Вавилон будущего. Почему в XXI веке города будут значить больше, чем государства

Сэр Кристофер Рен, английский архитектор и математик, перестроивший центр Лондона после великого пожара 1666 года, проповедовал: планируйте город правильно, и вы получите улучшенную версию горожан. Тогда это казалось притягательной, но все же гипотезой. А три века спустя, в 1950-х, американский этолог и психолог Джон Кэлхун взялся доказать патологическое влияние скученности на поведение особей.

Для этого ему потребовались грызуны. Кэлхун строил "крысиные города", имитирующие городскую тесноту, и некоторое время спустя те превращались в преисподнюю. Мамаши кусали своих детенышей, оставляя их без заботы, "малолетки" становились преступниками, а вслед за этим — изгоями. Доминирующие самцы, извлекая преимущества из локальной чехарды, превращались в "авторитетов". Не сказать, чтобы крысы чувствовали себя плохо в этом рукотворном Вавилоне, но хаотически застроенная среда, где с соседями приходилось встречаться чаще, чем это диктовала привычка, явно извращала их поведение. Совсем так, как в мире людей "калечит" человека современный мегаполис.

Мы вступаем в эпоху, в которой города будут значить больше, чем государства, а цепи поставок станут важнее армии

Исследователи, пришедшие к таким параллелям, ужаснулись: эксперименты указывали на наступающую эпоху полного социального разложения в городах. Да еще в тот период, когда миграция после Второй мировой войны и краха колониальной системы стала набирать силу. Сначала в Европу хлынул поток репатриантов из бывших колоний. А затем ее, как и Северную Америку, накрыла волна переселенцев из развивающихся стран. Города стали расти как на дрожжах, повторяя более чем столетнюю глобальную тенденцию, прерванную в 1914 году Первой мировой войной.

Спастись в мегаполисе: проблема беженцев и мигрантов

Пытаясь на основе исторических трендов предсказать судьбу миграции в XXI веке, Джеффри Дж. Уильямсон, профессор экономики в Гарварде, 15 лет назад писал: "Полагаю, что следующий масштабный сдвиг в глобальной миграции будет вызван ярко выраженным относительным ростом миграции внутри третьего мира (миграция с юга на юг), а также резким относительным снижением миграции из стран третьего мира на запад (миграция с юга на север)".

Этот прогноз, возможно, во многом бы оправдался, но карты смешали миграционные кризисы — 2015-го и нынешнего годов. Столкновения в Сирии и Ираке превратили в перекати-поле миллионы людей, а тогдашний Верховный комиссар ООН по делам беженцев Антониу Гутерриш назвал происходящее "не просто усиливающейся тенденцией, а квантовым скачком". В глобальных структурах на столпо­творение вынужденных переселенцев стали взирать сквозь новую, урбанистическую, оптику. Когда лагерь "Заатари" на севере Иордании, приютивший более 100 тыс. сирийцев, сделался четвертым по величине "населенным пунктом" страны, во Всемирной продовольственной программе заявили: "Мы больше не рассматриваем "Заатари" как лагерь беженцев, скорее это муниципалитет или город".

Демон "миграции от бомб" может показаться существенной градо­образующей составляющей нашего времени. Но у стремительного роста мегаполисов есть мирная и обыденная причина: большинство из тех, кто туда сбегает, спасаются не от смерти — они ищут лучшей жизни. Это верно даже в случае, когда речь идет о бедняках, для которых город готов превратиться во всепожирающего Молоха — такого, каким его изобразил Фриц Ланг в своем "Космополисе", знаменитом немом кино 1927 года. Пирующие верхи и влачащие жалкое существование низы — эту бинарную оппозицию после Ланга в фильмах эксплуатировали нередко (из относительно недавних примеров — "Высотка" 2015 года). Но в этом вряд ли стоит усматривать лишь симпатии их творцов к социалистической идее.

Расслоение по уровню доходов внутри мегаполисов на самом деле существует, и оно гораздо глубже, чем даже между крупными и остальными городами. По этой причине Майк Роулингс, восемь лет возглавлявший четвертую по численности населения агломерацию в США Даллас — Форт-Уэрт, однажды посетовал, что является мэром "самого бедного богатого города в стране". Многие аналитики признают, что этот фактор, к которому примешиваются межнациональные проблемы, превращает города в пороховую бочку. Но есть и другая правда: человек здесь может заработать больше, чем в сельской местности, из которой он приехал. Его дети получат лучшее образование, а медицинские услуги станут доступнее для всей семьи.

Возможно, все это про­явится не сразу, но тенденция довольно стойкая. К примеру, среди первого поколения мигрантов, живших в фавелах (трущобах) Рио-де-Жанейро, неграмотных было 79%. Сегодня 94% их внуков умеют читать и писать.

"Если вы живете в Шанхае, то можете надеяться дожить до восьмидесяти трех, на десять лет больше, чем если бы вы обитали в сельской провинции на западе Китая", — подчеркивает Параг Ханна, эксперт в области геополитики и глобализации, в книге "Коннектография: Будущее глобальной цивилизации". Ханна не столько прославляет мегаполисы, сколько объясняет, почему именно они стали силой, переформатирующей сегодняшний мир.

Дубай, новый пуп земли

"В 2017 году Дубай принял больше гостей, чем Лондон или Париж. Торговый центр Dubai Mall, расположенный в цокольном этаже самого высокого здания в мире — небоскреба Бурдж-Халифа, в 2013 году посетило больше людей, чем любой другой супермаркет на земле, — 75 млн. Сегодня Дубай, а не Нью-Йорк, стал главным "плавильным котлом" планеты с высоким процентом иммигрантов (90% против 38% в Нью-Йорке). Терминал-3 аэропорта Дубая представляет собой уникальную точку пересечения цивилизаций; через него ежегодно проходит больше пассажиров, чем через любой другой терминал, — особенно между полуночью и пятью часами утра. Дубай действительно никогда не спит", — пишет Ханна.

Дубай совершил скачок из феодализма в постмодернизм со скоростью, в которую трудно поверить. Кажется, еще вчера здесь кормились с ловли жемчуга — промысла с многовековой историей, — а сегодня сплелись воедино нефтедобыча, перевалка грузов, развитая инфраструктура, недвижимость, туризм и сфера услуг.

В течение 1970-х годов, после открытия запасов нефти в регионе, население ОАЭ увеличилось в четыре раза — за счет мигрантов из Южной Азии, приезжавших устраиваться на работу в новую прибыльную отрасль и сферу услуг.

Нынешнее население Дубая, которое в 2019 году составляло примерно 3,3 млн человек, на 70% сформировано именно этим потоком. Потому азиаты называют регион Персидского залива не Ближним Востоком, а Западной Азией. Денежные переводы из ОАЭ в Индию составляют $30 млрд в год, что существенно превышает суммы, пересылаемые любой другой частью 25-миллионной индийской диаспоры за рубежом. До середины прошлого века, в пору британского владычества, вектор таких "транзакций" был прямо противоположным. Как и поток трудовых мигрантов. Может показаться, что все дело в нефти. Однако ее запасы в Дубае ограничены, а доходы от нее составляют около 5% всех поступлений. Основа экономики здесь — туризм, авиация, недвижимость и финуслуги. Когда частным банкирам требуется обслужить их индийских ВИП-клиентов, они отправляются в Дубай. Так что дело не в нефти, а в отношении к инфраструктуре. Освободившаяся Индия продолжила пользоваться давно обветшавшей, оставшейся в качестве колониального наследства. А освободившийся Дубай создал современную и жизнеспособную.

Инфраструктура как судьба. Как меняются роли столиц и периферии в XXI веке

Инфраструктура играет настолько важную роль в современном мире, что Всемирный банк считает ее недостающим звеном в достижении целей развития, закрепленных в "Декларации тысячелетия" ООН и связанных с ликвидацией нищеты и голода, здравоохранением, образованием и прочими проблемами. По мнению Ханны, именно инфраструктура и связанность, а не география, являются судьбой. Самое же выдающееся проявление инфраструктуры в XXI веке — города. К ним, стремящимся к автономии в финансовых и дипломатических вопросах, сегодня перетекает власть из столиц.

"Мы вступаем в эпоху, в которой города будут значить больше, чем государства, а цепи поставок станут важнее армии, и защищать нужно будет цепи поставок, а не государственные границы. Конкурентная связанность — это гонка вооружений XXI века", — утверждает Ханна. И делает прогноз: "Поскольку города прежде всего ценят в себе не суверенность, а открытость, глобальное общество с большей вероятностью возникнет на основе связи городов, нежели международных отношений".

Эксперты замечают проявление этого тренда уже сегодня. По мнению урбаниста Джоэла Коткина, Америка в наши дни напоминает не столько 50 объединенных в единую страну штатов, сколько семь разных государств (с центрами в Сан-Франциско, Далласе, Хьюстоне, Чикаго, Вашингтоне, Денвере и Атланте) и три независимых города (Лос-Анджелес, Нью-Йорк, Майами). Каждый — центр региональной экономики, будь то нефтедобыча, сельское хозяйство, промышленность или высокие технологии.

Превращение страны в конфедерацию мегаполисов заметно и у глобального конкурента США — Китая. Да, губернаторы провинций и мэры назначаются Пекином, однако, как выразился Даоку Ли из университета Цинхуа, они "являются председателями холдинговых компаний и наделены широкими полномочиями при распределении капитала и привлечении инвестиций". Даже несмотря на то что карьера этих "наместников" может претерпевать кульбиты, полные взлетов и падений, за которыми видна рука центра, в Китае сегодня все чаще цитируют старую поговорку: "Холмы высоки, а император далеко".

Поднебесная готова экспериментировать с новой реальностью, дабы убедиться, что преуспеет как в эпоху сильных государств, так и в эпоху сильных городов.

Сонгдо — город будущего в Южной Корее

В 2003 году в Южной Корее, на земле, отвоеванной у Желтого моря, начали с нуля возводить "идеальный" город Сонгдо. По последним данным, в него вложили $40 млрд, и это, возможно, не предел. Зеленые парки и каналы сродни венецианским. На работу или в школу можно добраться пешком. Мусор собирают не оборудованные для этого грузовики — его втягивают в пневмотрубы. Даже человеческие фекалии превращаются в биомассу, из которой извлекается энергия для города. Все компьютеризировано, всюду недреманное око, следящее за порядком и за всеми жителями. Авария, преступление или пожар фиксируются, и экстренные службы вызываются без участия человека. По крайней мере, так преподносят эту "технологическую утопию" XXI века пиарщики. Сонгдо спроектирован так, что его можно повторить где угодно. Всего $10 млрд — и готовая операционная система для мегаполиса ваша. Стройте на здоровье город-близнец, где душа пожелает.

В прошлом году в Сонгдо жили 167 тыс. человек. В планах же дорастить число его обитателей до 250 тыс. (по другим данным — до 600 тыс.). Smart sity очень дорогой (из-за чего ситуацию в нем уже назвали "цифровым неравенством"), но кто сказал, что мечты должны стоить дешево!

Восторженные поклонники называют Сонгдо городом будущего. Критикам он таковым не кажется. По мнению автора блога Korea Expose Иана Джеймса, Сонгдо — это человеческая пустыня, он "полностью искусственный": "Кто-то сказал, что у города нет характера. Я считаю, что в нем больше характера, чем почти в любом другом городе Южной Кореи. Здесь есть давящая, почти чернобыльская пустота. Почти чувствуешь, что еще пара лет — и в этих огромных зданиях никого не останется".

Урбанизация. За и против в цифрах

Понятно, что казус Сонгдо — это то, чему окончательную оценку может дать только время, но он будто подтверждает слова, сказанные Беном Уилсоном в книге "Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации": "Города никогда не были идеальными и никогда не станут таковыми. Несомненно, большая часть удовольствия и динамизма, которые они несут, происходят как раз от пространственного беспорядка. Я имею в виду разнообразие строений, людей и видов деятельности, которые сведены вместе и вынуждены взаимодействовать. Упорядоченность по сути своей антиурбанистична". Из хаоса случайностей и неравномерностей растут все те плюсы и минусы, отлитые в цифры, которыми сопровождается процесс стремительной урбанизации. Часть из них Уилсон упоминает в своем труде.

Всякий раз, когда на некоей территории вдвое увеличивается плотность населения, эта территория становится на 2–5% более продуктивной.

Но, по оценке ООН, 15–20% пищевых продуктов в наше время производятся на территории больших городов.

К 2025 году 440 городов с общим населением в 600 млн (7% человечества) будут отвечать за половину мирового ВВП. Одиночные города на многих перспективных рынках, такие как Сан-Паулу, Лагос, Москва и Йоханнесбург, сами по себе производят от трети до половины национального благосостояния. Лагос, где сосредоточено 10% населения Нигерии, отвечает за 60% промышленной и коммерческой активности страны; если он объявит себя независимым и станет городом-государством, то окажется пятой богатейшей страной в Африке. В Китае 40% всего производства сосредоточено в трех регионах вокруг крупнейших мегаполисов.

Самый большой мегалополис мира, Токио, приютил 40 млн человек на пространстве в 5240 кв. миль. Но даже этот колосс окажется в тени того урбанистического региона, который планируют создать в Китае, образовав кластер из Пекина, Хэбэя и Тяньцзиня; он займет 84 тыс. кв. миль, а его население составит 130 млн человек.

Сегодня миллиард человек — каждый четвертый житель города — обитает в трущобах, лачугах, фавелах, гетто, barrio, kampong, campamento, gecekondu, villa miseria, как бы ни называли эти районы незапланированной, самостоятельной застройки. Примерно 61% всей рабочей силы — два миллиарда — зарабатывает на жизнь без всякого учета, в неформальной экономике, многие из них кормят и одевают растущее городское население, строят для него дома.

Один из крупнейших районов трущоб в Азии — Дхарави в Мумбае — приютил около миллиона человек на пространстве всего в 0,8 кв. мили. Там работают около 15 тыс. крохотных мастерских и тысячи микропредприятий, и вместе они дают внутренней экономике миллиард долларов в год.

Отделение жилищного строительства и благоустройства трущоб программы ООН по населенным пунктам прогнозирует, что к 2030 году число людей, живущих в трущобах, возрастет более чем в два раза, поскольку трущобы — "самый быстрорастущий сегмент жилья".

Хотя городское население удвоится между 2000-м и 2030-м, площадь, занимаемая бетонными джунглями, за тот же период утроится. Только за эти три десятилетия мы расширим нашу городскую экологическую нишу на площадь, равную ЮАР.

Даже горы передвигают, чтобы открыть дорогу урбанизации. С 2012 года более 700 горных вершин стерты с лица Земли в северо-западных районах Китая, а получившиеся обломки заполнили низины, чтобы создать искусственное плато, на котором воздвигнется новый сверкающий город под названием Ланчьжоу Нью Сити, отправная точка Нового Шелкового пути.

Города всосали в себя миллиарды новых жителей, и 61% рабочей силы мира — 2 млрд чел. — теперь занят в малых предприятиях; они работают на себя, выживая в мегагородах за счет смекалки. Объем денег, которые по всему миру генерируются помимо всякой отчетности, оценивается консалтинговой фирмой A. T. Kearney в $10,7 трлн в год, или 23% от глобального ВВП. Теневая экономика очень важна для урбанистического мира, она обеспечивает доходом (пусть ненадежным) свежих мигрантов. Самозанятые удовлетворяют 75% потребностей африканских городов.

Небольшое число урбанистических регионов, разбросанных по миру, где живет менее 20% мирового населения, производят 75% общемировой продукции. И те же самые города полностью монополизировали новые технологические, цифровые и фармацевтические патенты, инновации в области ПО, развлечений, финансов, страхования и исследований.

Оценивать эти цифры можно по-разному. Они описывают заданный тренд урбанизации, которую уже не повернуть вспять и которая, похоже, уводит нас от куда более опасного глобального устройства.

"Мир открытой многообразной культуры, как, например, в Занзибаре и Омане, Венеции и Сингапуре, будет более мирным, чем мир оруэлловских мегаимперий, — считает Ханна. — И мы должны его построить — новый мир Pax Urbanica". Неидеальный, зато, возможно, менее кровожадный, чем тот, который нам "подарили" национальные государства с их войнами, "освященными" махровой пропагандой.