Дом, которого могло не быть. Мариам Петросян — о том, как появился ее роман-монстр

Имя армянской писательницы Мариам Петросян стало известно — сразу и вдруг — десять лет назад, когда вышла ее первая и пока единственная книга. "Дом, в котором" — роман почти на тысячу страниц, история интерната, где живут подростки с инвалидностью. Особый метафоричный язык, уникальная организация времени и пространства — Петросян, как Джоан Роулинг в "Гарри Поттере", создала целостный отдельный мир, куда поместила своих персонажей.

Но это далеко не все, чем необычен "Дом, в котором". Оказывается, роман, взорвавший литературный рынок и переведенный на многие языки, автор вообще не планировала издавать. Но как книга все же увидела свет?

Мариам с детства обладала талантом повествователя: сочиняла истории на ходу и рассказывала школьным и дворовым друзьям. Со временем стала что-то записывать. За текст будущей книги взялась в конце 1980-х, еще будучи студенткой. Писала без стратегии и плана, просто шла за сюжетом. Множество раз переписывала куски, выбрасывая и добавляя сюжетные линии. За эти годы роман, по ее словам, изменился до неузнаваемости.

Еще несколько лет ушло на то, чтобы книга (опять по счастливой случайности) дошла до печати. В конце 1990-х Петросян распечатала на принтере три копии книги, одну из которых подарила московской подруге. Сын подруги дал почитать приятелю, в чьем столе распечатка пролежала почти десять лет. Еще через несколько случайных рук она попала в одно из московских издательств. И вот в начале 2007 года Петросян позвонили и предложили опубликовать "Дом, в котором".

Невзирая на огромный успех первой книги, Мариам Петросян называет себя "не писательницей, а человеком, написавшим книгу", и повторяет, что второй никогда не будет. Или все-таки будет?

По Стивену Кингу

"Дом, в котором" — роман-феномен. Как из интуитивного эксперимента получился большой программный роман?

— Поначалу я говорила, что написала "Дом, в котором" для себя. Но потом задумалась, что на самом деле эта книга написана еще для двоих очень важных для меня людей: моей близкой подруги и моего мужа. Они были главными читателями, и именно для двух этих очень разных людей я и придумывала персонажей и сюжетные линии, стараясь, чтобы им было одинаково интересно читать. Я хотела вовлечь их в эту историю, подарить им читательское удовольствие. Но одновременно я использовала их фидбэк для улучшения текста, бесконечно дорабатывая книгу.

Как из моих историй вышел роман на тысячу страниц? Да что тут особенного — обыкновенное графоманство! Очень многие люди пишут вот так — "в стол". Мне просто повезло, что текст дошел до издательства и был опубликован.

Я, кстати, поняла, что моя книга уникальна в этом смысле, только после разговора с сотрудницей издательства, где вышел "Дом, в котором". Эта девушка отвечала за рукописи, которые авторы присылают в издательство. Когда я спросила: "Это, наверное, ужасно интересно?", она ответила: "Это чудовищно!" По ее словам, за годы работы ей почти не попадались тексты, у которых есть шанс быть опубликованными. Так что мне действительно повезло.

Возможно, сыграло роль и то, что я не заигрывала с читателем, не старалась кому-то понравиться или попасть в тренд. Мне до сих пор удивительно, что моя книга оказалась интересна такому количеству людей в разных странах. Наверное, когда что-то делается с большой любовью и увлеченностью, люди тебе верят.

Можно называть это графоманством, а можно — медитацией, отдушиной или неожиданно раскрытым талантом. Чего в вашем случае больше?

— Даже не знаю. В процессе написания книги она была моей радостью и отдушиной. Да, возможно, это и есть форма медитации.

Я начала писать "Дом, в котором" через несколько лет после окончания школы, еще в конце 1980-х. Я так много раз переписывала книгу, что в окончательной версии почти нет текста из первой.

К началу 1990-х у меня уже был относительно большой текст, но это еще была не книга, а разрозненные куски текста, которые не складывались в историю даже у меня в голове.

Я продолжала писать "Дом" еще много лет, периодически откладывая и возвращаясь. В какой-то момент я распечатала три копии книжки. Это был важный шаг: когда видишь свой текст в напечатанном виде, смотришь на него совершенно по-другому. Сразу становятся видны все огрехи и недостатки. Редактировала книгу я так же долго и тщательно, как писала. Лишь спустя годы через цепочку людей, с частью из которых я даже не знакома, она попала в издательство и была напечатана. Я, признаться, сначала была удивлена интересом издательства, поскольку совершенно не планировала, что книгу когда-нибудь прочитает широкая аудитория.

Кстати, работая над "Домом", я всегда много читала и в книгах находила ответы на свои вопросы.

Что именно вы читали? Художественную литературу?

— В основном литературоведческую, а также книги по редактуре и работе с текстами. Помню, на меня произвела огромное впечатление книга Стивена Кинга "Как писать книги". Она была потрясающе легко написана, без скучных примеров и назиданий. Кинг приводит там несколько способов, с помощью которых он создает свои произведения. Один из них — это когда ты как автор словно выкапываешь из песка огромный скелет динозавра. И вот ты копаешь, копаешь, но до какого-то момента не представляешь, что именно откопаешь. Кинг пишет, что этот опыт — самое интересное и удивительное, что может случиться с писателем.

Этакая археология работы с текстом. Интересный подход. А вы согласны с таким определением?

— Безусловно. И самое прекрасное — это когда твой собственный текст может тебя удивить. Сделать какой-то "финт", когда ты понимаешь, что все на своих местах, именно такой текст ты и должен был написать.

Я очень завидую писателям, начинающим работу с новой книгой с четкого плана: вот тут у них завязка, развитие сюжетных линий, кульминация и развязка. Четкая фабула и план работы по столько-то часов в день. У меня другой метод. Зато у меня есть "бонус": мои персонажи могут жить своей жизнью, сопротивляться моему замыслу и моей попытке заставить их действовать по-моему.

Еще один важный элемент моего писательского метода — то, что я делаю перерывы, давая тексту "отстояться". Это дает возможность увидеть все недостатки или, наоборот, заметить, где персонажи руководят развитием сюжета.

Писатель же не хозяин ситуации, а такой же ее участник, как и герои. Литература — это игра, в которую автор играет наравне со своими персонажами. Здесь появляется своего рода азарт: сможешь ли сконструировать ту историю, которую задумал рассказать, и одновременно не вылететь из этой игры.

Свобода читательского воображения

Вы говорите, что персонажи приходят к вам уже с именами и характерами. То есть вы их не придумываете? А что — подсматриваете, конструируете собирательные образы? И можно ли сказать, что они тоже участники игры, о которой вы сказали?

— Конечно, они тоже ее участники, причем, как и в любой игре, есть игроки более сильные и более слабые. Есть "темные лошадки", которые вырываются в первый ряд и становятся главными героями вопреки моему изначальному замыслу. Это тоже здорово, мне нравится, когда так происходит.

В "Доме" удивительная организация художественного мира: вы выдумали отдельную реальность. Однако вы против идеи экранизации романа. Почему?

— Я против экранизации, потому что она так или иначе зрительно закрепит определенные визуальные образы за персонажами.

Свобода восприятия. Мариам Петросян категорически отказывается от экранизации книги — не хочет визуально привязывать своих героев к образам актеров

Вам важно, чтобы эти образы соответствовали придуманным вами или чтобы читатель мог вообразить их по-своему?

— Для меня здесь важна свобода читательского восприятия. Знаете, читатели мне иногда на встречах дарят свои рисунки героев книги. Если сравнить некоторые изображения одного персонажа, то они совершенно не похожи, и в этом особый кайф — мне нравится осознавать, что я оставила читателю пространство для воображения. А экранизация, особенно хорошая, может свести этот эффект к нулю и надолго закрепить визуальные образы персонажей.

Кроме того, мне кажется важным, чтобы люди больше читали. Поскольку мои читатели — молодые люди от двадцати и старше, я понимаю, что между фильмом и книгой большинство из них выберут фильм.

И третья причина, почему я против экранизации "Дома", в том, что кино — всегда детище режиссера, результат его воображения, а я эту свободу хотела бы оставить за читателем.

Никогда не говори "никогда"

Вы много раз подчеркивали в интервью, что вы не писательница, а человек, случайно написавший книгу, и второй никогда не будет. По правде, это больше похоже на легенду. Или нет?

— Я действительно так говорила много лет, поскольку не собиралась больше ничего писать. После завершения работы над "Домом" я отдавала себе отчет, с чем мне предстоит столкнуться. На любого автора, написавшего первую заметную книгу, давит груз ожиданий: от него ждут вторую книгу, подобную книгу и т. д. Поэтому я решила сразу закрыть этот вопрос, чтобы сохранить собственное спокойствие и ощущение эмоциональной свободы.

Я была готова отказаться от дальнейшей литературной работы, чтобы мое удовольствие, мое бегство от рутины — писательство — не превратилось в обязанность и повинность. Я понимала, что если это произойдет, то все изменится. Что в какой-то момент не писать вдруг может стать приятнее, чем писать. А мне этого не хотелось.

"Дом" ведь много лет был моей отдушиной: он писался в моменты, оторванные у повседневных и домашних дел. У меня могла стоять гора немытой посуды, а я сижу и пишу книгу, это давало мне невероятное удовольствие. Это много лет подряд был мой уклад жизни: дела, дом, кухня, дети, которых нужно накормить, — все это дает мне силы. Но я также испытываю радость, когда, сделав все, могу "сбежать" в работу над текстом.

Мой муж любит говорить, что моя литературная муза похожа на толстую соседку, которая, придя за солью или сахаром, сидит по два часа на твоей кухне и пьет кофе, рассказывая о своей жизни. Я действительно могла сесть за работу над книгой за пять минут до момента, когда нам нужно было куда-то уходить.

Вы категорически не хотите больше писать или шансы есть?

— Сейчас я думаю, что вторая книга вполне может появиться. Но если даже и так, то она будет совершенно другой. Люди ждут от меня чего-то похожего на первый роман, но мне сегодня гораздо важнее, чтобы написанное нравилось мне самой.

Книга возникает, когда тебе хочется ее прочесть. Именно поэтому я говорю всегда, что я скорее читатель, чем писатель. Я написала книгу, которую мне самой хотелось прочесть в мои 18–19 лет. Но, конечно, мы взрослеем, меняемся, пересматриваем свои взгляды. С возрастом впечатляться литературой все сложнее, но я и сегодня много читаю. Иногда, правда, не успеваю или не нахожу в себе сил читать какую-то социально важную литературу, отмеченную специальными премиями.

Я как-то решила наверстать упущенное, взялась читать книги из шорт-листа одной крупной литературной премии. Честно прочла шесть-семь книг, но было очень тяжело психологически. Это хорошо написанные и, безусловно, очень важные книги, но после их прочтения остается ощущение безысходности и неразрешимости проблем, о которых в них идет речь. Я прочла "Крепость" Петра Алешковского, "Свечку" Валерия Золотухи, "Лестницу Якова" Людмилы Улицкой, а на "Зоне затопления" Романа Сенчина сломалась. Я понимаю, как это важно, но читать это мне очень тяжело. Человек хочет уйти от сложностей, оторваться от всех проблем и тяжелых мыслей. Поэтому сейчас я много думаю о том, что мне хотелось бы прочитать. Возможно, именно такую книгу я и напишу.