"Свингер" и Дон Жуан. Актер Михаил Кукуюк об экспериментах в театре и закулисье телешоу

Михаил Кукуюк уже много лет ассоциируется у зрителя с яркими комедийными ролями в кино и театре: где-то рубаха-парень, а где-то и водевильный сердцеед. В жизни этот рабочий образ от актера моментально отслаивается: на интервью он запросто цитирует классиков. Зачем артисту участие в шоу "Танцы со звездами", почему часть аудитории резко не приняла "Свингеров" и каким должен быть современный "Дон Жуан", актер рассказал в беседе с Фокусом.

Шаолинь на Левом берегу

Театр на левом берегу Днепра, где ты очень давно играешь, за последний год многое пережил: сначала уход из жизни многолетнего руководителя Эдуарда Марковича Митницкого. Потом новое руководство и целый ряд обновлений, с которыми, как я понимаю, не все согласны — например, ряд сотрудников из театра ушли. На твой взгляд, как театр трансформировался за этот год и куда движется?

— Как актеру мне было бы не совсем правильно давать оценку действиям нового руководства. Но, конечно, Театр на левом берегу — место для меня не чужое и очень дорогое.

Актер может не понимать или не принимать каких-то нововведений в театре, но главное здесь — быть искренним: если ты чего-то не принимаешь, не старайся втиснуться в рамочку и заяви об этом. Не нравится — вали. Я, например, не понял ситуации, которая произошла в театре с некоторыми моими коллегами, о которых ты упомянула. Я считаю, что когда "отряд не замечает потери бойца" — это неправильно, и мне это болит.

Я сторонник не революционного пути в культуре, а эволюционного — все изменения должны происходить своим чередом. Я вижу, что театр в целом принял новое руководство и все нововведения. С некоторыми вещами я не согласен и честно об этом говорю.

То есть для тебя это больше история о любви к театру, а не о внутрицеховых несогласиях?

— Да ты что, театр — это мой Шаолинь! Я в свое время очень хотел сюда попасть, проходил все возможные уровни прослушиваний. Это был, кажется, 2001 или 2002 год. Мы с актером Сергеем Петько тогда работали в Киевском академическом театре юного зрителя (ТЮЗ), там тогда поставили "Волков и овец" Островского, и нам очень хотелось двигаться дальше. У нас была идея поставить "Дон Жуана" Радзинского. Мы хотели включить туда рокерские песни, сделать бомбовый спектакль. Ты читала "Дон Жуана" Радзинского? Это очень крутая вещь. В каждом времени есть свой культовый "ходок", персонаж, любящий женщин и любимый ими: Овидий, Казанова, Дон Жуан. И вот мы решили сделать "Дон Жуана".

Читайте также: Приверженец классики. Режиссер Иван Урывский: Если творческому поколению не давать свободы, оно может исчезнуть

А Театр на левом берегу в то время переживал заметный подъем, там активно работали Дмитрий Богомазов и Юрий Одинокий, появлялись такие знаковые спектакли, как "Мелкий бес", "Комедия о прелести греха", "Зрители на спектакль не допускаются". Это было время разрыва шаблонов, когда, не отходя от стандартов и принципов мирового классического театра, его вместе с тем подавали так интересно, что просто взрывался мозг.

Я попробовался к бессменному руководителю Театра на левом берегу Эдуарду Митницкому с отрывками из "Волков и овец", и он меня взял.

Влиться в театр, куда я так мечтал попасть, оказалось непросто. В ТЮЗе все было по-другому, там совсем другой формат, а тут я долго искал себя: пробовал разные образы, набирал и сбрасывал вес. Потом в какой-то момент побрил голову налысо, похудел, и меня, что называется, "поперло". У меня всегда так: когда не выдерживаю и из последних сил бросаюсь на решение какой-то задачи, все выходит. Думаю, Митницкий бы, конечно, посмеялся над моей сегодняшней внешностью. Он мне как-то сказал в своей шутливой манере, что в советское время я мог бы играть Ленина.

Он был великий авантюрист, любил подколы и юмор и всегда включал в этот процесс зрителя. Все придуманные им театральные ходы, да вот даже названия спектаклей, например, "Зрители на спектакль не допускаются", "Врем чистую правду", — это всегда были разрыв шаблона и провокация.

И снова "Дон Жуан"

Раз уж мы заговорили о "Дон Жуане". Совсем скоро в театре "Актер" состоится премьера спектакля в постановке Максима Голенко, где ты играешь. Это, с одной стороны, знаковый персонаж, а с другой — очень стереотипно воспринимаемый. Как вы с режиссером увидели твоего героя?

— Ты знаешь, тут вот какая странная штука, чистой воды оксюморон: я много лет играю в театре, и, когда был моложе, мне очень часто давали играть роли "милых уродцев". И вот мне скоро пятьдесят, у меня седые волосы в бороде, но чем старше я становлюсь, тем чаще режиссеры начинают предлагать мне роли прожженных сердцеедов. Вот такая диалектика жизни.

А тебе самому их интересно играть?

— Конечно. Мне, если честно, всегда казалось, что чрезмерный, неконтролируемый интерес к противоположному полу — несколько нездоровый признак. Но вообще вся эта тема зашкаливающего либидо и человеческих страстей вокруг этого сегодня как-то опошлилась и скатилась в область порнофильмов. Чтобы играть об этом, приходится искать новые ходы.

Всегда немного страшно говорить о спектакле до премьеры — боишься сглазить. Моего героя мы как раз сейчас решаем на репетициях, работаем над ним. Пока мы делаем его по принципу курочки и петуха: он не может контролировать свое влечение к женщинам, не отдает себе отчета, почему ведет себя именно так. И тут на самом деле не всегда надо глубоко копать, потому что, может, копнешь, а там песок, никаких конкретных ответов.

У меня тут следующий подход: все мужчины, которые очень хотят ласки и любви женщин, — глубоко несчастные, одинокие, обиженные люди. Но если раньше, играя такого персонажа, мне чаще хотелось показать его как какого-то фигляра, то сейчас интереснее сделать человека, сублимирующего свои травмы тем или иным образом, в зависимости от роли.

Но кого бы ты ни играл, пусть даже отъявленного мерзавца, все равно пытаешься его хоть немного для себя оправдать, найти в нем человека. Например, у нас в театре когда-то шел спектакль "Блудный отец", где персонаж был вор и альфонс. И вот ты понимаешь, что это вообще худшее, чем может быть мужчина, а все равно хочется как-то оправдать своего героя.

Комик VS ловелас. Актер говорит, что в молодости ему часто предлагали роли "милых уродцев", а с возрастом он все чаще играет ловеласов

От "Свингеров" — к "Танцам"

Помимо сердцеедов режиссеры часто видят тебя в комедийных образах. Отличный пример — "Свингеры", зрительские мнения о которых разделились радикально.

— Абсолютно, там "середины", нейтрального мнения не было вообще.

Как тебе кажется, почему многие зрители фильм не приняли? Это ведь такая мольеровская история, когда так смешно, что страшно и впору зарыдать.

— Классическая мольеровская история, да. Почему она не зашла большой части аудитории? По многим причинам. Во-первых, название. Мы же могли назваться как-то иначе, например, "Любовники поневоле", но мы решили пойти в лоб. Наше общество, возможно, еще не до конца готово воспринимать подобный материал, потому что в мире с этим проблем нет (этот проект, к слову, — латвийская франшиза).

И если посмотреть ключевые новые мировые фильмы, того же Ларса фон Триера, то становится очевидно, что границы восприятия очень сильно расширились. А мы из-за какого-то пуританства или ханжества все никак не можем принять вещи, которые совсем не страшны. Например, в латвийской версии звучит и обсценная лексика, и ничего — местные зрители фильм отлично приняли.

Может, тут проблема отчасти была в том, что зритель узнал себя в героях "Свингеров"?

— Конечно! Знаешь, это как в шекспировском "Ричарде III" Райкина, где он читает монолог о том, как, убив вельможу Уорика и его сына, закрутил роман с Анной Уорик. И он полностью отдает себе отчет в собственной безнравственности и в конце монолога добавляет, что, мол, "жизнь есть жизнь". И в зале стоит истерический хохот. Или как в гениальных стендапах Эдди Мерфи, когда он вываливает всю правду и это "заходит" залу.

Читайте также: Вождь "Атлантиды". Режиссер Валентин Васянович о триумфе в Венеции, детских мечтах и взрослом кино

Провокация — это то, что мне очень близко в актерской работе. Находиться на территории, где тебя воспринимают неоднозначно, всегда очень интересно. В этом сама суть комедии — в принципе инверсии и неоднозначности реакции на тот или иной факт. И на спектакле всегда чувствуется, когда залу это нравится. Когда зритель не просто хохочет, а сдерживает смех, чтобы не пропустить следующую реплику. Вот это дорогого стоит.

Твое недавнее участие в проекте "Танцы со звездами" было непростым: вашу пару много критиковали. Все закончилось твоим отказом танцевать и уходом. Зачем для тебя была эта история?

— Знаешь, я очень часто задавал себе этот вопрос, пока участвовал в "Танцах". Бальные танцы — это на самом деле основа основ хореографии. Сейчас такой дисциплины у нас в театре, к сожалению, нет. А интересной работы с пластикой всегда хочется. Поэтому мне "Танцы" были интересны с профессиональной точки зрения. К тому же, когда мы познакомились с моей будущей партнершей Лизой Дружининой, мне показалось, что может получиться интересный проект. И я решил попробовать.

Но, согласись, странно, когда тебя зовут с формулировкой "Мы знаем, что вы яркий артист, умеющий работать интересно и провокационно", ты идешь навстречу людям, а потом понимаешь, что ни фана, ни эксперимента не будет, — для тебя уже заготовлена роль, в рамки которой тебя пытаются впихнуть.

Наши отношения с жюри сложились непросто: не хочу критиковать никого из участников конкретно, но когда кому-то говорят, что "танца не было, но зато как горели ваши глаза!", а на тебя за твои старания выливают ушат помоев — это вызывает вопросы. С каждым эфиром комментарии о нашей паре становились все жестче, дошло до перехода на личности. У меня в ответ включился тумблер "мне не слабо". Но в какой-то момент, когда тебя заставляют сплясать перед расстрельной командой, ты осознаешь, что это уже не драка, а бойня.

Надо понимать, как работает шоу. Как бы ты ни старался, именно отношение организаторов и риторика судей во многом создают твой образ для зрителя. Получается бред: ты участвуешь в чем-то, что работает, по сути, против тебя. И ладно бы я был один. Но в шоу у меня была партнерша, а в жизни — семья и близкие.

"Актер — это мужчина, зритель — женщина"

В театре, кино и на ТВ ты делаешь очень разные вещи и на разного зрителя. Это для тебя способ разговаривать с очень разной аудиторией или что-то другое?

— У меня все значительно проще: мне уже много лет, я хочу все попробовать в профессии и все успеть. Но, конечно, мне интересно работать на разную аудиторию.

Вообще, любой режиссер в процессе работы всегда немножко меняет актера, это всегда немножко слом. И когда режиссер тебя помещает в какие-то рамки, тебе бывает некомфортно, очень часто хочется сорваться на жлобскую шутку или использовать привычный ход. Но потом ты понимаешь, почему режиссер действовал именно так и ради какого результата все было: человек собирал пазл. Главное, чтобы он сложился.

Что же касается работы с аудиторией. Ты как актер всегда должен тащить зрителя за собой — этому меня учили все мои учителя. Актер в этом смысле — "мужчина", ведущий. Зритель — "женщина", ведомый. Если ты подкаблучничаешь, заигрываешь, врешь, ты не сможешь быть интересен зрителю.

Расскажу театральную историю. В Большом драматическом театре когда-то была такая Роза Абрамовна Сирота. Однажды актер Олег Басилашвили встретил ее после спектакля, где она была помощником режиссера у Георгия Товстоногова, фактически вторым режиссером, а он играл там одну из ролей. Спектакль прошел отлично, зритель принимал замечательно. Однако на приветствие Басилашвили Роза Абрамовна ответила: "Я с тобой не разговариваю. Я с тобой ставила спектакль о другом. Мы тащим зрителя, а не зритель нас".