История одной сотни

На Майдане их вел в бой сотник по прозвищу Вуйко. Плечистый седой галичанин в трофейном ментовском бронежилете. Он же командовал 22-й сотней Первого резервного батальона Нацгвардии. Вместе прошли Майдан, вместе пришли записываться в Нацгвардию. Две недели рыли окопы на полигоне в Новых Петровцах под Киевом, мечтали сменить лопату на автомат, косились на милицейское начальство. Нацгвардия — подразделение МВД, а к милиции у майдановцев отношение было сложное. Приказы майоров и полковников бывшие самообороновцы выполняли, но глядели хмуро, ждали подвоха.

Все они рвались на фронт. Все, кроме Сывого. Я познакомился с ним в марте на полигоне. Мужик слегка за сорок, в мирной жизни строитель. Окопы рыл быстрее других. Свое умение объяснял тем, что в молодости много тренировался — в войсках госбезопасности СССР, в 14-й армии генерала Лебедя. Готовили солдат для Афганистана, а отправили в Приднестровье. "В армии я свое отслужил, — говорил Сывый, закуривая, — пусть молодежь идет на контракт, а я подсоблю, если надо будет". Планы у Сывого были самые мирные: в Киеве у него осталась любовь, да и раненую на Майдане ногу надо было подлечить.

А потом всей сотней вернулись на Майдан. Вдруг звонят: приезжай. В жаркий весенний полдень они понуро сидели под Макдоналдсом в зимних бушлатах — решали, как жить дальше. Сывый надел черный берет войск госбезопасности и оттого выглядел мрачнее остальных. Юный Витя Снайпер был молчалив, сверлил взглядом асфальт. Выяснилось: начальство по итогам психологических и медицинских тестов отбраковало большинство бойцов. Вуйко во время построения вышел к генералу и объявил, что снимает свою сотню с учений и отправляется обратно на Майдан. И они ушли. Строем.

"Понимаешь, идти многим ребятам теперь некуда, — объяснял Вуйко. — Вовчик — из Николаева, Данила — из Мариуполя... Дома их титушки ждут. А вон те пацаны раньше в России работали, теперь они там будут считаться террористами". Но мосты оказались не сожжены. Через два дня часть 22-й сотни вернулась в ряды Нацгвардии. Вуйко же занялся общественной деятельностью. Откуда он мне только потом не звонил, что только не предлагал. То обещал раздобыть документы о закупке Минобороны бронежилетов по баснословным ценам, то просил написать о сборе гуманитарной помощи для бежавших из Крыма татар. Сывый отправился залечивать раненую ногу в Словакию. Молчаливый Витя Снайпер вернулся в Нацгвардию и через два месяца оказался на блокпосту под Славянском.

Бойцы 22-й сотни Самообороны на учениях в Новых Петровцах. Март 2014 года. Виктор Еременко — четвертый справа (в верхнем ряду)

Иногда я звонил Вите — узнать, что творится на передовой. Витя охотно делился впечатлениями: "Если б дали нам больше полномочий, мы бы давно в этой войне победили". От войны он устал — мечтал пойти в отпуск, хотел пожить дня три-четыре в палатке с девушкой где-нибудь на берегу Днепра. Хотя служить Вите, как ни странно, понравилось. Он даже решил продолжить службу после войны: "Может, в органах нужны будут люди, которые не продаются, так вы там напишите про меня. Может, позвонят". В какой-то момент я потерял его из виду. И не только его. Хотя иногда ребята из 22-й сотни сами звонили. Однажды позвонил Сывый. Я был рад услышать его голос — человек компанейский, в общении приятный. Из разговора выяснилось, что он все-таки воюет, но сейчас в Киеве, в отпуске.

Сывый

Ему 41 год, он родом из Ивано-Франковской области, разведен. Майдан застал Сывого на заработках в России. Бросил работу, приехал в Киев, попал в 22-ю сотню, позже стал командиром небольшой группы быстрого реагирования, следившей за перемещением титушек по столице. Вместо того чтобы вернуться к мирной жизни, записался в добровольческий батальон "Шахтерск". Не смог иначе.

Недавно у него обострилась язва желудка, пришлось ехать в Киев. Встретились неподалеку от больницы, куда он каждый день ходил на процедуры. Полчаса мы шатались по городу, подыскивая недорогое кафе хоть с каким-то подобием диетической пищи. Нашли. В разговоре Сывый случайно обронил, что почти вся зарплата за время войны — около трех тысяч гривен в месяц — теперь уходит на лекарства.

Попытку сфотографировать его боец пресекает и предлагает сразу договориться: никаких имен и фотографий, только псевдонимы.

— На меня же охоту могут объявить, как ты не понимаешь, — говорит он и обводит взглядом зал мирного кафе, давая понять, что "охотники" могут оказаться где угодно.

Звучит не очень убедительно — атмосфера забегаловки на площади Шевченко расслабленная, за соседним столиком работницы торговли что-то оживленно обсуждают. Но я соглашаюсь: никаких имен, значит, никаких имен. Сывый с опаской заглядывает в стакан виноградного сока, видимо, размышляя, можно ему такое сейчас или нет, делает решительный глоток и негромким голосом начинает рассказывать о себе с того места, на котором мы расстались несколько месяцев назад:

— После Петровцев побратимы отправили меня в Словакию на лечение, а когда вернулся, мы с Дюхой, моим земляком, решили идти в добровольческий батальон. Но для этого надо было целый месяц торчать на учениях. А чему мне после Приднестровья учиться? В общем, еще в мае решили, что приедем в Донецк и незаметно примкнем к нашим. Купили билеты, поехали. Как только сошли с поезда, нас тут же скрутили. В сумках нашли майдановскую форму, а в паспортах — ивано-франковскую прописку. Считай, приговор. А знаешь, кто нас связывал? Арабы!

— Может, чеченцы? — переспрашиваю я.

— Нет, чеченцев я бы сразу узнал, я даже язык их чуть-чуть понимаю, — усмехается Сывый. — Самые настоящие арабы, коричневые, как шоколад. Наемники. Надели мешки нам на головы, завязали руки-ноги и повезли куда-то. Я думал, может, попрошусь в туалет и, если развяжут, смогу справиться с одним-двумя и убежать.

Псевдоним Снайпер Виктор Еременко взял себе еще на мирном Майдане. А на войне стал пулеметчиком

В словах Сывого нет бравады. Навыки рукопашного боя пришлось вспомнить еще на Майдане, когда в январе он с голыми руками шел против вооруженного "Беркута". В феврале Сывый был уже неплохо экипирован: шлем, щит, дубинка, газовый баллончик и наручники — все это он добыл в бою.

— Но на все просьбы арабы отвечали одинаково — били прикладами под ребра, — продолжает Сывый. — Тоже опытные. Я уже было решил, что конец нам. А потом вдруг везшая нас машина наткнулась на украинскую разведку. Началась стрельба, и нас бросили. Как же мы были счастливы, услышав "Слава Украине!" Это были ребята из батальона "Шахтерск".

• Читайте также: Люди без паспорта. Как переселенцы и бойцы АТО проходят испытание бюрократией

Те минуты Сывый будет вспоминать всю оставшуюся жизнь и не раз еще подымет чарку за встречу с шахтерцами. Но сейчас ему алкоголь противопоказан, и он залпом допивает сок.

— А знаешь, кто со мной теперь в "Шахтерске"? Вуйко!

— Жив-здоров? — спрашиваю я.

Вместо ответа Сывый достает маленький, чуть ли не музейный телефон — другие на войну брать бессмысленно — и, сделав мне знак, включает громкую связь. В кафе царит все тот же обычный гул, и на нас не обращают внимания.

— Дай Боже здоров`я! — звучит в трубке хрипловатый веселый голос. — Що то ви там без Вуйка п"єте-гуляєте, га?

Вуйко

Они с Сывым земляки и в чем-то похожи. Но Вуйко старше, ему 47. У обоих майдановцев был опыт службы в силовых ведомствах — у Сывого в войсках госбезопасности, у Вуйка — в милиции. Оба общительны, но голос сотника громче. На Майдане он мог ругаться так страстно, что в соседних палатках думали, что началась драка.

Помню, с каким чувством он мне объяснял в конце марта возле Макдоналдса, что майдановцев сливают. Он был разгневан на политиков и милицейских генералов, говорил: "Я не сдамся, я напомню им, кто мы, а кто они. Мы с ребятами пойдем к Верховной Раде, к Администрации президента, к Кабмину. Мы хорошо знаем эту дорогу". Сотни таких мужиков жили потом на Майдане, "держали площадь", митинговали у Верховной Рады, постепенно втягиваясь в постреволюционное пьянство. Но первые разочарования не сломили сотника. Он искал дорогу на войну и нашел ее.

Вуйко деловито обменивается с Сывым информацией о волонтерских продуктовых поставках, рассказывает о том, что обстановка сейчас более-менее спокойная, и, обращаясь ко мне, шумит в трубку:

— Ви там напишіть про наш батальон. Хай знають про наших хлопців!

Тщеславие здесь ни при чем. Добровольческие батальоны живут на пожертвования, и от внимания прессы иногда напрямую зависит обеспечение и жизнь бойцов.

— Напишу! — обещаю я.

Нажав "отбой", Сывый комментирует:

— Вуйко отлично воюет. Правда, он не руководит больше штурмовыми группами, а выполняет работу зав­хоза. Но когда принимал эту должность, поставил условие: если батальон пойдет в бой, он будет воевать вместе со всеми.

Пока Сывый превозносит воинские качества Вуйка, я достаю сложенный вдвое листок с телефонами ребят из 22-й сотни. Когда-то его специально для меня сделал один из бойцов по прозвищу Писарь.

На учениях в Новых Петровцах герои Майдана еще не знали, что им предстоит стать и героями войны

Писарь

Я его хорошо помню: интеллигентный юноша, 22 года. До Майдана учился на историка. Молодой и горячий украинский патриот родом из Донецкой области был одним из тех, кто вернулся на полигон после демарша Вуйко. В палатке в Новых Петровцах он рассказывал о том, что не хочет возвращаться в родной Мариуполь, где "много люмпена". Да и у всех его родных пророссийский настрой. Служба в Нацгвардии была для него спасением.

Писарь рад слышать нас с Сывым. Нет, он не в Нацгвардии, нет, не на фронте. Начинает взахлеб рассказывать о своих приключениях. Из рядов Национальной гвардии Писаря вырвало уведомление из Мариупольского гуманитарного университета о том, что если он не защитит в ближайшее время диплом магистра, будет отчислен. Дома его приняли неожиданно хорошо, потому что сломалась спутниковая антенна, и родители, отрезанные от российского ТВ, изменили отношение к происходящему.

• Читайте также: Великая украинская стена. Как может выглядеть новая граница с Россией

После защиты диплома Писарь вступил в местную Самооборону и едва не попал в плен к сепаратистам, которые пытались ворваться в штаб, где забаррикадировались бойцы. Потом он был волонтером, собирал деньги на армию. И вдруг неожиданно получил приглашение на работу в школу.

— Знаете, я хотел бы делать мир лучше без помощи автомата. Поэтому никому не говорю, что был на Майдане и в Нацгвардии, — говорит Писарь.

— Тю, — удивляется Сывый.

— У нас ведь было очень мощное сепаратистское движение, — объясняет свою позицию Писарь. — И многие перестали поддерживать его только потому, что не хотят войны. И дразнить людей сейчас незачем.

Писарь долго рассказывает об университетском друге-сепаратисте, воюющем за ДНР; о патриотических настроениях в Мариуполе; о том, что согласно канонам исторической науки объективно о тех или иных событиях можно судить лишь по прошествии как минимум десяти лет.

После этой тирады Сывый вежливо прощается и, глядя в сторону, наставительно произносит:

— От некоторых больше проку на гражданке. На войне они только портят статистику потерь. Главное, чтобы человек не отрекался от тех идеалов, за которые когда-то боролся. Каждому свое. Я вот в школе не смог бы работать.

Подумав, добавляет:

— Все-таки на войне не нужно ждать десять лет, чтобы определить, кто враг, а кто друг.

Сывый еще что-то говорит, а я вспоминаю, что в 22-й сотне Писарь был не единственным, кто не хотел возвращаться в родные края из-за титушек. Мне запомнился Володя Старшина из Николаева. Он говорил, что в родном городе с ним обещали поквитаться за участие в Майдане. Звоним ему.

Старшина

До Майдана 29-летний Володя Старшина работал в одном из гипермаркетов Николаева клиент-менеджером. До этого продавал пиво и металлопластиковые окна. Мастер спорта по боксу, два высших образования: институт физкультуры и кораблестроительный.

На самом деле он не старшина, а лейтенант после военной кафедры. Это учли в Нацгвардии: он командовал подразделением во время осады Славянска, был на различных блокпостах в Донецкой области. Пару месяцев назад я ему звонил. Он говорил, что в окопах во время ночных обстрелов переосмыслил всю свою жизнь. С тех пор Володя прошел две ротации в зоне АТО, а на третью ехать отказался.

— Я почувствовал, что жутко устал, — вздыхает в трубку Володя, — ведь воевал уже полгода, если считать вместе с Майданом.

Бывшие самообороновцы, а ныне бойцы Нацгвардии, подчиненной МВД, оказались в одном окопе со своими вчерашними противниками — беркутовцами

Была у Володи и еще одна причина, с женским именем Кристина. Они познакомились на Майдане 1 января. Теперь Володя Старшина живет у Кристины во Львове и хочет устроиться в институт Сухопутных войск.

— Во Львове здорово, — говорит он, и я чувствую его улыбку. — Впервые я побывал здесь после Майдана, потом после первой ротации. А когда при­ехал в третий раз, просто не смог заставить себя вернуться на войну. Хотя если работы в городе не найду, то вернусь на фронт. Поэтому на всякий случай сохранил свой бронежилет.

Сывый не осуждает Володю. Вертит в руках пустой стакан из-под сока и вдруг признается:

— А у меня любимая в Киеве, — он говорит словно не своим голосом, более глубоким и мягким. — Мы с Юлей тоже познакомились на Майдане. Я был командиром группы быстрого реагирования, она — из волонтеров, которые на своих машинах подбрасывали нас куда нужно. Как демобилизуюсь, распишемся с ней. Если бы не любовь, на войне было бы совсем трудно. Сывый что-то прикидывает в уме и сам себе кивает:

— После больницы надо возвращаться к ребятам. Вот и Дюха после госпиталя…

— Дюха? Он ранен?

— Контузия, — отвечает Сывый.

— Вы с ним вместе в "Шахтерске" служите? — уточняю.

— Нет, Дюха в Нацгвардию пошел, потом — в "Айдар". Давай, наберем его.

Дюха

26-летний Дюха — давний приятель Сывого. Он тоже из Ивано-Франковской области. До войны зарабатывал евроремонтами. Но есть у Дюхи еще одна уникальная строительная специализация — печки и камины. Теперь он осваивает очередную профессию — военного.

— Как отлежусь, снова на фронт, — обещает Дюха. — А служить согласен только в "Айдаре". У нас никто никого не сливает, жесткая дисциплина и все друг за друга горой. А на войне главное — уверенность в тех, кто стоит рядом.

• Читайте также: Как Минобороны обучит каждого украинца военному ремеслу

Сывый долго говорит с Дюхой о родных и соседях. А я вспоминаю, как когда-то в Новых Петровцах мне не удалось завязать с ним разговор о "высоком". Он оказался слишком прост, чтобы рассуждать о том, что и на гражданке можно быть полезным. На Майдане он боролся за свободу, и его служба в "Айдаре" стала продолжением этой борьбы.

— Слив информации — бич добровольческих батальонов, — говорит Сывый, положив трубку. — Вот, например, получаем приказ и следуем на место: все на виду. Никто из своих не может даже эсэмэс написать. И все равно в бою понимаем, что нас ждали. Мое мнение — это из штаба сливают, там надо искать. Страшно, когда молодые ребята гибнут. Такие как Дюха, как Снайпер.

— Витя Снайпер, помню. Он в "Айдаре" или в Нацгвардии?

— Сейчас выясним.

Отверженный

Витя Снайпер, 21 год. Родом из Черкасской области. До Майдана работал охранником и разнорабочим. После учений в Новых Петровцах был зачислен в состав Первого резервного батальона Нацгвардии. Немного задумчивый и молчаливый паренек. Кажется, из очень бедной семьи. Витя радуется, услышав голос Сывого. Но после простого вопроса "Как дела?" стушевывается, комкает ответы.

— Да говори по порядку, что случилось, — просит Сывый.

— Я прошел уже две ротации и снова поехал бы в зону АТО, но меня оставили из-за случая одного. В палаточном городке в Изюме у меня и у моего ротного украли табельные пистолеты. К нам в палатку в тот день кто только ни заходил: бойцы "Альфы", "Омеги", десантники. Мы бы никогда не подумали, что кто-нибудь из них. В общем, я вышел в туалет, вернулся, а пистолета нет. Может, кто на продажу украл, а может, хотел за что-то отомстить. Короче, оставили меня теперь дома. И уголовное дело открыли. Но я все равно надеюсь, что мне разрешат воевать. Каждый день жду звонка из военкомата.

Сывый качает головой, Витя продолжает:

— Я готов загладить свою вину на фронте. Но не знаю, получится ли. А вдруг тюрьма… За что?

Нам нечего ответить Снайперу. Сывый говорит, что все будет хорошо, но разговор не клеится. Прощаемся, желаем Вите "держаться". После этой беседы остается осадок.

— У нас такого и близко не было! — возмущается Сывый. — Оружия-то у каждого выше крыши, и все его с собой в туалет таскать не будешь. Сваливаешь в палатке на спальник и забираешь, когда надо.

Помолчали. Но Сывый так и не успокоился:

— Видишь, как складывается. Того, кто хочет и может воевать, не берут, уголовные дела заводят, а тянут через военкомат кого-то, кто упирается руками и ногами.

Темнеет. Сывому пора возвращаться в больницу. Мы о многих не успели поговорить. Как там Виталик Чех — студент первого курса архитектурного факультета; чем живет Саша Пушкин — у него, я слышал, недавно родилась дочка; что думает об этой войне Коля Байкер, участвовавший летом в создании Киевского батальона территориальной обороны и очень болезненно перенесший распад Майдана. Темнеет, пора.

— Береги себя! — кричу я Сывому на прощанье, и его седая голова несется через площадь, он торопится успеть на автобус.

Послесловие

Прошло недели две, может, больше. Статья была сдана редактору и попала "в стол": материал не событийный, подождет. Позвонил Сывый. Я набрал воздуха в грудь, приготовился сказать, что текст обязательно выйдет. Излагаю. Сывый перебивает:

— Витя погиб.

Через несколько дней после нашего звонка Витю все-таки пригласили в военкомат и разрешили вернуться на фронт. Снайпер был счастлив. Во время разведки позиций на терриконе с еще одним бойцом, десантником, нарвались на засаду. Выстрел в спину. У Вити не было шансов: пуля попала в край бронежилета и, изменив траекторию, прошла сквозь тело, задев жизненно важные органы. Десантник отделался легким ранением. Это произошло на шестой день перемирия. Теперь, когда Снайпер погиб, можно назвать его имя — Виктор Еременко. Вечная память.