Украинская амазонка. Художница Мария Куликовская — о феминизме, Крыме и политическом перформансе

У кого-то имя Марии Куликовской ассоциируется с ее скульптурными слепками собственного тела, которые она делает уже много лет. Кто-то знает ее как активистку и автора социально-политических перформансов, кто-то — как лауреатку художественных премий.

В центре практики художницы — телесность, феминность, права человека, демократические ценности. Ко всему этому шесть лет назад волею судеб добавилась тема Крыма и утраченного дома. О Керчи, где она родилась и выросла, о том, как отвечает на вопрос "Где теперь дом?", и о выставке, на которой впервые представила большой массив собственной графики, Мария Куликовская рассказала в интервью Фокусу.

Скульптура как способ обозначить себя

До 1 февраля в ЩербенкоАртЦентре идет ваша совместная со шведской художницей Александрой Ларссон-Якобсон выставка "Цветы". Что это за проект?

— Александра — художница из Стокгольма и моя подруга. У нее была серия фотографий срезанных, увядающих, умирающих цветов, которую она начала снимать, будучи беременной. Это очень интимная серия фото, очень созерцательная и личная. Она не планировала показывать снимки публично, но, увидев мои скульптуры с цветами, предложила показать наши работы в рамках общего проекта. Мне показалось, что это отличная идея, и я согласилась.

Посмотреть на собственные работы в диалоге с другим автором оказалось очень интересно: это ценный опыт сотрудничества, доверия, взаимодействия. В рамках проекта "Цветы" я впервые представила большой массив собственной графики.

"Цветы" перекликаются с вашим прошлогодним проектом "Моя кожа — мое дело" в гроте Одесского художественного музея.

— Да, так и есть. На летней выставке в Одессе было несколько бюстов и одна полноростовая скульптура. А работы, которые сейчас можно увидеть в ЩербенкоАртЦентре, — это новый этап моих экспериментов с цветами.

Читайте также: "Свингер" и Дон Жуан. Актер Михаил Кукуюк об экспериментах в театре и закулисье телешоу

Ваши полноростовые скульптуры — и про самоисследование, и про нащупывание своих границ, и про телесность. Они стояли и в промзоне Донецка, и на выставке о Крыме в "Арсенале", и в галереях по всему миру. Как скульп­турные слепки с вашего тела стали важной частью вашей практики?

— Первые скульптурные слепки с собственного тела я начала делать в конце 2009 года, находясь в кризисе личных отношений. В тот момент я чувствовала себя очень одинокой, и скульптуры стали для меня способом обозначить себя: свое тело, свой голос. Маркировать территорию, свое место, заявить, что я есть, я здесь.

Десять лет назад, когда я начинала карьеру, о теории феминизма в Украине мало кто слышал, а женское тело массово объективировалось. Можно сказать, что мои скульптуры стали формой протеста против этого и формой психотерапии для меня самой.

Как, на ваш взгляд, изменилась ситуация с правами женщин в Украине за последние десять лет?

— Тема феминизма, безусловно, вошла за эти годы в публичный дискурс. Сегодня мы видим, что телесность перестает стигматизироваться и вызывать у людей агрессию. Мы потихоньку начинаем прорабатывать свои социальные травмы, которых у нас хоть отбавляй.

Мне кажется, что искусство за эти годы стало более доступным для зрителей, и это очень радует. Ведь я как художница работаю не в вакууме: мне важна реакция зрителя. Я делюсь с аудиторией своей историей и своим взглядом на те или иные вещи. У зрителей, посещающих выставку, тоже есть свой опыт и свои истории, которые резонируют с моими работами.

Новые "Цветы". Для выставки "Цветы" в ЩербенкоАртЦентре Мария Куликовская впервые представила большой массив новых графических работ

Перформанс как способ протеста

С момента аннексии Крыма вы провели ряд политических перформансов: лежали под флагом Украины в Эрмитаже во время биеннале Manifesta, стирали флаг Крыма в реке и др. Было ли это вашей рефлексией на происходящее тогда или вы рассчитывали произвести резонанс и привлечь внимание к проблеме?

— Когда аннексировали Крым, мне, если честно, хотелось умереть, а не просто протестовать. Мне было очень сложно справиться со всем ужасом, который тогда происходил. Я потеряла дом во всех смыслах: место, где выросла, дом, где мы жили, — все, что я привыкла считать своими корнями.

Не знаю, повлияли ли мои перформансы на что-то. Сейчас по прошествии лет я стала гораздо осторожнее говорить об этом. Как минимум потому, что не знаю, как сказанное мной будет интерпретировано и как это повлияет на жизнь моих родных, которые продолжают жить в Крыму.

Но я точно могу сказать, что мои перформансы оказали кардинальное влияние на мою жизнь. После аннексии Крыма я оказалась в изоляции: многие знакомые опасались со мной общаться, я и сегодня не могу общаться со многими родственниками из Крыма.

Как вы сейчас отвечаете себе на вопрос "Где дом?"

— Я часто думаю о том, как так вышло, что три поколения моей семьи подряд оказались переселенцами. Моя бабушка в советское время считалась диссиденткой, мама получила статус вынужденной переселенки в 60 лет. Я сама уже шесть лет не была в Крыму. Из-за этого мне иногда кажется, что у меня нет "ног", корней.

Со студенческих времен я активно ездила в художественные резиденции, путешествовала. Раньше я всегда возвращалась из них в Керчь, теперь возвращаюсь в Киев. Это, наверное, у нас семейное — все время перемещаться. Мой отец из Сибири, он не знает своих корней и даже никогда не видел своего отца.

Когда мои родители поженились, они переехали в Керчь, построили там дом, родилась я. Я была совсем маленькой, когда распался СССР и началось возвращение крымских татар на родину. С самого детства я росла в мультикультурной среде: вокруг были крымские татары, которые говорили на своем языке, моя бабушка говорила на непопулярном в Крыму украинском. Я с легкостью понимала их всех, была мостом между ними.

Вы, кстати, знаете, что амазонки были из Крыма? Я тоже амазонка — умею бороться и никогда не сдаюсь. Но я осознаю, что уже никогда не буду в Крыму своей, даже если когда-нибудь туда вернусь. Хотя до сих пор подсознательно все сравниваю с Керчью.

Где мой дом сегодня? Хороший вопрос. Это мое тело, моя физическая оболочка. И, конечно, Украина — это моя родина, независимо от того, в каком городе я живу.

Читайте также: Дом, которого могло не быть. Мариам Петросян — о том, как появился ее роман-монстр

Как один из пионеров политического перформанса в Украине как вы считаете, насколько он эффективный инструмент влияния на социально-политическую повестку в стране?

— Перформанс — это некое действие через тело, самостоятельно или с другими людьми. В его процессе ты визуализируешь свою позицию. Мы просто не задумываемся о том, как это работает не только в искусстве, но и в нашей обычной жизни. Например, Майдан был одной из форм такого коллективного действия, гражданского протеста.

Я не знаю, может ли политический перформанс помочь решить вопросы такой сложности, как аннексия Крыма, но он точно может быть очень интересной художественной практикой для разговора на важные темы. Может работать как инструмент для объединения людей. Даже когда люди ничего не говорят, просто молча стоят во время перформанса — это уже работает. "Мы есть, мы здесь, мы не согласны, и с этим надо считаться" — это уже заявление, позиция.

Даже если я не могу повлиять через свой перформанс на исход ситуации с Крымом, я могу выражать публично свою позицию и объединять вокруг себя людей, думающих так же. Мы можем не сидеть сложа руки и не наблюдать молча, как происходят вещи, которые нас возмущают. Поэтому перформанс — это мой способ действовать.

Это также всегда было моим способом рефлексировать. Например, максимально честно ответить себе на вопрос "Кто я?" после аннексии Крыма. Сейчас через шесть лет я могу четко сказать, что я крымская украинская художница в изгнании. Я приняла такой факт, хотя мне было очень тяжело это сделать.

"Убежище" в гараже

Тот вид перформанса, которым вы занимаетесь, — штука и физически, и эмоционально затратная и даже опасная. Вас не зря сравнивают с Мариной Абрамович за абсолютное бесстрашие в работе. Где грань, за которую вы как художница не заходите?

— Я не наношу себе физических увечий. Когда происходили все те перформансы, о которых вы вспомнили, мной руководила невероятная злость. Возможно, это помогало мне не бояться. Но сейчас у меня появилась семья, я в ответе за нее и отдаю себе в этом отчет.

Политика перформанса. Куликовская — одна из пионеров политического перформанса в Украине: она уверена, что это инструмент для общественного диалога на важные темы

За эти годы я сделала все, что могла, и даже значительно больше в контексте борьбы за то, чтобы тема Крыма оставалась на повестке дня. Теперь пришло время для себя. Сейчас мне гораздо меньше хочется вербализировать какие-то вещи, но я хочу воплощать идеи визуально, вызывать у зрителя эмоциональную реакцию, возможно, даже тыкать обществу в лицо наши же недостатки. Например, наше желание жить беззаботно и комфортно, пока другие страдают. Или то, что мы не проявляем солидарности и не ведем себя как единое общество. Или поставить под вопрос популярный нынче дискурс о культуре вне политики. Не бывает никакой культуры вне политики!

К сожалению, то, что я вижу вокруг себя в Украине, заставляет меня все чаще задумываться об эмиграции. Мне этого не хочется, потому сейчас я готовлю к открытию небольшую "галерею-убежище", "Гараж 33", где смогу реализовывать свои идеи.

Что такое галерея-убежище?

— Как художнику, работающему со скульптурой, мне всегда нужны мастерская для изготовления работ и место для хранения уже готовых. Долгое время все это происходило в моей квартире, пока не стало ясно, что нужно искать отдельное помещение под мастерскую. Узнав, что в кооперативе возле моего дома продается гараж, я его купила. Вместе с мужем мы переоборудовали его под небольшую двухэтажную галерею-убежище, как мы это называем. Там будет и моя мастерская, и место для выставок и встреч с аудиторией.

Совсем скоро выставочное пространство "Гараж 33" откроется моим новым проектом "Президент Крыма". Весной я планирую показать этот проект в Стокгольме, где сейчас заканчиваю обучение на магистра истории искусств, а чуть позже, летом, привезу его в Киев.

Проект будет состоять из трех чугунных колоколов (я впервые работаю с этим материалом). Это неслучайный выбор: Керчь была сердцем советской чугунной промышленности. Колоколами станут бюсты-слепки с меня, они будут висеть на виселице. У одного из бюстов-колоколов будет мое лицо, у другого — моей мамы, у третьего — лицо моей бабушки (как символ того, что три поколения нашей семьи оказались вынужденными переселенцами). Внутри вместо язычков у колоколов будут отформованные из чугуна полицейские дубинки. В эти колокола я буду звонить каждые восемь минут на протяжении всех восьми дней выставки.