвакуироваться или опускать в подвалы теплую одежду. Но вместо инструкций нам рассказывают, что коммунальщики в рекордные сроки убрали мусор или починили канализацию. Так вторая новость вытесняет первую, потому что никакого "официального" развития первого сообщения нет. Это, пожалуй, самое неприятное: давая нам какую-то информацию, нас как бы просят самостоятельно принимать решения и отвечать за свою жизнь. Мы предупреждены, так что вооружены. То есть никто не несет больше ответственность за нашу безопасность, сохранность наших жизней и имущества.

Второй тип новостей: Украина стягивает боевую технику к границе. Но и это не удивляет, потому что такую новость повторяют все время с разной трактовкой — то боевая техника украинской армии стоит между жилыми домами в Счастье, то в Станице. В следующей новости эта военная техника меняет дислокацию. Такие сообщения пугают: если технику стягивают — значит, будут стрелять. Если ее размещают среди жилых домов — значит, прикрываются мирным населением. Все это формирует образ беспощадного "врага". Здесь, правда, есть разрыв шаблона — украинский военный благодаря местной пропагандистской трактовке настолько болен и увечен, что такие продуманные стратегические ходы ему вряд ли под силу.

Между собой люди говорят о вой­не устало и обреченно. От безысходности война стала темой шуток: "Грязь просохнет — и начнется", "Не хотят ботинки в черноземе пачкать", "Ждут, пока потеплеет". Все давно поняли тот факт, что здесь противостоять происходящему не могут. Они могут уехать, поменять город, страну, гражданство и этим остановить войну для своей семьи, но не на своей земле. С боевыми действиями приходится жить по соседству, привыкая к ним и принимая суровые условия. Каждый готовится к войне по-разному — от переоборудованных под бомбоубежища погребов до сложенного чемодана у входа, чтобы бежать мгновенно, в чем есть.

И все же к обострению боевой ситуации готовиться сложно. Нет даты начала военных действий и нет денег на какую-то подготовку к отъезду. Те, кто имел запасы, давно выехали. Остались те, кто живет от аванса до зарплаты, кто не имеет накоплений и выбрал Луганск в том числе из-за того, что здесь не нужно платить за аренду жилья. Даже если не имеете работы, здесь не выбросят из квартиры — она своя. "Подготовка к войне" очень часто ограничивается проговариванием варианта поведения: уехать или остаться, а если уезжать, то к кому и при каких признаках обострения военной ситуации. Те, кто не имеет запасного аэродрома, принимает ситуацию — будь что будет, все равно с этим ничего не сделать, ничего не изменить. В семьях скупо говорят о том, что нужно будет перебираться в один дом всем родственникам и жить вместе, потому что так пережить войну чуть легче.

Новые страхи

Еще за семь лет с начала оккупации Луганск стал держать намного сильнее, чем в 2014-м. Теперь гораздо сложнее найти работу. Работа стала иметь другой смысл. Деньги и еда вдоволь стали тотальным дефицитом, их нет в резерве на черный день. Практически ни у кого нет необходимой суммы, чтобы сорваться на неопределенное время, оставив все. Иначе воспринимается и свой дом — он стал более уязвимым, а от этого его жаль в разы. На глазах брошенная недвижимость становится объектом наживы мародеров и нечистых на руку соседей. Восстановив свой дом после лета 2014 года, его намного жаль терять снова, страшно оставлять, как живое, ранимое существо. Для многих недвижимость здесь — самая большая ценность, даже если сейчас она стоит копейки.

Появился новый страх — за близких. Страх разлуки, страх потерь, страх смерти и увечий. До 2014 года именно этих страхов не было, потому что война воспринималась через фильмы, она не казалась реальной и беспощадной. После увиденного и пережитого лично в каждом оставшемся здесь свой осколок, то самое эхо войны: нарушение сна, кошмары, алкоголизм, депрессия, обострение хронических болезней, скачки давления. А скольких нет уже в живых по тем же причинам! Человек пережил самый страшный период и умер тогда, когда уже не нужно было бегать в погреб, прятаться, добывать воду и хлеб. Но об этом не говорят. Это очень личное, сокровенное. О войне привычно отшучиваются, а жизнь стала складываться из коротких отрезков — от аванса до зарплаты, от зимы до весны, от ужина до завтрака.