Дмитрий Шуров: музыкант в поезде

Треки Шурова врезаются в память и застревают в ней, как зубная боль. Верный признак того, что музыка настоящая. Так говорил Боб Дилан, на которого герой интервью внешне похож.

Шурову сейчас тридцать три. Возраст, когда человек приближается к своему первому пику. Если верить истории об Иисусе, переломный момент. Если не верить — тоже переломный.

Движение и музыка

Мы встречаемся на Подоле. Заходим в кафе, видимо, облюбованное музыкантом, потому что почти все его недавние интервью проходили именно в этом интерьере. Здесь у него даже есть любимое место, у стены, ближе ко входу.

Из-за барной стойки, которая висит козырьком надо мной, чувствую себя как в поезде. Или в клипе "Поезд", который Шуров сам придумал и снял. Видеоряд — пейзаж за окном несущегося поезда. В голове застрял припев из песни — "Пустые арены, разбитые окна, / Исписаны стены словами гнева. / Сбежавшее время зажало ответы, / Мы капли на солнце, на солнце в полдень".

Стоп-кадр из клипа Pianoboy "Поезд"

Спрашиваю, как возникла идея клипа. Шуров говорит, что, путешествуя, любит снимать из окон поездов, и даже в Киеве — когда ездит в метро. Из последнего вагона. Фишка в том, что потом это видео можно запустить в обратной перемотке, и возникнет иллюзия, что оно снято из кабины машиниста.

Музыкант рассказывает о метро в Дубае: электричка там идет настолько гладко, что возникает ощущение невесомости (съемки оттуда попали в ролик). О заброшенном терминале аэропорта в Питере, от которого тянется самый длинный в мире эскалатор. Однажды Шуров оказался на нем ранним утром и, конечно, вытащил камеру.

Вы любите движение?

— Люблю. В дороге ты можешь воспринимать информацию, потому что у тебя свободен мозг. У меня есть теория на этот счет: когда человек в движении, из него выветривается все лишнее.

Стоп-кадр из клипа Pianoboy "Поезд"

То есть избавление от дурацких мыслей — это физический процесс?

— Да. Я даже когда на велосипеде еду, это ощущаю. Бывают люди, которым помогает сидение на одной точке, аутотренинг или медитация. У меня в подобной ситуации только суицидальные мысли возникают. Мне надо двигаться. Отсюда и появляются такие клипы.

Реакции у Шурова молниеносные — он с легкостью перескакивает с темы на тему. Говорит быстро. Утверждает, что "заточен под результат". Думаю, даже когда дает интервью.

– Очень часто с людьми целый год что-то делаешь и понимаешь, что им хорошо, а о результате они не беспокоятся, — говорит он.

По словам музыканта, каждый завершенный проект — пинок под зад к следующему.

Вы как-то сказали, что идею надо воплощать в тот момент, когда она возникает.

— Окончательно понял это в Esthetic Education. У нас был очень мощный треугольник, идейный. Можно было издать учебник идей, но процент реализованных был настолько мизерным... Напрягало не отсутствие достижений, не аудитория, которую мы кинули из-за внутренних историй, даже не неизданные альбомы, а постоянная нереализация задуманного. Мне противопоказаны стабильность и спокойствие во всем, чем занимаюсь.

Как насчет дружбы. Закончилась?

— В случае с музыкантами плюсы в том, что кроме совместных выпивок у нас есть еще и альбомы. Поэтому есть дружба или нет ее — не так уж важно, главное — есть то, что будет объединять до конца дней. Никогда коллеги по группе уже не станут для меня случайными людьми.

Пианино и квантовая механика

Если выключить звук и понаблюдать за тем, как Шуров музицирует, кажется, будто он медиум и пианино играет на нем. Когда он выступал вместе с Вакарчуком и Земфирой, у меня всегда возникало ощущение, что пианист сам по себе, вне группы. Задаю бестактный вопрос об отдельности от прочих.

— Это когда? — тихо уточняет Шуров.

— Когда на сцене за инструментом сидели во время концертов, — бодренько отвечаю.

— А что я должен на руках у кого-то сидеть? — резонно парирует Дмитрий.

У меня нет ответа. Он смягчается.

— Когда я играю, это самое естественное для меня состояние. В этот момент я присутствую везде одновременно. Как в квантовой механике, микрочастица, которая существует в бесконечном количестве клонов во всей вселенной. Я это чувствую.

Все остальные ситуации для меня не очень естественны — я не люблю давать интервью, не очень люблю выходить на люди, не люблю фотографироваться, не очень люблю быстрые резкие совместные дела с незнакомыми людьми. Мне всегда требуется время, чтобы почувствовать. Возможно, поэтому у вас возникло ощущение, что я был отдельно, но это не так.

Почему вы начали петь?

— Нельзя в одном состоянии находиться все время. У человека есть истоки, то, откуда он вышел. То, в чем чувствует себя максимально комфортно. С пианино у меня давние отношения, гораздо более давние, чем со словом. Я начал на нем играть в четыре года, когда еще толком разговаривать не умел. И поэтому неудивительно, что, когда я играю, для меня это и терапия, и драйв. И дистанциирование от всего.

Со словом, пением, речитативом не так. Желание это делать появилось, когда я почувствовал, что уперся в какую-то стену. Стал искать выходы. Сначала вообще оперу написал ("Лев и Лея"). Работал с оперными певицами, начал заниматься вокалом, открыл для себя много интересных вещей, о которых не подозревал. И, кстати, понял, почему вокалистам больше платят. Потому что голос — самый уникальный на свете инструмент. На него влияет все, что с человеком происходит. Это отражение его физиологической сущности — если человек два часа не доспал, он уже поет по-другому.

В какой-то момент мне понадобилось донести не только эмоциональную, энергетическую часть, но еще и интеллектуальную. Отсюда и слова.

Музыкант говорит, что, когда играет на пианино, присутствует везде одновременно

А когда вы стали тексты к песням писать?

— Когда ты находишься в гипер­эмоциональном состоянии, стихи вместе с музыкой выходят одновременно. У меня так постоянно. Впервые это случилось, когда мне было 27 лет, — на песне "Точка.нет". Я понял, это для меня что-то новое, и схватился. К тому моменту я переиграл в музыке все, что мог себе представить: поп-рок-блюз-джаз — и мне надо было куда-то двигаться.

27 — это поздно?

— Боб Дилан все лучшее написал с 20 до 25. В нем что-то открылось тогда, он сам говорил. И я прекрасно понимаю, о чем он: есть вещи, которые ты создаешь бессознательно. Это был момент, когда он собой не управлял. И не потому, что много курил марихуаны в тот период, а потому что попал в струю. Это не пустая фраза. Она не означает, что музыкант просто ходит по улице и слушает, о чем люди болтают.

Попасть в струю — это значит, что если он не лентяй и не конченый алкоголик, то начинает в этот момент перерабатывать полученное и выдает на-гора свои гениальные альбомы. Но такое не длится долго, потому что меняется улица, меняется человек, и ему не может быть долго интересно что-то одно.

Боб Дилан придумал для себя гениальный ход — он решил давать сто концертов в год. Говорят, если он болен или не в духе, все равно выступление не отменяет, а просто играет плохой концерт — любите меня таким, какой я есть… Мне кажется, Джек Уайт сейчас тоже идет по его стопам, он вообще не заморачивается на том, как поет.

От "Простых вещей" к "Родине"

Первый альбом Pianoбой "Простые вещи" был легким, как летний ветерок. Второй — "Не прекращай мечтать" — вытолкнул фэнов из зоны поп-комфорта и погрузил в пучину остросоциальных, жестких хип-хоповских песен, пронизанных такой любовью к миру, что иногда от этого больно, почти физически.

Заглавная песня "Родина" написана до Майдана, но срезонировала с последними событиями так мощно, будто это минная растяжка в ромашковом поле, о которую зацепился ногой прохожий.

Еще год назад мне казалось, что вы пишете слишком непонятную для Украины музыку. После "Родины" ощущение изменилось. Во втором альбоме появились социальные песни. Как произошло это переключение?

— Ситуация была, как у Боба Дилана, я просто не мог сопротивляться. В альбоме песни стоят в порядке написания. Я вообще отношусь к этому альбому как к подарку свыше. Потому что не контролировал себя, когда это все писал. "Родина" — первая странная песня, которую я сначала боялся показывать близким друзьям, потому что понимал: они будут в жестком шоке.

Они действительно удивились?

— Да. Спрашивали: у тебя все нормально? А я чувствовал себя более чем в порядке. Воспринимал это как новый виток, понимал, что буду копать дальше. Сейчас это же происходит и с третьим альбомом, он получается не похожим на второй. Я его писал этим летом. Потому что зимой-весной не мог работать, понятно почему.

Куда вас занесет на этот раз?

— В песнях появилось больше нежности к людям.

Вы давно поняли, что любите людей?

— Еще во время работы над "Простыми вещами". Мне не очень интересны артисты, которые находятся в своем пузыре и пишут альбомы о себе. Если, конечно, ты не Тори Эймос... Но о себе я понял: чтобы сдвинуться с мертвой точки, я должен любить. И я чувствую по последним нашим концертам, что людям не хватает нежности.

Знаете, когда любимые живут вместе уже пятый или шестой год, очень много работают, им иногда надо просто остановиться, обняться и так постоять вместе. Минут пять. И это для них лучше, чем десятидневный отдых на Бали. Думаю, в новом альбоме будет много вот этого — просто "обнять и плакать". С одной стороны, я музыкант и не могу постоянно находиться в сжатой среде, с другой — человек, который живет здесь и каждый день сталкивается с окружающим мрачняком. Все это вместе, видимо, и выливается в нежность.

Когда выйдет третий альбом Pianoбой?

— Не знаю. Песни получаются, но я понимаю, что они в него не войдут, потому что меня самого до такой степени не цепляют.

Мы прощаемся. Я иду по Подолу. Со стороны Андреевского колокольный перезвон. Навстречу молодая мать везет в коляске укутанного младенца. Кто-то рядом поскользнулся и ругнулся матом. Так холодно, что окурки примерзают к заледенелому тротуару. Я достаю мобильный и включаю давно скачанную песню "Родина".

Фото: Дмитрий Шитко, Соня Плакидюк