Быть рекой. Как переселенцу родиться заново

Когда Иосиф из Шекема в романе Томаса Манна навестил своих завистливых братьев, те связали его и бросили на дно пересохшего колодца, после чего продали в рабство в Египет. На новой земле Иосиф умудрился стать министром продовольствия и земледелия. Тетралогию "Иосиф и его братья" на основе библейской истории любит вспоминать грузинский психиатр Нино Махашвили, когда речь идет об интеграции переселенцев в новую среду.

Мышеловка жизни

— Иосиф осмыслил свой опыт и вырос. У украинских переселенцев такая же ситуация, разве нет? — говорит Нино, листая меню в одном из львовских кафе. На английском изъясняться ей легче, чем на русском. Махашвили — доктор медицины и философии. О психологических проблемах переселенцев знает не из книг. С середины 90-х вместе с коллегой Джаной Джавахишвили работают с беженцами и внутренне перемещенными лицами. Нино — председатель ресурсного Центра психического здоровья при Государственном университете Ильи в Тбилиси. Несколько месяцев назад Нино и Джана были соавторами исследования о психических расстройствах у внутренне перемещенных лиц в Украине.

— Мы пробуем расширить рамки осмысления трагедии, — продолжает она. — Травматический опыт крадет у человека не только веру в будущее, но даже элементарное видение перспективы.

Ноющей раной войны у переселенцев Нино называет состояние жертвы. Переселенцы деградируют от безуспешных поисков себя на новом месте. Под влиянием депрессии и других психических расстройств такие люди становятся неработоспособными и, как следствие, перестают полагаться на себя. А еще — ищут во всем виноватых. Это одна из трех групп, на которые Махашвили делит переселенцев по психическому состоянию. Людям-жертвам особенно необходима психологическая и социальная помощь.

К другим двум группам относятся те, кто адаптировался, и те, кто добился большего успеха, чем в довоенной жизни, — манновские Иосифы.

— Переселенцы — не однородная масса, поэтому нельзя обобщать, когда говоришь о них. Кто-то получил посттравматический рост, а кто-то становится жертвой и попадает в мышеловку, — продолжает она. — Забиться в угол и быть жертвой легко, когда ты беден, а нищета затрудняет попытки справиться с посттравматическим опытом.

На вопрос, какие еще факторы способствуют развитию комплекса жертвы, она, не задумываясь, отвечает:

— У тех, кто считает, что их морально поддерживает большинство, меньший риск, чем у тех, кто думает, что большая часть общества их не поддерживает. Хотя эта поддержка может быть абсолютно одинаковой.

— То есть если мне кажется, что поддержки недостаточно, а Нино чувствует, что достаточно, то я заболею, а Нино нет, — уточняя, вступает в разговор Джавахишвили. Ее полное имя Дареджан, но близкие называют ее Джана. Она клинический психолог, специализирующийся на оказании помощи людям, травмированным в результате военных действий. Джана работает в фонде "Глобальная инициатива в психиатрии".

— Вопрос в смысле, который мы вкладываем в посттравматический опыт, — продолжает Махашвили. — Этот опыт был бессмысленным или он несет для меня какое-то экзистенциальное значение? Что произошло, почему я здесь, что нового я узнала о жизни и как это может сделать меня сильнее? Если не находить ответы на эти вопросы, начнутся проблемы.

Нино говорит, что часто переселенцы маргинализуются именно в специально построенных для них временных поселках. Они не интегрируются и мало контактируют с местным населением.

— Это как переселенческое гетто, — продолжает она. — Замкнутый круг. Я чувствую себя жертвой, я не делаю выводов, у меня нет чувства защищенности, я на пороге бедности, я психологически отделена от другой среды — все идет по кругу, все глубже и печальнее, передаваясь от человека к человеку. Результат — депрессивный городок.

Родить новое "я"

Когда человек переезжает в другой город, вместе с ним переселяется и его региональная идентичность. Кусочки Бахчисарая, Макеевки, Антрацита и других населенных пунктов рассеялись по всей стране. Мне интересно, как меняется эта идентичность у людей, которых заставил выехать страх войны, особенно у тех, кто оставил "себя" в родном доме и не может найти на новом месте. Спрашиваю у Нино, как происходит процесс ассимиляции:

— Почему ассимиляция? Идентичность трансформируется. И вообще, региональная идентичность не так важна, как идентичность личностного ядра. Как-то в Грузии к нам пришла переселенка и сказала: "Я была педагогом, а теперь продавщица на рынке, была женой, теперь вдова, была мамой, а теперь у меня никого нет — кто я?" Это кризис всей палитры, и вопрос "Кто я в этом мире?" — самый главный.

Нино делает паузу. По ее мнению, вопрос о самоидентификации человек ставит перед собой в юношеском возрасте и тогда же дает ответ. А когда становишься вынужденным переселенцем, проблема появляется снова, но ответственность уже другая — семья, профессиональная реализация и т. д.

— И кто эти люди? — спрашиваю у Нино.

— Они сами должны найди ответы на эти вопросы.

— Как это сделать?

— Не ломать или терять идентичность, а трансформировать ее, — подчеркивает Джана, держа руку на чашке глинтвейна.

— Нужно родить новое "я". Мучительно? Конечно! В этом участвует все общество. Об этом говорили еще, когда был Майдан — он начал рождать новую Украину. У вас теперь есть шанс, чтобы эти почти полтора миллиона родились заново, — рассуждает Махашвили.

— Как в притче о ветре, реке и пустыне, — объясняет Джана. Она говорит о суфийской притче, в которой река, встретив пустыню, решила высохнуть под палящим солнцем, чтобы ветром перенестись над песком для продолжения своей жизни. Притчу Джана использует в работе при глубоких травмах идентичности. — Река приняла безысходность и трансформировала русло, имя и свою идентичность.

Работая с грузинскими переселенцами еще в конце прошлого века, Джана и Нино параллельно помогали бездомным детям. Психологи предполагали, что большинство таких детей — из семей переселенцев. Но исследования показали, что среди беспризорных нет ни одного ребенка-переселенца. Для Джавахишвили это стало неожиданным поворотом.

— Многие переселенцы открыли для себя одну истину, — продолжает Джана. — Они говорили, мол, мы — потерянное поколение, наша главная цель — образование собственных детей. Они фактически отказались от своих потребностей и все инвестировали в детей, вопреки позиции жертвы.

Джавахишвили выделяет три фазы отношения к внутренним переселенцам: толерантное, когда каждый помогает им как может; дистанцированное, когда переселенцев обвиняют во всех бедах в стране; третья фаза — полная интеграция. На второй фазе кризис идентичности начинается не только у переселенцев, но и у населения, которое приняло их, считает Джана. Именно вторая фаза отношения к переселенцам является самой сложной.

— Не раз слышала на улице: "Я не узнаю свой город", "это больше не Тбилиси". Местное население идентифицирует себя со своим локальным контекстом, и когда появляется много новых людей, этот контекст меняется. Фактически местные пытаются защитить свою идентичность, которая трансформируется. Но это неизбежный процесс, — делает глоток глинтвейна Джана.

— Почему?

— Человек и город — динамические системы, которые постоянно трансформируются. Просто в случае переселенцев процесс трансформации происходит гораздо быстрее. Поэтому идет такое сопротивление.

— Люди думают, что с ними такое никогда не случится. Поэтому любой переселенец — как напоминание: привет, это может с тобой произойти, — дополняет Нино.

— Вы замечали в Грузии проявления ксенофобии, мол, "понаехали"? — спрашиваю у собеседниц.

— Конечно. Помню, в 90-х в газете видела объявление девушки, которая ищет мужчину: "наркоманов, бывших зеков и переселенцев прошу не беспокоить", — отвечает Джана.

Распаковать чемодан

Когда в 2008 году вспыхнул российско-грузинский конфликт, первое время власти Грузии располагали переселенцев даже в школах. В одной из таких школ не хватало стульев. Махашвили и Джавахишвили быстро сообразили, что нужно делать, и заказали только дерево и гвозди: кресла переселенцы должны были смастерить сами.

— Знаете, почему мы так сделали? Когда у человека травма, она не знает своих возможностей и не верит в себя, — объясняет Нино. — Мы хотели им показать, что они сами могут себе помочь. Главное — не отбирать у них веру в свои силы, а наоборот, создать условия, которые заставят их поверить в себя.

— Если мы будем их кормить, как маленьких птенцов, ничего не будет, — вставляет Джана.

— Переселенцы — субъекты помощи, а не ее объекты. Это неуважение к их достоинству — обращаться с ними, как с маленькими детьми, — добавляет Нино.

Она знает немало переселенцев, которые через несколько месяцев возвращались домой. Гипотеза исследовательской группы Государственного университета Ильи заключается в том, что возвратившиеся переселенцы психологически чувствуют себя хуже, чем те, которые остались переселенцами, не подтвердилась. Махашвили говорит, что у бывших переселенцев гораздо более высокий уровень функциональности.

• Читайте также: Во имя Добра пролиты потоки крови, а доброта нас спасает, — Виктор Малахов

— Так сложилось, что в Гальском районе Абхазии всегда жили только грузины, — приводит пример Нино. — С приходом войны в 1992 году грузин выгнали, их дома сожгли, но впоследствии они вернулись. В 1998-м ситуация повторилась, и какая-то часть людей снова вернулась. Они даже приняли правила игры: участвовать в выборах не будут, грузинские паспорта не действуют, а абхазских у них нет, дети не могут учиться в грузинских школах. Это какой-то эффект родной земли, когда домашние стены лечат.

• Читайте также: Адаптация. Как бывшему жителю Донецка почувствовать себя своим во Львове

Касается ли это украинских переселенцев, она не знает, да и ситуация в Украине сложнее. На вопрос, чего следует ожидать переселенцам в ближайшие годы, она, подумав, находит слова:

— Не надо себя обманывать, что скоро все закончится. Просто нужно распаковать свои "чемоданы" и интегрироваться — это новая жизнь, которую каждый держит в своих руках.