Жизнь на нуле. Репортаж из зоны АТО

"Нуль". Так на фронте называют передовые посты. В конце длинной лесополосы, разрезающей пшеничные поля, видны приводные мачты аэропорта и жилые кварталы Луганска. Обстановка на "нуле" своеобразная: палатка, где отдыхают бойцы, вырытые на случай обстрела щели, вкопанные в землю два стола — обеденный и кухонный, скамейки. На одном из деревьев икона. На кухонном столе кастрюли с заготовками для борща — натертая морковка, чищеная картошка, свекла, лук. Застенчивый мальчик-повар извиняющимся голосом говорит, что пока может предложить только хлеб и тушенку, все остальное еще готовится. На стандартный вопрос командиру роты "Как обстановка?" следует не вполне стандартный ответ:

— Сейчас затишье, идите на самый передовой "нуль", сами и посмотрите. Пойдете? — в его карих глазах мелькает усмешка.

Бойцы вокруг притихают и тоже ждут ответа.

— Да, конечно. Куда идти?

На мгновение сузив глаза, ротный одобрительно бросает:

— Каски на головы, все сверкающее спрятать, идти быстро, в случае чего — падать. Взводный вас проводит.

И мы пошли, сохраняя дистанцию 10–15 метров. Комвзвода, крепкий и большой человек с окладистой черной бородой, идет ровным, привычным к долгим переходам шагом.

Опасность обстрела вроде бы невелика — тратить мину на одного-двух человек не резон, но мало ли что взбредет в голову скучающему минометчику на той стороне? Да и снайперы постреливают.

Где-то громыхает — подает голос артиллерия противника. Потом, гораздо ближе и ощутимее, бухает наша. Над головой с шуршанием проносятся тяжелые куски металла, расцветая на той стороне медленными клубами дыма, пачкающими ослепительно-голубое небо. Идем по полевой дороге, вдоль зеленой еще посадки, щурясь от солнца, стараясь не высовываться на открытое пространство.

Вот и "нулевой нуль". Дальше — только "ничья" земля, или нейтралка, за ней — враги. Прыгаем в неглубокое, по пояс, укрытие. В нем можно сидеть и при необходимости лежать. Бруствер застелен почти рыжей от солнца и глинистой пыли плащ-палаткой. На ней разложены и расставлены ручной пулемет с заправленной лентой, ярко-зеленый цилиндрик пачки печенья, несколько сигнальных ракет, открытый патронный цинк. Попискивает рация.

На "нуле" обычно держат парный пост. Вот и сейчас здесь дежурят двое ребят в десантных тельниках. Один из бойцов, крепкий, загорелый бородач, представляется кратко: Монах — и предлагает кофе. Импровизированная печка сооружена из поставленного на бок пустого патронного цинка, в котором пробиты дырки: пламя получается невидным противнику, но быстрым и жарким. Вскоре запах свежесваренного кофе плывет в воздухе. Часы, от которых остался только циферблат и стрелки, показывают время: 8.42. И эти идущие, несмотря ни на что, часы радуют.

В точке под названием "нуль" время не остановилось. Стекло и корпус часов разлетелись, но механизм остался исправен

Солнечные лучи пробиваются сквозь листву. Идиллию нарушает крик второго бойца:

— Мина! Ложись!

Падаем кто куда. Мяукающий визг нарастает.

Глухой разрыв поднимается где-то на той стороне поля. "Сто двадцать" — отмечаю про себя, возвращаясь к реальности. 120 мм — это калибр миномета. У его мины разрыв глухой, как кашель старого курильщика. У 82 мм разрыв звонче, но тоже противный.

Кофе сбежать не успел. Монах аккуратно снимает котелок с огня штык-ножом. Достает из окопа сахар. Кружки, пачка печенья. Глаз ловит мирные детали, пытаясь дать мозгу спасительные зацепки за привычный жизненный уклад.

— Муравьи за сахаром не охотятся? — задаю вопрос.

— А нет муравьев. Разбежались, — отвечает Монах.

На войне люди общаются охотнее. Просто потому что второго случая поговорить может не быть. Монах делает глоток и произносит:

— Вот скажи, что нужно, чтобы выжить? Нам как стране?

Помолчав, сам же отвечает:

— Нам необходимо ми-ли-та-ри-зо-ва-ться. Украина всегда была порубежьем. И всегда у каждого украинца были и сабля, и огнестрельное оружие. А еще — власть выбирать должны те, кто платит налог кровью. Как в Речи Посполитой — короля выбирала польская шляхта. "По приколу", за гречку, мы уже голосовали, сам видишь, к чему все пришло. Вот отвечаешь за свой голос кровью, готов ее пролить — выбирай хоть короля, хоть президента. Не справился король — пусть уходит.

Монолог прерывается воющим скрежетом и громом – это отработал "сепарский" или, точнее, российский "Град". Лупит он "куда-то туда". Вообще вся канонада и стрельба на фронте сводится к двум направлениям: "по нам" и "не по нам", или "где-то там" и "б***!!! Это сюда!!!".

Разговор естественно переходит на артсистемы.

— Понимаешь, "Град" — это неприятная, но простая "деревянная" вещь. Главное, успеть лечь. Вот Бето не успел, — голос Монаха дрогнул. — Он был инвалид второй группы, а пошел воевать. С ногами у него плохо было, а он воевал… К тому же "Грады" не всегда взрываются — вон вокруг нас их несколько штук в землю воткнулось, саперы никак не доедут. Гораздо хуже "Смерч" или ствольная артиллерия. От "Смерча" спасает только броня или мощное перекрытие блиндажа. А от снаряда — везение.

В небе над Луганском что-то опять грохочет и улетает в нашу сторону. Монах, молча смерив взглядом дымные следы от ракет, так же молча сплевывает. Взводный ругается:

— А мы по городу, б***, не моги стрелять!

Монах показывает на детский рисунок, заботливо упакованный в файл и пришпиленный к дереву.

— Это сын погибшего товарища прислал. Знаешь, я до войны воспитателем в детдоме работал. Разные дети были. Так вот, мое мнение: лучше быть сыном погибшего на войне солдата, чем сыном замерзшего в сугробе алкоголика.

Шуршат и рвутся снаряды. Опять крик наблюдателя: "Мина!", мы опять падаем. Грохочут еще несколько мин. Земля упруго толкает в грудь, тянет пороховым дымом. Следом за разрывами мин доносятся выстрелы танковых пушек, затем пулеметная трескотня легких и размеренное постукивание тяжелых пулеметов. Бой разгорается. Похоже, приближается вариант "б***!!! Это сюда!" Не отрывая глаз от бинокля, второй боец машет нам рукой:

— Уходите! Да не по полю, по посадке!

Попытки сопротивляться пресекаются матом. Торопливо шипя, булькает рация. Мы со взводным топаем обратно, к основному лагерю. Пока доходим, все стихает. На основном "нуле" — полное спокойствие. Командир взвода, ходивший со мной на "передок", поясняет:

— Щупают, сволочи. Никак не успокоятся. Наши им там поперек глотки стоят.

"Наши, стоящие поперек глотки" — это часть, окопавшаяся в одном из районов, прилегающих к Луганску. Их регулярно пытаются выкурить, но они упорно не даются.

Пока борщ не остыл

Не успели бойцы взяться за ложки, как раздался крик: "Мина!" Трапезу пришлось прервать — айдаровцы упали на землю

"Зеленка" все так же пробита солнцем, дрова для кухни заботливо нарублены осколками "Града". Запах свежего борща смешивается с запахом пороха.

— Садитесь кушать, пока горячий!

Борщ огненно-горяч. Повар извиняется за грязные руки:

— Тут копоть, и котелок снаружи грязный.

Вокруг стола уже стоят и сидят айдаровцы — из тех сорвиголов, которыми сильна любая армия.

Коренастый крепыш в пятнистой бандане снимает бронелифчик, его пытается подхватить один из ребят и, пошатываясь, едва не роняет. Раздается смех:

— Да там почти 25 кило! Там патронов и гранат на сутки боя!

— Смотря какой бой, — басит крепыш и идет мыться под прибитой к дереву перевернутой вверх дном пластиковой полуторалитровкой.

Невольно засматриваюсь на его мускулатуру, перечеркнутую рваным шрамом.

— Давно было, — объясняет. — Мина рядом рванула.

Давно — это в июне. Сегодня июнь кажется настолько далеким и нереальным, что вспоминается с трудом.

Раздается характерный свист...

— Мина!

Все ныряют — как всегда, кто куда. Падаю. Рядом с моим лицом смятый конфетный фантик и чей-то каблук с прилипшим окурком. Разрыв хлопает в поле.

От дальней "зеленки" доносится нарастающая пулеметная трескотня. Все прислушиваются. Мощно и раскатисто бьют наши орудия, с шелестящим гулом над головой проходят снаряды.

Рассаживаемся за столом. Худой, острый, словно свитый из проволоки и тросов, боец в камуфляжной майке ворчит по поводу отсутствия сметаны:

— Не завезли сметану сегодня… Холодильника нету.

Ему в ответ:

— А ты погребок вырой — вот и будет тебе...

Закончить фразу шутнику не дает свист очередной мины, но она хлопает далеко и нестрашно. Никто и ухом не ведет.

Один из бойцов, загорелый, в темных очках, тщательно выбритый, неодобрительно качает головой:

— Вот это неправильно. Нужно хотя бы прислушаться — откуда стреляли, где упало.

— Да ладно тебе, не по нам, и хорошо.

Дальняя посадка прорастает грохочущим дымом. Пулеметы смолкают. Шутки тоже. Клубы дыма рвутся вверх, в стороны, пятная небо.

— Наших накрыло...

Кто-то плотно прижимает бинокль к глазам. Кто-то молча ломает ложку. Глаз ловит четкие черные профили ребят. Побелевшие пальцы на автомате. Сжатые губы. Тишина. Медленно редеет стена дыма.

Посадка молчит. Молчат наши огневые. Молчат ребята.

И это все пока борщ не остыл.

• Читайте также: Фоторепортаж: Жители разрушенных городов Донбасса

У посадки резко тормозит отчаянный уазик командира роты. Кодовое название — "тачанка". Передние дверцы сняты, стекла и крыша усилена стальными трубами, сзади к полу приварена тренога, на которой стоит трофейный тяжелый пулемет "Утес" калибра 12,7 мм. На толстой арматуре, примотанной к стойке, — пыльный и выгоревший флаг Украины.

Из тачанки быстро выгружают содержимое, потом ротный зовет меня:

— Поехали!

Падаю на горячее сиденье, и мы срываемся с места. Через секунды после того, как машина тронулась, раздается резкий, пронзительный свист. Хочется выскочить и упасть, но командир смеется:

— Я на растяжку колесом наехал, сигналка сработала.

На одной из развилок замечаем артиллерийский "Урал". Вспоминаю, что утро начиналось с активной работы артиллерии, да и вчера ехали под несмолкаемый гул орудий. Понимаю, что другого шанса попасть на огневые может не быть.

Тормозим рядом с грузовиком, я подхожу к солдату.

— На огневые?

Почти вплотную к этому населенному пункту подходит передовая

Крепкий, плечистый, с лицом большого ребенка и с тяжелыми руками, водитель мнется с ответом, потом, переглянувшись с командиром, который меня привез, утвердительно кивает.

— Я с тобой. Подбросишь корреспондента?

— Садитесь.

Знакомый еще по Советской армии "Урал" — скоба на кабине, дерматиновая подушка сиденья, прокаленный воздух, запах бензина, металла, сырой одежды и пота, трещина в боковом стекле и пулевая пробоина в лобовом. На неровностях дороги грузовик бросает из стороны в сторону, мы стараемся проскочить открытое пространство как можно быстрее. Через дыру от осколка в дверце сифонит пылью и встречным воздухом. Солдат знает и любит машину, это видно по тому, как он ее ведет. Призван из запаса, на гражданке тоже был водителем.

Вскоре "Урал" резко тормозит, меня бросает на лобовое стекло, каска ударяется о стойку:

— Вам сюда, здесь КНП. Удачи!

Сваливаюсь в окоп, по нему дохожу до укрытого в земле командно-наблюдательного пункта, откуда управляют огнем артиллерии на нашем участке фронта.

Артиллерийская дуэль

Нулевой пост, дальше — "ничья" земля. Это самое опасное место, отсюда ушли даже муравьи

У артиллерии в этой войне особая роль. Здесь можно погибнуть, даже не увидев противника, — всю работу сделают орудия. Артиллеристов боготворят свои и ненавидят враги — с обеих сторон.

— Привет богам войны! — здороваюсь я.

В ответ молчаливый кивок головы — здороваться некогда. Майор сидит над картой в полутьме окопа и, матерясь, колдует с ПУО (прибором управления огнем). Что-то высчитывает по карте.

— Где же он здесь сидит, сволочь… Вот тут, больше негде, — и быстро выдает в рацию несколько кодовых фраз.

Земля вздрагивает. Майор, видимо, услышав по рации нечто радостное, откидывается на спинку стула.

Загорелый, спокойный, сильный. Улыбка меняет его лицо, глаза под выгоревшими бровями светлеют. Кратко представляется:

— Игорь, — рука у него жесткая и тяжелая.

Тени камуфляжной сетки пляшут по столу. На клеенке — карта времен СССР, на ней до сих пор обозначен Ворошиловград вместо Луганска. Рядом с картой ноутбук. Вокруг по выступам в земляных стенах расставлены и разложены приборы связи, бинокли, прочие хитромудрые артштучки. Чувствуется, что здесь люди работают. Вообще, артиллерия не стреляет, артиллерия — работает. Работают артиллеристы у орудий часто в одних трусах и сандалиях. Выглядит сплошным сюром, но жара объясняет все.

• Читайте также: В режиме "перемирия". Репортаж из зоны АТО

Жара, пыль. Но воронок вокруг пока нет. Я помню густую сыпь воронок возле старых брошенных огневых. Там кое-где валялись обломки и обрывки труб, как будто резвились пьяные водопроводчики — следы работы российских "Градов", установок РСЗО БМ-21. Позицию, где мы сейчас, враг пока не вычислил.

Пока затишье, можно пообщаться.

Игорь — потомственный военный. Артиллеристами были его дед и дядька. Сам он тоже окончил Сумское артиллерийское училище. Игорь вздыхает:

— Никогда бы не подумал, что придется воевать со страной, в которой остались родные и бывшие друзья.

Над кромкой окопа вырастают две поджарые фигуры артиллеристов:

— Тащ майор, а можно мы сейчас…

Договорить им не дают. Сверху доносится скрип тормозов, хлопанье дверей, облачко пыли сползает в окоп. Далее следует короткая фраза в адрес бойцов, которая в переводе на литературный русский язык может звучать примерно так:

— Молодые люди, предающиеся праздной болтовне! Займите свои места по боевому расписанию, и желательно побыстрее.

В окоп спускаются два загорелых и запыленных до однородного цвета офицера. Именно они настойчиво порекомендовали подчиненным занять свои места. Судя по выправке и манере разговора, это кадровые военные. Один из приехавших, постарше, прокаленный солнцем до состояния саксаула, представляется майо­ром Юрием, второй, помоложе и пониже, но пошире в плечах — старший лейтенант, Володя. Юрий — артиллерист, Володя до войны был танкистом, сейчас тоже в артиллерии.

По рации снова звучит короткая фраза. По радио здесь общаются предельно кратко — все разговоры прослушиваются противником, потому как родная армия средствами связи обеспечивается скверно, да и то благодаря волонтерам.

— Нам повезло со спонсором, мы вот это все, — Игорь обводит рукой вокруг себя, — получили от него.

Он сам бывший военный, поэтому понимает, что нужно.

Вновь оживает рация. В бинокль видно, как вокруг наших позиций на той самой накрытой "Градом" высоте вырастают клубы дыма — это бьют минометы "сепаров". Судя по всему, готовится атака.

— Такие обстрелы делаются с целью разминирования: мины и сигналки срабатывают от разрывов, а потом — атака, чаще всего танковая, — поясняет один из приехавших офицеров.

Помолчав, продолжает:

— Я помню атаку русских танков в Новосветловке. Они шли, расстреливая каждый дом. Каждый дом, где жили люди, получал свой снаряд, а то и два, пока не оседал грудой развалин. Они расстреляли не только дома, но и поликлинику, детсад, магазин.

Так воевали немцы в СССР и россияне в Грозном. Так русские солдаты воюют на нашей земле.

Пока беседовали, вокруг наших позиций взрывов стало меньше. Значит, скоро может начаться атака, и, возможно, счет времени пошел на минуты. Надеяться можно только на Бога. Бога войны. И артиллеристы, эти ангелы, работающие у Бога войны на подхвате, замерли у ровиков со снарядами. Ждут команду.

Гаубицы вцепились в прожаренный до состояния камня грунт. Майор что-то быстро вводит в ноутбук. Бегут по экрану ряды цифр.

После того как поработала украинская артиллерия, желание атаковать у противника пропало

Наконец он коротко бросает в рацию абракадабру, понятную там, на огневых, и тяжелые удары залпа заставляют землю содрогнуться. Разрывы встали, судя по всему, рядом с тем местом, куда метили. Рация хрипит. Вносится корректировка. Грохот и удары слева — это работают по нам. Вздрагивает стол, катится карандаш.

Плотно сжатые губы майора выдают:

— Хрен вам, суки…

И опять выстрел. На этот раз попадание явно более удачное — мы видим, как после еле видного на таком расстоянии разрыва в небо рванулся черный дым.

— А-а-атлично, — констатирует Игорь, и снова звучит короткая команда.

Над батареей рождается многократный, больно бьющий по ушам грохот. Еще и еще. Там, куда падают эти снаряды, наверняка сейчас ад. Ад возвращается к тем, кто его принес на нашу землю. В ответ не стреляют. По рации передают, что желание атаковать у противника, видимо, пропало. Им теперь не до того. Они заняты своими убитыми, ранеными и пожарами.

В окопе оседает золотая в солнечном свете пыль. На горизонте все в дыму. В блокноте, лежащем на столе, появляется короткая запись — расход бое­комплекта, координаты целей, данные по наводке.

— Вот так. Отработали, — улыбается Игорь, и вслед за ним улыбаются все сидящие в окопе офицеры.

Интересуюсь:

— Сколько у вас в батарее кадровых солдат?

— Не поверишь — ни одного. Все из запаса. Есть противотанкисты, зенитчики, гаубичников только двое. За четыре месяца в боях сколотили дружный боевой коллектив. У нас некомплект личного состава, но те, кто есть, стоят многих.

— Воюют с охотой?

— Эти — да, — задумчиво отвечает Игорь. — Другие — нет, сидят в базовом лагере и бухают. Боятся. Я не понимаю мужиков, которым по 40 лет, а они ложатся в дурку, лишь бы не идти на передовую. Они не думают, что война может прийти к ним в дом, что они от нее не убегут. Был у меня друг в Донецке. Сбежал куда-то под Мариуполь и звонит мне: "Когда можно будет вернуться?" А я ему: "Бери автомат, приезжай, освобождай свой город!" А он: "У меня семья, дети…"

У самого Игоря дома остались жена и двое детей. Разговор снова возвращается на исходную.

— Личный состав что у нас, что у русских обучен практически одинаково. По технике россияне, конечно, впереди. Новые "Ураганы", новые "Смерчи" — это оружие, которым они могут доставать нас из-за границы, и пытаются достать, — Игорь перекладывает карандаш с места на место.

Продолжает:

— Что-что, а воевать россияне умеют. Как-то нам довелось ночью поработать при низкой облачности, так они по отсвету на облаках засекли огневые. Пришлось очень быстро уезжать.

На вопрос, часто ли приходится менять "квартиры", пожимает плечами, что-то подсчитывает.

— Восьмой или девятый раз. Понимаешь, бесит, что москали лупят со своей территории, а мы не можем им ответить. Бесит, что нельзя бить по городским кварталам, хотя разведка указывает цели в жилом секторе.

Заканчивает монолог стандартной фразой:

— Скорее бы все это кончилось.

Темнеет. На одной из позиций вспыхивает оранжевое пламя — это артиллеристы, разжигая костер, сыпанули в дрова немного артиллерийского пороха. Луна, поднимаясь, ненадолго присела на пулеметный ствол. Тонко пискнула рация. Взлетела над дальним лесом ракета. Звякнули котелки. Рабочий день войны окончен.

В этот момент я подумал о том, что отдых на фронте — штука призрачная. Уставшие солдаты готовят ужин, чистят оружие, ремонтируют технику. Кто-то в эти минуты везет сюда, на передовую, патроны, снаряды, еду, воду. Кто-то эвакуирует в тыл раненых. И снова, в который уже раз, вспомнил слова погибшего в 1942 году здесь, под Ворошиловградом, поэта-харьковчанина Михаила Кульчицкого:

"Война совсем не фейерверк, а просто тяжкая работа…"