Гильзы революции. Один день среди бойцов Нацгвардии

Весь день резкий ветер вышибал слезы из глаз. С утра до вечера мы, теперь уже стрелки Национальной гвардии Украины, оборудовали огневые точки и рыли окопы в песчаном грунте полигона под Новыми Петровцами. На новом для нас языке это называется "занятия по инженерной подготовке".

Военно-полевой роман
Не совсем понятно, почему бойцов с Майдана направили для подготовки именно сюда, в часть внутренних войск, солдаты и офицеры которой в феврале стояли в буквальном смысле по ту сторону баррикад. Этот вопрос бойцы задают друг другу постоянно, ответа на него нет.

— Почему нас подчинили Министерству внутренних дел? — удивляется немолодой уже гвардеец Павел, подво­зивший меня утром на своем джипе до полигона.

Павел часто ездит ночевать домой, отпросившись у своего сотника, но утром, на построении, он должен быть в строю.

— Вэвэшники в первые дни смотрели на нас волками, — продолжает Павел. — Только благодаря сознательности наших ребят не было серьезных стычек — мы сами все гасили на корню. Но ведь этой проблемы могло не быть. Как и слухов о том, что нас, бойцов Майдана, готовят для разгона таких же майданов в будущем. Обидно даже. Ведь мы сразу перейдем на сторону народа.
Дорога делает крутой поворот, меняется и тема разговора. Оказывается, Павел — владелец небольшой фирмы по ремонту и обслуживанию офисной техники, которая с начала сентября начала стремительно терять клиентов.

Часть внутренних войск стоит в сосновом лесу. Ворота охраняют автоматчики в касках и бронежилетах. За воротами все по-военному чисто и ухоженно.

С 10.00 батальон Национальной гвардии обустраивает огневые точки: неглубокие ямы размером метр на два с защитными стенами — брустверами — и с бойницами. В батальоне 400 бойцов, которые распределены примерно по двадцати подразделениям-сотням. В каждой сотне по 15–20 человек, доукомплектовать их планируют позже. Мне разрешили присоединиться к 22-й сотне. Наш командир, плечистый седой дядька, ходит от окопа к окопу и поучает бойцов на цветастом галицком диалекте:

— У тебе, чоловіче добрий, бруствер має бути отакий зависокий і ота­кий заширокий. Ось тут лопатою землю підбери, отам додай. І не лінуватися мені, Синя Ізолєнта!

Пацаны и не думают лениться. Их сине-зеленые каски (отсюда и прозвище) то появляются из окопов, то скрываются в них снова. Один боец задумчиво курит, сидя на березовом бревне.

— Окоп мой готов давно, — объясняет солдат. — Я этих окопов накопал еще в молодости, дело знакомое. Служил в 14-й армии генерала Лебедева, в войсках госбезопасности. Нас готовили для отправки в Афган, а потом перекинули в Приднестровье. Так что я — участник боевых действий и все такое. Но ты, пожалуйста, этого никому не говори. Я тут всем сказал, что в стройбате служил. А то еще назначат меня командиром каким-нибудь, заберут от ребят, а они мне как семья.

Знакомимся. Солдата зовут Иван Сывый, родом он из Ивано-Франковской области, по специальности строитель. До декабря прошлого года работал в России, на оружейном заводе в Климовске. Но как только услышал об избиении студентов "Беркутом", уволился и поехал в Киев. На Майдане Иван командовал отрядом быстрого реагирования: обычные киевляне перебрасывали их в самые горячие точки на собственных автомобилях. С одной из автолюбительниц у него завязался роман. Иван говорит, что уже не вернется в родное село.

— Как с москалем разберемся, я в Киеве останусь, — не спеша произносит он. — Знакомые мне, правда, еще обещали курс реабилитации в Братиславе: я был трижды ранен гранатами. В ноге четыре осколка. А в армии я уже свое отслужил. Пусть молодежь идет на контракт. А надо будет, я им подсоблю.

От земли идет пьянящий запах весенней свежести. Какое-то время мы молчим, слушая завывание ветра в верхушках сосен.

— Ты это… — мнется Иван. — Сфоткай меня в окопе, а фотку отправь моей Елене. А?

Зарплата
Запах весны чувствуется еще сильнее, когда брустверы только что вырытых окопов начинают месить колеса бэтээров. Гвардейцы должны пропустить над собой стальное чудище и сымитировать бросок гранаты.

— Хлопці, зараз будем кидати "бімби"! — громко объявляет сотник, чтобы разрядить обстановку.
— Нам бы лучше коктейли, а не гранаты, — ухмыляются бойцы.

— Будет из гвардейцев толк? Хороший они материал? — спрашиваю у майора в перерыве между учениями.

— Да самый обычный материал, — отмахивается он. — С гражданки все такими приходят. Кое-кто первый раз в жизни держит в руках лопату. Кому-то приходится объяснять, что нельзя поворачиваться спиной к противнику. В общем, кроме боевого духа и патриотизма у этих людей ничего нет. Пока. Чтобы сделать из них хороших солдат, нужно как минимум полгода.

— Кормят тут нормально? — спрашиваю у смуглого невысоко паренька.
— Не очень, — кривится он.

— Нормально здесь кормят, — включается в разговор сотник. — Хорошая армейская еда. Просто на Майдане было много таких, которые бегали от одной кухни к другой.

В столовой суп с мясом, каша — тоже. Кроме того, есть салат, хороший крепкий чай и сколько хочешь хлеба. "Однополчане" за считаные минуты уничтожают обед и, по-хозяйски рассовав хлеб по карманам, идут к выходу.

Задерживаюсь у группы контракт­ников в милицейской форме, обсуждающих события в Крыму.
— Звонил своему корешу, тот сказал, что рядовым предлагали зарплату в тринадцать тысяч гривен на наши деньги, если перейдут на русскую сторону, — рассказывает один из них.
— Сейчас они обещать могут и сто тысяч, но где ж ты видел, чтобы в русской армии получали такие зарплаты? — парирует другой. — Потом скажут: "Извините!" У меня вон двоюродный брат служит.

Осторожно вступаю в разговор, с трудом преодолевая профессиональное недоверие милиционеров.

— А я слышал, сотникам за каждый день платили по пятьсот долларов, а простым бойцам — по стольнику, — отвечает невысокий светловолосый прапорщик с простым крестьянским лицом. — Мне лично и моим ребятам не дали ни копейки. Кстати, твои бойцы знают, какая у нас тут зарплата? Я на контракте двадцать один год и чистыми получаю на руки 2432 гривны в месяц. А в очереди на квартиру стою с 1997 года. Зарплата рядового — 1800 гривен. Они согласны на такие условия? И скажи мне еще: если все они так хотели в армию, то почему не пошли раньше?

В палатке бойцы с интересом слушают пересказ моего разговора с прапором.

— Мне ничего не платили за то, что я стоял на Институтской под пулями, за то, что вытаскивал из-под огня раненых, — говорит Коля Куцак. — Просто меня воспитывали на принципе: если не я, то кто? Я здесь только потому, что не хочу, чтобы мои дети спрашивали меня: "Папа, а где ты был, когда на нашу страну напали враги?"

Пожизненное заключение
Во время общего построения в центре палаточного лагеря удается рассмотреть "народную армию". Смуг­лые лица карпатских горцев контрастируют с почти детскими физиономиями. С удивлением замечаю в соседней сотне двух женщин: одну в форме, а другую в обычной легкой курточке. Ее длинные золотистые волосы кажутся чем-то неуместным на полигоне, где мужчин учат становиться сильнее.

— Тут раньше больше женщин было, но милицейское начальство воспротивилось, — вполголоса рассказывает мне сосед. — Так что и эти девчонки тут последние дни. А одна сотня, как услышала приказ о том, что женщинам служить не разрешают, развернулась и ушла, хоть у них там только одна была девчонка. Зато какая!

Военной формы гвардейцам не выдавали, большинство из них прибыли на учения в том камуфляже, который раздавали на Майдане после 18 февраля. У многих он пришел в негодность: протертый и прожженный угольками бесчисленных костров и буржуек. Многие бойцы в джинсах, без поясов или в советских армейских поясах. Иван Сывый признается, что свой пояс отобрал у "Беркута".

— Сначала я поймал майора и отобрал у него щит и шлем, — рассказывает он. — Потом поймал лейтенанта, отобрал ремень, дубинку, газовый баллончик и наручники. Правда, когда майора брал, мне два ребра сломали.

На плече у Ивана нашивка, похожая на свастику. Фактически это две свастики, соединенные друг с другом.

— Это древний славянский знак — коловорот, символизирующий, что все возвращается на круги своя. Фашизм тут ни при чем, — улыбается Иван и снова просит щелкнуть его для любимой.
У нашего командира, 46-летнего сотника Игоря Андрийчука, которого бойцы называют Вуйко, тоже не­обычная нашивка: желтый медведь на красном фоне. И камуфляж необычный: светлее и, кажется, более качественный.

— Я был в 11-й сотне, в спецподразделении "Медведи", которым руководил лично генерал-лейтенант Анатолий Медвидь. Он мне и подарил этот английский камуфляж. Я начинал на Майдане с простого солдата на второй баррикаде второй сотни. Здесь я — один из немногих полевых командиров, остальных назначали партии. Поэтому и дисциплина в таких сотнях хромает. А у меня порядок.

Вуйко срочную службу прошел в авиации, потом закончил исторический факультет, долго служил в милиции. Из-за конфликта с руководством подал в отставку. На учениях полевой командир тоже всегда борется за правду.

— Нам хотели дать милицейских командиров, но мы добились того, чтобы они нас только инструктировали, а мы бы сохранили свою структуру, — говорит он. — Мы ведь пришли сюда не просто служить в армии. Мы пришли защищать Родину.

На мой осторожный вопрос о криминальных элементах, которые, по слухам, встречались в стихийных войсках Майдана, Вуйко, нахмурившись, отвечает:
— На Майдане в самом деле люди попадались разные. Но сюда, в часть, подчиненную МВД, ни один уголовник в жизни не пошел бы. Разве что я. Мне же пожизненное дали. Двадцать шесть лет назад женился — и на всю жизнь!

Сотник закатывается довольным смехом. В родном Ивано-Франковске у него остались жена и сын-студент, которых он не видел четыре месяца.
После обеда раздают новые берцы. Говорят, что Совет Майдана перечислил за них 45 тыс. грн. Но Вуйко не разрешает нам рыть окопы в обновках.

— То на Великдень вам буде: паски в них підете святити! А може, і на парад у Москві згодяться.

Кто главный
В том, что насильно в гвардии не удерживают, я убедился сразу после обеда. Когда гвардейцам сказали, что нужно снова рыть окопы, две сотни взбунтовались и на глазах у всего батальона стали быковать против майора:

— Мы только что вычистились, и опять пузом землю полировать!
— Давай стрелять лучше будем! У вас что, кроме рытья окопов, больше нечем нас занять?!
Майор Козубский явно не привык к таким разговорам. Его чуть раскосое лицо каменеет, что-то меняется во взгляде.

— Кому здесь не нравится, идите домой! — отрывисто произносит майор и, повернувшись, уходит.
— Не гони беса, жеребец! — несется ему вслед.
Большинство бойцов во взбунтовавшихся сотнях были не против рыть окопы, но несколько человек, казалось, готовы идти пикетировать кабинет генерала.

Завязался спор на повышенных тонах.

— Если сотники не будут командовать, я возьму командование на себя! — озлобленно закричал, выйдя вперед, плечистый седой мужик. — Двадцать шесть здоровых парней не могут поставить на место четверых выскочек! Позор!

Сотник, маленький и юный, услышав о возможности свержения своей непрочной власти, живо скомандовал:

— Сотня! Нале-во! В лагерь бегом ма-арш!

Бойцы уныло потянулись в лагерь — бежать никто не стал. Но часть бунтовщиков осталась на месте.
— Пацаны, чего вы! — кричали они тем, кто шел в лагерь. — Погода ж хорошая! Ну что вы сейчас в палатках делать будете!?

Ушедшие, чертыхаясь, вернулись в строй, после чего сотник сходил за майором. Козубский вернулся и старался вести себя так, словно ничего не произошло. Через несколько минут все бойцы уже копали ходы сообщений между окопами, укрепляя их лозой, и выглядели вполне миролюбиво.

Я снова подошел к майору с вопросом "о качестве материала".

— Здесь до многих еще не дошло и не скоро дойдет, что в армии приказы не обсуждаются, — хмурится командир. — Эти люди организованы минимально, для выполнения сложных коллективных инженерных или тактических задач такой организации недостаточно.

У самих бойцов иное мнение — они готовы в бой. Большинство убеждены, что после окончания учений их перебросят в Херсонскую или Запорожскую области для выполнения боевых задач и охраны стратегически важных объектов. Майдан изменил их, разрушив прошлое, в котором они были строителями, кладовщиками, охранниками. То есть по меркам современного мира — занимали не очень высокое социальное положение. Но на баррикадах, под пулями, все они стали героями. Служба в гвардии для них — логическое продолжение Майдана, возможность проявить себя и начать новую жизнь.

Бунт
Прошло два дня. Я выслал фотографии девушке Ивана и почти закончил репортаж. Вдруг звонок:
— Вы могли бы через полчаса подъе­хать на Майдан? — узнаю голос Коли Куцака.

Приезжаю. Моя сотня выглядит гротескно у дверей "Макдоналдса". Уже полдень, ребятам жарко в зимних бушлатах. Бойцы сидят хмурые, тревожные, кое-кто с сумками. Иван Сывый кажется мрачнее остальных из-за черного головного убора — берета войск Госбезопасности СССР. Вуйко — в тяжелом милицейском бронежилете. Судя по всему, это его самое ценное имущество и наиболее важный трофей. Пожимаю протянутые руки.

— Мы к тебе как к земляку, — начинает Вуйко. — Сливают нас.
— ?
— Я дисциплины не нарушал, — сотник прищуривается, словно пытаясь понять, можно ли со мной говорить откровенно. — Я человек служивый, знаю, что такое дисциплина. На построении я объявил генералу, что снимаю свою сотню с учений и отправляюсь вместе с ней на Майдан. Мы ушли прямо с плаца, строем.

Выяснилось, что вчера объявили результаты медосмотров и психологических тестов, которые ребята прошли еще неделю назад. Кого-то из сотни забраковали, остальные ушли из солидарности. По заключениям психологов и врачей, из четырехсот бойцов в части негодными признали восемьдесят. Притом что до этого отсеяли еще около сотни.

— Журналистам генерал объявляет, что отсеиваются те, кто слаб духом и кому не по нраву армейская дисциплина! — вставляет Денис из Житомира.

— Этот полкан милицейский только зачитал фамилии тех, кого выгоняют, — говорит Вуйко. — Но не объявил причин. А когда я чуть не силой отобрал у него документы, то увидел, что на самом деле медики требуют повторного освидетельствования, а не освобождения от службы. У многих моих ребят еще не до конца зажили раны от гранат и дубинок "Беркута". Им дали не самые легкие психологические тесты, уж поверьте мне, бывшему менту. У некоторых оказались судимости: не платили в молодости алименты или совершали мелкие правонарушения. Но скажите мне: смыли они эту вину своей кровью на Майдане или нет? Они стояли под пулями, как все, а теперь мы должны их выгнать?

— А мне сказали, что давление плохое: 140 на 90, — вздыхает Коля Куцак. — Но, во-первых, мне сорок четыре, а не двадцать, а во-вторых, я чувствую себя превосходно. Я хочу воевать, хочу вернуть Крым Украине. Мне что ж, домой? Парня из соседней палатки забраковали из-за плохого зрения, а он лучший стрелок батальона.

По словам моих "однополчан", после всех тестов оказалось, что лучшие бойцы Самообороны не подходят для службы. Второй неприятной новостью для них было то, что после трехнедельных учений их решили не отправлять "на фронт", а распустить по домам.

— Мы ж подписали контракт как резервисты: на год, на три, на пять лет, а теперь выяснилось, что этот контракт ничего не стоит! — почти кричит кто-то.
— Понимаешь, — доверительно склоняется ко мне Вуйко. — Нам обещали, что после революции каждый боец будет трудоустроен. Теперь гонят прочь, но забывают о том, что ехать большинству из нас некуда. Вон пацаны работали раньше в России. Там они теперь будут считаться боевиками, террористами. Россия для них закрыта, да никто из них и не хочет теперь туда. А чтобы работать в Европе, нужны визы. Вот Вовчик из Николаева: ему уже сказали знакомые, что титушки ждут не дождутся его возвращения. Или Данила из Мариуполя…

Для многих мосты еще не сожжены. Бойцам объявили: чтобы стать полноценными контрактниками, они должны снова пройти все тесты и медосмотры. Те, кого допустят психологи и медики, пойдут в армию на общих основаниях — без майданной риторики и геральдики: сотен, знамен и прочего.

— Все идет как-то по-свински, — резюмирует Вуйко. — Нас круглые сутки охраняют автоматчики в бронежилетах, лучших из нас под разными предлогами списывают. Мы сделали революцию, а теперь мы уже отработанный материал, не нужны, как… гильзы. Но я не сдамся, я напомню им, кто мы, а кто они. Я привык сражаться за правду. Мы с ребятами пойдем к Верховной Раде, к Администрации президента, к Кабмину… Мы хорошо знаем эту дорогу.

На следующий день пятеро бойцов 22-й сотни все же явились на полигон, остальные остались на Майдане. Вернулись к жизни, ставшей привычной за четыре месяца революции.

Дмитрий Синяк, Фокус