Передовая крупным планом

Перед отправкой

"Sapere aude. Кто знает перевод? — отец Андрей обводит взглядом студентов и сам же отвечает: — Осмелься знать".

С этих слов начинается очередное заседание философско-исторического клуба на втором этаже церкви Николы Доброго в конце Андреевского спуска.

За арками окон – черная осень великого и страшного года: 2014-го от Рождества Христова, от начала же революции — первого.

В зале свет. Грекокатолический священник, философ Андрей Зелинский читает лекцию о том, как менялось европейское сознание в период Реформации. Говорит интересно, но я слушаю вполуха. Я к священнику — по делу, за благословением перед поездкой на фронт. Отец Андрей сам недавно оттуда — он капеллан 80-й десантной бригады.

Уже на лестнице мельком поговорили. Священник перекрестил меня, прошептал молитву и произнес:

— Все будет хорошо.

— Отче, а сами вы на фронт еще поедете?

— Обязательно.

— Что вас туда тянет?

— Я там чувствую себя свободным. Там люди становятся настоящими. А вас что влечет?

— Хочу увидеть, какие они — настоящие люди. Sapere aude.

Вроде как пошутил.

Дорога

В машине нас двое — волонтер Иван Звягин и я. У Звягина есть фишка: кроме зимних вещей, берцев, лекарств и биноклей, он везет бойцам сырое мясо или рыбу. Рано утром закупает в Харькове или Днепропетровске вырезку, куриные крылышки, приценивается к свежему толстолобику. Главная проблема — довезти фронтовой деликатес до солдат в тот же день. Ехать по темноте возле передовой опасно. Пару раз Звягина обстреливали, однажды свои, по ошибке.

Сейчас нам тоже не хватает двух-трех часов светового времени. За окнами проносятся грустные села и городки с отметинами войны: выбитые окна, руины автобусных остановок… Спокойный рок в салоне сменяется шипением, сквозь которое пробивается тошнотворный рэп: "На Украине вновь кровавые рассветы, неонациста покрестили в президенты…" Это уже вещание "ДНР", другого радио в этих полях нет. Я слегка нервничаю.

Если бы я снимал фильм, то видеоряд за окнами автомобиля положил бы на французскую песню "Опавшие листья". Измученный войной боец Сопротивления Жозеф Косма писал ее поздней осенью 1945-го среди руин какого-то французского городка. Ощущение такое, что наша машина опускается в пространственно-временную воронку по невидимой спирали.

"Вы превысили допустимую скорость", — не теряя самообладания сообщает милая девушка из навигатора.

— А что делать, — отвечает Звягин,и, обращаясь ко мне: — Дмитрий, вы бы каску все-таки надели…

И вот мы под Донецком, в трех километрах от аэропорта, на подъезде к селу Пески. Воронку в пространстве чувствуешь сразу, всем телом: бус подбрасывает на колдобине, радио замолкает, Звягин включает рацию. "Небо, Небо, я Земля…", — доносится из рации. Бронежилет мешает мне вздохнуть.

— Здесь вроде налево, — задумчиво сообщает сам себе Звягин и сворачивает налево.

Ничего не видно. Только на фоне сине-серого неба мелькнула луковица церкви, машина запрыгала по битому кирпичу, слева показался силуэт большого двухэтажного здания. То ли школа, то ли сельский клуб.

Связь в телефоне то появляется, то пропадает. Звягин объясняет в трубку: "Не могу, когда буду — не знаю. Нет, на фронт пока не собираюсь…" Чуть не врезались в танк, вернее, в боевую машину пехоты.

— Куда? — в водительское окошко заглядывает боец: взгляд исподлобья.

— Я Иван Звягин…

— Я вас помню. Куда?

— К Медведю, в 95-ю.

— Я Медведь из 93-й, — говорит воин, и как-то сразу становится понятно: Медведь.

Даже переминается с ноги на ногу немного по-медвежьи, манера говорить командирская, уверенная:

— На дамбу нельзя.

— У нас… я крылышки замариновал.

— Мангал есть, оставайтесь. На дамбу завтра поедете, — то ли пригласил, то ли скомандовал Медведь из 93-й.

Вышли, познакомились.

— А вас на самом деле как зовут? — спрашиваю я.

— На самом деле Миша.

Вечер в клубе

Заходим в клуб. В тусклом свете различаю надпись на стене — "Они сражались за Родину". Под ней — портреты стариков-ветеранов. Под портретами несколько хлопцев в камуфляже распаковывают сухпаи. Взад-вперед расхаживает парень с короткой черной бородой. Ребята жмут руку с какой-то грустно-сдержанной вежливостью: Саша, Игорь, Васыль… Бородатый одаривает белозубой улыбкой:

— Степан!

Из-под стола медленно выбирается крупный пес — овчарка. Тяжко вздыхает и, приволакивая заднюю лапу, медленно подходит к Звягину, нюхает штанину, таким же образом изучает мои ноги.

— Это Малыш, — треплет его по голове Медведь. — Он давно уже тут, столько всего пережил…

Малыш поднимает на Медведя глаза, ждет ласки.

— Из хорошей семьи, жил у местного гинеколога, — гладит Медведь. — Хозяин уехал, собаку оставил. И Малыш к нам пришел. Ну все, Малыш, все. Поздоровался — иди ложись.

Малыш возвращается на место и мостится на затертом матрасике возле миски.

Медведь оглядывает свое воинство:

— Значит так. Два человека нужно на мангал.

Встречается с кем-то взглядом — беззвучно отдает распоряжение. В это время звонит мобильный. Медведь выходит. Через минуту возвращается и все так же исподлобья вопросительно глядит на Звягина:

— Под мост надо съездить, дорогу покажу.

— Поехали.

По пути к выходу Медведь оглядывается, упираясь взглядом в Степана:

— Ты за старшего.

— С Богом, — отвечает Степан.

Вот это "С Богом" меня почему-то встревожило. Без Звягина и Медведя в холле стало тоскливее и тревожней. Грохот взрывов усилился.

— Это наши шмаляют, сейчас ответка прилетит, — с оптимизмом в голосе растолковывает Степан. — Что куришь?

Вышли на крыльцо покурить. Грохот становится все ближе, но Степан не обращает на это внимания. "Значит, все в порядке", — утешаю себя я. Над донецким аэропортом время от времени вспыхивает зарево, подсвечивая мутное беззвездное небо. По крылечку монотонно расхаживает часовой. Из рассказа Степана выясняется, что в 93-й бригаде ротация. И ребята в холле — только что приехавшие новички. А Медведь из прежней ротации — остался передать дела и завтра тоже уедет.

— Степан, а ты вроде как давно здесь. Тоже завтра уедешь?

— Я не из 93-й, а из Правого сектора. Я не уезжаю, я здесь живу. Еще летом приехал, можно сказать, в одних тапочках. А теперь у меня все есть, — с улыбкой говорит Степан, поглаживая автомат.

В небесном омуте мелькают желтые и красные рыбы — в обе стороны. Кажется, это называется дуэль. Вдалеке стрекочет пулемет. На крыльцо вываливают новички. Тянут шеи, выглядывая за мешки с песком. Степан отвлекается от разговора и начинает читать бойцам лекцию. Вернее, дает сеанс художественного свиста.

— Когда к нам летит, звук такой, — Степан свистит. — А когда от нас — такой. Когда минометы — так… А из танка вот так…

Лектор сдабривает свою речь матерком, подвыванием, шипением и междометиями: "Бух, бабах, пш-ш-ш…" Иногда издаваемые им звуки сливаются с оригинальными.

— Вот когда по нам, — спокойно повторяет он и внезапно переходит на крик: — По нам!

Пулеметная очередь прошла в полуметре от меня. Быстро, сосредоточенно гуськом влетаем в холл. Вначале работают ноги, потом приходит осознание всей серьезности момента, затем накрывает страх. Или не накрывает. Мы смотрим друг на друга, встречаемся взглядами. Смешок. Не знаю, почему такая реакция, но она такая.

— А если что, ребята, у вас аптечки есть? — интересуюсь я.

— А как же, — отвечает самый молодой боец. — Могу показать.

— Покажи, — говорю. — У нас в журнале как раз статья о том, как полковник Андронатий из Минобороны всех бойцов в зоне АТО обеспечил аптечками нового образца.

— Кто? Не, у меня мамка собрала, — солдат развязывает целлофановый пакетик: — Йод, зеленка, активированный уголь — это от живота, и вот, смотри: кетанов… Ей не хотели в аптеке без рецепта продавать, так она через знакомую.

Степан ходит взад-вперед:

— Что-то я за наших волнуюсь, под мостом сейчас опасно, — и идет к двери.

Разминаю сигарету, увязываюсь следом. Степан пристроился на парапете, поднял глаза в сторону аэропорта. На фоне далекого желтоватого зарева вырос абрис церкви Святых Жен Мироносиц.

— Вчера служба была, — грустно говорит Степан. — Капеллан приезжал.

— А ты православный или грекокатолик?

— Я — вот, — Степан вынимает из кармана пластмассовый белый крестик.

— Таких много на Майдане было, — вспоминаю. — После расстрела Небесной сотни… Цветы и вот такие крестики.

— А это и есть с Майдана.

— Так ты православный или грекокатолик?

— Отвечу так. Я Библию не читал. Но, понимаешь, каждое утро держу его в кулаке и говорю: "Бог, я с тобой!" Иногда ночью просыпаюсь, достаю крестик и держу в руке. Может быть, и меня скоро убьют. Я не знаю. Мне все равно.

Из-под лестницы выныривает боец. Я понимаю, что он слышал наш разговор:

— Крылья у нас уже есть! — объявляет солдат.

— В переносном смысле? — переспрашиваю я.

— В прямом. Куриные. Готово уже.

В этот момент у входа тормозит бус Звягина.

По лестнице поднимаются Звягин и Медведь, между ними крупный высокий мужик лет сорока. Мужик похохатывает. Из обрывков разговора становится понятно, что он спасенный. Ехал на микроавтобусе в магазин, покупал своим фарш: "Люля-кебаб хотел сделать". Возвращался, попал в бой. Машина сломалась. Каким-то чудом затолкал ее под мост — подальше от пуль. Начал обзванивать боевых товарищей. Медведь со Звягиным помогли. Мужик спасен — на шее автомат, в жилетке — гранаты, в руках — пакет с фаршем, в глазах — счастье. Бороды у мужика нет, только усы, но что-то от Деда Мороза в нем все-таки есть.

Спасенный вваливается в холл:

— Ну что, пацаны, давайте знакомиться! Я — Юра. Люля-кебаб кто-то любит?

И в этот момент на столе самозарождается бутылка водки.

Народ рассаживается. Степан приглядывается к мужику:

— А вы откуда?..

— Я — Правый сектор.

— Правый сектор? — приглядывается к нему пристальней Степан и переводит взгляд на Мишу.

Миша кивает.

— Значит, просто не из нашей хаты, — задумчиво произносит Степан.

Позже я понял, что в Песках не все бойцы, пусть даже из одного подразделения, знают друг друга: перемещение по селу — дело рисковое, перебежки с одной улицы на другую — почти военная операция. Но Миша, похоже, знает если не всех, то многих. Он — точка пересечения "старых" и "новых", бригады и Правого сектора.

— Я что хочу сказать, пацаны, — поднимает чарку мужик. — На войне что самое главное? На войне самое главное в любой ситуации оставаться человеком. Ну, давайте!

После второй рюмки Миша ушел спать, вроде как пример остальным подал.

Продолжение читайте здесь: Передовая на вкус и Передовая на совести.