Во власти убеждений. Философ Владимир Ермоленко: "Социально-экономическое расслоение опасно: такая же ситуация была накануне Первой и Второй мировых войн"

История идей, а тем более идеологий, на первый взгляд кажется далекой от жизни темой, способной вызвать интерес разве что у историков и философов. На самом же деле она гораздо ближе к реальной жизни, чем представляется. Идеологии фундаментальным образом влияют не только на то, за кого и за что люди голосуют на выборах, но и на ход истории в целом. Философ и писатель Владимир Ермоленко написал книгу "Плинні ідеології" о взаимном влиянии главных мировых идеологий. В 2018 году она получила премию им. Шевелева и была отмечена на BookForum Best Book Awards, а в нынешнем — вновь получила награды в двух номинациях премии "Книжка року".

Новая религия

В книге "Плинні ідеології" вы пишете о том, что идеологии родились в XIX веке, превратившись в некотором смысле в аналоги религий. Почему они возникли именно в тот исторический момент?

— Сознание человека устроено так, что оно всегда нуждается в какой-то системе идей, которая бы описывала мир вокруг и то, как в нем жить. На протяжении тысячелетий логику этих систем отчасти брали из религии. С появлением идеологий религия никуда не делась, но ее общественная роль начинает неуклонно снижаться примерно с XVIII века.

В XIX веке появляются новые комплексы идей — идеологии. Это прежде всего социализм, национализм и либерализм. Каждая из них выдумывает себе новое "божество". Во всех случаях оно было связано с человеком, но разные идеологии видели его по-разному. Либерализм рассматривал как глобальный коллективный образ: именно отсюда происходит идея о том, что человечество больше индивида. Социализм, соответственно, считает таким "божеством" класс, а национализм — нацию. К тому же XIX век заново изобрел культ мертвых, в котором мы живем по сей день: люди стали почитать ушедших исторических предшественников, тогда как религиозные общества почитали умерших предков, святых.

Таким образом, создавая, казалось бы, антирелигиозные системы (и либерализм, и социализм, и национализм в той или иной мере восставали против религии), идеологии все равно заимствовали оттуда элементы и структуры: это и культ мертвых, и культ абсолютного коллективно-человеческого божества, и идея догматики.

А еще — идея необходимости страданий ради развития общества.

— Да, представление, что индивид должен страдать во имя этого коллективного божества. Оно характерно для всех идеологий XIX века, даже для либерализма. Книга "Плинні ідеології" рассказывает, что происходит с ключевыми идеология­ми XIX века, как они приводят к появлению идеологий ХХ века, изменивших ход мировой истории (коммунизма, фашизма и нацизма), и чему этот исторический опыт может нас научить.

Сегодня мы живем в абсолютно противоположное время, когда идеи никого не интересуют. Идеологии обмениваются масками: социалисты и националисты, левые и правые — все настолько перемешалось, что иногда сложно понять, где что.

Сообщающиеся сосуды

Ключевое понятие вашей книги — текучие идеологии. Пишете о том, что они всегда были взаимовлияющими, а не жестко противостоящими, а их противостояние — это часто борьба братьев-близнецов. Как идеологии влияют друг на друга?

— Идеологии — это гибриды. Они враждуют между собой, но и влияют друг на друга, поскольку связаны, как сообщающиеся сосуды. Фанатичная вера в любую идеологию опасна, но, к сожалению, сегодня много радикально настроенных людей (и в украинском обществе тоже). Кто-то фанатично верит в идеи национализма, а кто-то считает, что главная проблема общества — ультраправые. Одни идеологии невозможны без других, и я показываю, какие отношения были между ними на разных отрезках истории.

История ХХ века наполнена такими идеологиями-гибридами. Например, сегодня мы воспринимаем итальянский фашизм как правую идеологию. Но он родился из итальянского социализма, то есть левой идеологии. Муссолини изначально был лидером социалистической партии. Точкой бифуркации стала Первая мировая война, в которой Италия изначально не участвовала, занимая пацифистскую позицию. Из среды итальянских социалистов, настаивавших на вступлении в войну, и родился фашизм. Это был сплав социализма с ориентацией на пролетариат и консервативной идеологии, желавшей вести народ к идеалам имперской Италии.

То же самое произошло с нацизмом. Симпатии немецкого пролетариата были предметом борьбы в Германии 1920–1930 годов. За них сражались социалисты, коммунисты и национал-социалисты. Битву выиграли нацисты, и это повлияло на ход истории ХХ века.

Сейчас идеологии по-прежнему гибридны, но немного изменились. Они научились использовать риторику друг друга. Например, сегодня очень много ультраправых националистических партий имеют в своем словаре или даже названии слово "свобода".

То есть используют маркеры либерализма и таким образом претендуют на ее электорат?

— Конечно. Свобода — это символ либерализма, либерального патриотизма или либерального национализма. Но в Украине есть правая партия "Свобода", в Австрии и Голландии тоже есть правые партии со словом "свобода" в названии. Что это означает? Если классический национализм говорит: "Наша задача — вернуться к корням", то современный национализм видит эту задачу еще и в коллективном самовыражении, поиске идентичности.

С ультралевыми — вообще парадокс. Они, как и современные ультраправые, симпатизируют путинской России, видя в ней альтернативу. Левый и правый дискурсы в один голос твердят: "Мы критичны по отношению к системе". Посмотрите на месседжи российских телеканалов европейскому зрителю. Слоган Russia Today — Question more, "Спутника" — Telling the untold.

Иными словами, российские пропагандистские СМИ надевают маску критического осмысления реальности?

— Да, но критическое осмысление и критическая теория — инструменты левых философий ХХ века. А современная Россия отнюдь не левая страна, а скорее консервативная правая. Риторика современного консерватизма и популизма заимствует у левых практику постоянно подвергать все сомнению. Поэтому один из главных тезисов моей книги: не надо быть фанатиком. Нельзя абсолютизировать ни одну систему идей, потому что ни одна из них не создана навечно и все они способны трансформироваться.

Liberté, Égalité, Fraternité

В книге вы пишете, что любая идеология, доведенная до абсолюта, становится агрессивной и начинает оправдывать совершаемое в ее имя насилие. Пример тому — все ужасы ХХ века, который философ Мирослав Попович справедливо назвал "кровавым": Голодомор, Холокост, две мировые войны. Выучило ли человечество эти уроки и насколько сегодня опасен идеологический фанатизм?

— Мне кажется, мы начинаем забывать эти уроки, по крайней мере Западная Европа — точно. Если посмотреть на историю массового насилия в ХХ веке, то оно обусловлено идеями, которые родились значительно раньше. Можно сколько угодно говорить о конъюнктурных мотивах организаторов Холокоста или о том, что Гитлер изначально не собирался убивать евреев, но мы открываем Mein Kampf и видим, что такое гитлеровский антисемитизм. Это на самом деле очень длинная история: последствие идеологии XIX–ХХ веков, считающей, что есть привилегированные группы людей, а есть дискриминированные; есть исторические (то есть те, которые ведут вперед развитие истории), а есть те, кто этому мешает, а значит, их стоит уничтожить.

Если перенести это в контекст истории украинского Голодомора, то, конечно, были и экономические причины борьбы Сталина с украинским селом: борьба за ресурсы, продовольствие и т. д. Но важен и тот факт, что крестьяне в идеологии марксизма — это консервативный класс, стоящий на пути истории. У Сталина было понятие "бывшие люди", которым он узаконил возможность стирать с лица земли неугодных. В центре этого антилиберального подхода была мысль, что не у каждого человека есть базовые человеческие права.

Звучит очень страшно!

— Это, кстати, сегодня возвращается. Если посмотреть на современную Польшу, то там актуализируется подход, что есть люди первого и второго сорта. В Украине так же может произойти. Риск заключается еще и в том, что если в ХХ веке идеи абсолютизировали и это приводило к трагедиям, то в XXI веке мы наблюдаем процесс их обесценивания, когда говорят о конце идеологий. Я с этим тезисом не согласен.

В книге вы называете его упрощением. Почему?

— Потому что если согласиться с тем, что идеологии умерли, это означало бы, что нам больше не во что верить. И тогда можно не обращать внимания на ценности, стоящие за каждой из идеологий. Если взять такие ключевые идеологии XIX века, как либерализм, социализм и национализм, то в каждую из них "зашиты" ключевые ценности Французской революции.

Liberté, Égalité, Fraternité?

— Да, Свобода, Равенство, Братство. Свобода — это главная ценность либерализма, равенство — социализма, братство — национализма. Каждая из идеологий выбирала себе одну ценность и абсолютизировала ее за счет других. Социализм говорил, мол, нам нужно равенство, ради этого мы можем пожертвовать свободой и братством, то есть национальной идентичностью. Национализм настаивал, что братство важнее и ради него можно принести в жертву равенство и свободу, а ультралиберализм выбирал главной ценностью свободу. 1990–2000-е годы прошли под доминированием либерализма. Это привело к очень серьезному социально-экономическому расслоению в Европе, Америке и нашем регионе. Сегодня мы идем к ситуации все большего расслоения, а это очень опасно: такая же ситуация была накануне Первой и Второй мировых войн. Что объяснимо: когда вокруг огромное количество бедных, то это неминуемо ведет к социальному напряжению. И именно бедные люди голосуют за популистов и приводят к власти тиранов.

Это то, что мы наблюдаем, когда политики перед выборами обещают снизить коммунальные тарифы в 10 раз, раздают другие невыполнимые обещания.

— Украина в этом смысле не слишком отличается от других стран. Протесты "желтых жилетов" во Франции — реакция на те же процессы.

Ошибки ХХ века

Если идеологии стали настолько гибридными, используют схожую риторику, то можно ли их воспринимать всерьез?

— С одной стороны, я против идеологического фанатизма: мы действительно не должны повторить ужасных ошибок ХХ века. Важно удерживаться от доктринерства, которое гласит, что если идея не совпадает с реальностью, тем хуже для этой реальности. Но я также против позиции, что все идеологии якобы одинаковы, что ими можно жонглировать, подменяя одну другой. Это то, что делает Россия, где одной аудитории политики предлагают равенство, другой — свободу и т. д. Сами же при этом не верят вообще ни во что.

Почему к идеологиям стоит относиться серьезно? Потому что это инструмент осмысления и изменения реальности. Каждая из них фокусируется на конкретной ценности. Если мы видим, что в обществе проблема с равенством, огромное социальное расслоение, значит, нужно возвращаться к той или иной модели социализма — хотя бы на уровне отдельных элементов. Не надо удивляться и запросу на возвращение национальных идентичностей во всем мире — у людей есть стремление к ощущению братства, и разделение на "своих" и "чужих" тоже никто не отменял. Это нормально: после крена в ультралиберализм маятник качнулся в другую сторону. Но ценности никуда не делись, а идеологиями движут именно они. Искусство жизни в том и заключается, чтобы найти между ними баланс.

Что же будет с идеологиями в XXI веке?

— Мне кажется, в какой-то момент мы вернемся к политике убеждений. История циклична: есть периоды убеждений и периоды цинизма. Сегодня мы пребываем в ситуации, когда политики говорят исключительно то, чего требует рынок идей и запросов. В какой-то момент люди от этого устанут. Уже сейчас есть ощутимый запрос на людей с убеждениями. Но важно понимать, что такие люди иногда могут натворить много зла, например, если готовы убивать за свои идеи. Поэтому наша задача — искать баланс.