Унесенные революцией. Американский историк Марси Шор об "Украинской ночи" и втором Майдане

"Это было по-настоящему удивительное мгновение, когда политика соприкоснулась с реальностью. Я видела друзей, коллег, знакомых, которых знала годами. Все они ценили неприкосновенность частной жизни, но внезапно обнажили свои души и начали принимать решения, которых еще несколько месяцев назад от себя не ждали", — вспоминает Марси Шор. В книге она решила написать о том, как мы слабо понимаем и осознаем, чем же на самом деле была Революция достоинства. "После второго Майдана журналисты и политики комментируют лишь ситуацию в Украине с точки зрения политики НАТО, международных финансов и нефтяных инвестиций, но почему-то не говорят о преобразовании человеческих душ", — удивляется писательница.

Благие цели

Марси Шор — доцент Йельского университета, историк — своей главной задачей видит спасение первоначальной метафизической концепции понятия "революция", которая сегодня извращена. В понимании Шор, а также многих писателей, деятелей искусства, философов и студентов "революция" еще совсем недавно означала противостояние произволу. "Это русское слово, объединяющее произвол и тиранию, оно означает быть в руках чей-то чужой злой и капризной воли", — объясняет Шор.

По ее мнению, Виктор Янукович стал символом произвола, против воли народа отказавшись подписывать Соглашение об ассоциации между Украиной и ЕС. К тому же у него отсутствовали идеалы. "Сам Янукович был скуп на объяснения, почему он делает так, а не иначе. Он так и не сказал, за какие такие высокие идеалы украинский народ заслужил страдания", — пишет Шор.

Отсутствие высшей цели и цинизм власти, по ее мнению, — основная причина возникновения протестов в Киеве. В своих исследованиях Шор прослеживает грань революционного поведения, когда человек трансформируется для того, чтобы открыть путь обществу к новой главной идее, к новой цели.

Первый этап революции, размышляет Шор, заключается в самопроизвольной организации, при которой ранее пассивные группы объединяются для создания импровизированных уличных кухонь, госпиталей и подразделений самообороны. Сюда входят разные слои общества: айтишники из Днепра, бизнесмены из Киева, одесский математик, а также ультраправые элементы. "Но если революция демократическая, то разве она может исключать участие даже самых неприятных слоев общества?" — задается вопросом Шор.

Второй этап, продолжает исследовательница, — это принятие радикального, часто опасного для жизни выбора. Марси Шор объясняет, что в обществе без идеологии готовность рисковать придает смысл даже смерти. "Например, солист группы "Океан Ельзи" Святослав Вакарчук, — говорит Шор, — считает, что случаи гибели революционеров спровоцировали тектонический сдвиг в мышлении общества. Это заставило людей стать более ответственными и меньше придерживаться патернализма".

Далее приходит странное чувство, когда на время протестов люди попадают в пространство, где привычная жизнь приостановлена, а вместо нее возникает критическая фаза, вследствие которой революция обретает смысл. В случае со вторым Майданом, говорит Шор, смысл воплотился в словосочетании "Революция достоинства". Противники революции сущность слова "достоинство" пытались исказить. Неслучайно кремлевская пропаганда заявляла, что протестующие — это проплаченные Западом активисты, чьими руками тот хочет сместить Януковича.

На третьем этапе, по словам Шор, ценности революционеров перешагивают уровень, после которого все рациональные расчеты не действуют и где многие готовы умереть за идею. Если эти люди остаются в живых, рождается революционная душа, которая определяется готовностью жертвовать собой ради другого. Шор приводит пример французского философа и писателя Альбера Камю, для которого желание, приводящее к восстанию, означало защиту индивидуализма и преодоление отчуждения. Диалектика в понимании Камю заключалась в том, что восстание начинается от индивида, но всегда переходит в критическую массу.

Марси Шор говорит, что на этом этапе люди не играют в субъективность под названием "произвол". Идея перехода к другой субъективной реальности была озвучена в социальных сетях, которые стали площадкой для новых "Я". Во время протестов социальные сети выступили силой, которая собрала и сплотила отдельных индивидов. Например, когда молодой фельдшер Олеся Жуковская, истекающая кровью, написала в своем Twitter-аккаунте, что она умирает, ее твит мгновенно разлетелся по всему миру. Да, это сообщение лишило ее смерть (Олеся Жуковская выжила. — Фокус) интимности, но нарушение такой интимности стало индивидуальной защитой девушки. То есть смерть как факт стала публичной, и она объединила людей вокруг нее, хотя процесс кончины самой жертвы остался "за кадром".

Разная реальность

С одной стороны, социальные сети породили парадокс мгновенности распространения информации. Но камерная природа сетей означала, что революция на Майдане происходит в своеобразном вакууме для ее участников, тогда как миллионы других украинцев живут в своей субъективной реальности под влиянием иных информационных потоков, которые не транслировались из центра украинской столицы.

Когда герои книги Марси Шор выходят за пределы Майдана, им приходится сталкиваться с тем, что не все принимают их героизм, некоторые готовы поддержать российскую агрессию против Украины. Многие революционеры из книги писательницы видели украинскую революцию как воплощение идеи объединенной Европы, где действует верховенство права и достоинства. Но эта логика, утверждает автор статьи Питер Померанцев, означала, что герои книги воспринимали всех, кто против таких идей, как людей с советским менталитетом.

Многие в Украине, говорит Померанцев, жили или живут в парадигме кремлевской пропаганды. Например, в Одессе существуют десятки новостных сайтов и телеканалов, которые выражают интересы и взгляды бесчисленных этнических групп. Одессе нельзя просто так приклеить ярлык "советский" или "европейский" город, так как здесь нет подобного общего видения у всех групп населения. Каждая община живет в своей реальности, периодически вступая между собой в конфронтацию.

Также люди, живущие Майданом, в книге Шор крушат по всей стране памятники Ленину, олицетворяя тем самым избавление от советского империализма. Но для многих украинцев, которые не вовлечены в происходящее на Майдане, памятники никакой идеологической нагрузки не несли. Скорее всего, размышляет Померанцев, эта ностальгия определенных людей по своей молодости: еще недавно они встречались под этими памятниками, маршировали, любовались клумбами возле них, а сегодня другие отбирают эти теплые воспоминания. Именно от этого им и становится больно.

Марси Шор говорит, что сегодня, путешествуя по Украине, можно наткнуться на уникальный феномен: люди сталкиваются с двумя разными реальностями. Некоторые майдановские активисты, вернувшись домой, говорят, что их окружение живет в несуществующей реальности. Даже военнослужащие утверждают, что после участия в войне для них образовалось две реальности.

В конце книги Шор указывает на зловещие признаки развала первого этапа революции — "спонтанной самоорганизации", когда правые активисты, присутствовавшие на Майдане, избили активиста левого крыла Майдана Василия Черепанина. Черепанин, однако, менее озлобленный, чем можно было себе представить. "Я счастливый человек", — говорит он, ведь у него теперь есть опыт реальной демократии, опыт, который большинство людей никогда не испытывали за свою жизнь. Несмотря на избиение националистами из "Свободы", Василий признается, что когда был на Майдане вместе с членами "Свободы", чувствовал себя в безопасности с ними.

• Читайте также: Дело Майдана. Al Jazeera об уроках и последствиях Революции достоинства

Книга заканчивается тем, что в результате Революции достоинства появилась нация, которая должна проявлять такое же доверие и солидарность, как это было во времена Майдана. Но Померанцева поражает то, насколько эта проблема связана с тем, что сейчас происходит в Европе и Соединенных Штатах: развал национального общественного пространства, борьба за то, кто будет определять будущее, дезинформационные черные дыры, тянущие людей в извращенную ностальгию. Люди не столько поляризованы, сколько живут в каком-то своем оторванном от реальности мире. Кроме всего прочего, остается множество важных вопросов, на которые еще предстоит дать ответ. К примеру, что значит быть нацией во времена глобализации? Как можно объединить многоэтническую, многоязычную реальность в согласованную политику? И как формируется дискуссия о прогрессе в эпоху ультрарелятивизма, где у каждого есть своя версия правды?

По материалам: The American Interest
Перевод Даниила Непочатова