Вера наивных. Почему украинским патриотам нельзя отчаиваться

- Зачем мы убиваем этих людей?, - он смотрит на меня, но вопрос адресован не мне. Мы сидим в центре Киева, из окна видна София и кусок памятника Богдану Хмельницкому. Хмельницкий замахивается, как бы показывая рукой туда, где враг и куда надо наступать. Получается, что наступать надо куда-то в район метро Дворец Украины, затем к Днепру через Осокорки на Борисполь, потом на Сумскую и Харьковские области, а потом и в РФ.

- Не поняла, - отвечаю я и удивляюсь таким рассуждениям от человека в носках, скорее всего, из Санаханта.

- Зачем мы позволяем им погибать? Этим хорошим украинским парням. Ведь ничего не изменилось. Точнее, ничего не изменилось наверху. Цинизм, коррупция, старые схемы, обнальные площадки меняют смотрящих. Все как раньше, как пять лет назад, как десять. Но гибнут люди. Патриотичные, честные, смелые, простые люди. Они еще не поняли, что их в общем-то предали. Те, которые обещали реформы, обещали единство, обещали работать на благо страны. Пока эти на передовой, те в тылу должны зачистить коррупционную машину. Сопротивление колоссальное. Они теперь сами сопротивляются своим же обещаниям. Этот хочет стать президентом, этот министром, этот – как-то балансировать, расширяя связи и бизнес. Никто не хочет войти в историю вытащившим страну из пропасти. Все остальное - миф, придуманный наивными людьми для наивных людей. Газ по 360 баксов. Год назад и сейчас. Цифра одинаковая, но цена принципиально другая. Теперь в ней тысячи погибших, десятки тысяч покалеченных, потерянные территории.

...Мы знакомы много лет, когда-то, во времена его депутатства, он был инсайдером, потом круто поднялся и связь оборвалась. И вот случайная встреча. Между нами простая человеческая симпатия. Однажды, в конце 90-х, когда в крупной ежедневке я писала открытые письма Кучме, он позвонил и попросил о быстрой, почти моментальной встрече. Мы встретились в сквере недалеко от редакции. – Ты должна прекратить публиковать эти письма. Ты совсем ребенок и не понимаешь в какую игру они втягивают тебя. – Но я не могу, ведь страна.. – Послушай, страна вообще здесь ни при чем. Одни валят других. Тебя и еще парочку таких же наивных используют втемную. Ты должна прекратить. Обещай мне. Но я не обещала и опубликовала еще одно. Тогда это казалось смелым поступком, а обернулось разочарованием. Начали названивать приятные голоса из СБУ, потом (я поняла это значительно позже) он тоже позвонил куда-то, и приятные голоса перестали трезвонить, а потом Кучма и Симоненко попали во второй тур, и все стало бессмысленным...

- Но есть же закон о люстрации. Пусть он и далек от совершенства, но хоть что-то. Все не может произойти за месяц или даже за год. Это долго, очень долго.

- Люстрация? Не смеши меня. Ты знаешь, что они теперь совещания собирают на краю зоны АТО? Был на таком совещании, значит был в АТО, а был в АТО – люстрация тебя не касается. Про табу на люстрацию депутатов молчу. Посмотри на парламент – каждого третьего по-хорошему надо посадить. Но они не сядут, они будут растлевать наивняк, который теперь тоже попал в парламент и многих перетянут на свою сторону.

- Да ладно.

- Я тебе говорю – будет истеричный футбол между детской дворовой командой и Динамо. И часть дворовых метнется к крепким профессионалам.

- Это ватный взгляд.

- Это реалии.

- Пусть. Но другого пути УЖЕ нет. Сегодня, когда рядом воюют столичные бизнесмены и деревенские парни, которые еще вчера не имели вообще никаких перспектив, включаются социальные лифты. Общество расслаивается иначе. Не на бедных и богатых, не рабов и тех, которым все дано только по праву рождения. А на тех, кто за правду, тех, кто против и тех, кому все равно. Средний класс и ниже цементируются в этом АТО. Бизнесмены, волонтеры, славянские пенсионеры, спасающие украинских летчиков, солдаты – все это перетирается в гражданское общество. Общество людей, которые уже не молчат и уже не смогут молчать, которые уже знают, какой это кайф - взять ответственность за свою жизнь в свои руки. Верхушка сильно и рискованно отрывается от общества. Будет кризис. Но в медицине кризис – это хорошо. Рана должна вскрыться и очиститься. Иначе сепсис. Они вернутся, они многое изменят. Они уже многое меняют.

- Как тебе удается сохранять этот дурацкий оптимизм? Ты же понимаешь, что они вернутся с оружием и станет еще напряженнее. Наивные вооруженные люди. На своих плечах они поднимут в политику еще много нечистоплотных и лживых людей. Потому что неопытны. И вооружены.

- Я знаю, что когда глубокая старая рана вскрыта, есть только один правильный путь – чистить ее содержимое. Иначе рецидив, заражение крови и большой привет. Конечно чистить и рубцевать можно антибиотиком, а можно ампутацией. Головную боль тоже можно снять гильотиной, но лучше солпадеином. Я верю, у меня просто нет другого выхода как верить, верить и верить в то, что у верхушки включится инстинкт самосохранения и начнется не ходьба, а забег навстречу собственному народу.

- Я бы многое отдал за такую веру. Честно. Но я разочарован, растлен, озлоблен. Я знаю и эти знания мешают мне верить. Я плохо сплю. Летал в Лондон, но там мне хуже. Не верю, не жду.

- Сдай кровь.

- В смысле?

- Просто сдай кровь. Дай денег госпиталю, купи протезы конкретному человеку. Сделай что-то по-человечески нормальное, не оглядываясь на новых или старых, не оценивая чужих обещаний. Просто сделай что-то свое. Не стой в стороне.

- Я не понимаю как ты уцелела в такой профессии? Ты же видишь это все. Как?

- Я не позволяю себе тонуть в ненависти. Иначе – конец. Просто заставляю снова и снова вставать на ноги и делать что-то правильное, что-то конкретное. Я тоже плохо сплю, но не из-за совести. Когда у меня опускаются руки, я вспоминаю ту гамму чувств, которую пережила, забрав у консьержа первое извещение из военкомата. Когда меня разочаровывают вчерашние авторитеты, я вспоминаю о том, что кто-то этой почти зимней ночью спит в землянке. Кто-то рискует жизнью, оставил семью, не доедает и не досыпает, потому что защищает меня. Я в долгу и не имею права опускать рук.

- А ты не думаешь, что такой своей верой ты тоже убиваешь их?

- А ты не думаешь, что своим разочарованием и бездействием ты убиваешь меня, себя, их?

- Они все равно не возьмут мою кровь. Я не очень здоров.

- Сдай плазму. Что-то отдай и полюби их всех за то хорошее, что ты для них сделал. Ответь по своим счетам. И те, в ком ты разочарован тоже ответят – не сомневайся.

- Как это наивно. Но когда все девальвировано, понимаешь, что кроме любви вообще ничего не имеет значения. И ничего кроме не имеет цены.

• Читайте также: Один из нас (часть первая). Диалог с донецким в киевском дворе

Я иду по Майдану. Вот здесь были каски, здесь кровь, здесь белый плюшевый мишка. Сссуки, - рычу про себя. В ушах звенит: - Зачем мы убиваем этих людей? Я вспоминаю одноглазого Валеру, который был на обложке Фокуса и который потерял глаз на Грушевского. Потом парня без обеих кистей, чудом выжившего в АТО. Глаз и две кисти эти молодые мужчины отдали за то, чтобы люди, которым поверили, выполнили свои обещания. Много глаз, много рук, много ног, много поломанных судеб, много потерянных жизней. Цена растет с каждым днем. Как ты там ночуешь, в этой долбанной промерзшей землянке, светлый человек? Любовь к Родине и вера в собратьев помогает тебе, иначе мне не объяснить твое рядовое мужество. Держись! И я, столичный житель, в сознательной жизни никогда не спавший даже в палатке, уж тем более не буду опускать рук.