Ирландский компромисс. Берти Ахерн о том, в чем нельзя идти на уступки в переговорах по Донбассу

Сколько бы ни длилась война на востоке, рано или поздно она закончится и придется заново выстраивать отношения по законам мирного времени. История знает немало примеров урегулирования конфликтов, казавшихся бесконечными. Один из недавних — Белфастское соглашение, положившее конец вооруженным столкновениям в Северной Ирландии и этнополитическим противоречиям по поводу статуса региона, существовавшим на протяжении почти ста лет. 11-й премьер-министр Ирландии Патрик Бартоломью Ахерн был одним из ключевых участников этих переговоров. Он рассказал Фокусу о том, от чего зависит продолжительность мира, какие ошибки часто совершают переговорщики и как решаются проблемы после подписания договора.

КТО ОН

Политический деятель. Трижды избирался премьер-министром. Самый молодой глава правительства Ирландии

ПОЧЕМУ ОН

Активный участник мирных переговоров по Северной Ирландии. При нем было подписано и реализовано Белфастское соглашение

Как бы вы оценили минские соглашения? Могли ли они принести мир нашей стране?

— Природа соглашений в Минске и Белфасте во многом различна. Однако, основываясь на ирландском опыте, я могу рассказать об инструментарии переговоров. Сам факт заключения договора, устраивающего обе стороны конфликта, уже позитивен. Подписывая такие документы, никто не знает наверняка, как долго продлится мир. Опыт показывает, что шансов добиться стабильности больше там, где соглашение максимально детализировано. Обсуждайте все значимые темы в подробностях. Это сделает переговорный процесс более длительным и сложным. Оставив какие-то вопросы за скобками, вы, возможно, ускоряете подписание, но увеличиваете риски новой эскалации насилия.

Второй совет тем, кто хочет стабильного мира: чем шире круг переговорщиков, тем лучше. Иногда это означает, что к обсуждению придется привлечь людей, которым не подают руки, возможно, даже тех, кто участвовал в кровопролитии. Подписывая Соглашение Страстной Пятницы, мы хотели быть уверены, что его одобряют все, кого оно касается, поэтому вынесли его на референдум в обеих частях тогда еще разделенной Ирландии. Эта мудрая мысль пришла в голову Джону Хьюму, одному из основателей Социал-демократической лейбористской партии Северной Ирландии, обладателю Нобелевской премии мира. Он сказал, что после референдума это будет уже не политическое и не правительственное, а народное соглашение. Нечто подобное недавно попытались проделать в Колумбии. На всеобщее голосование там вынесли соглашение между властью и повстанцами ФАРК, но народ проголосовал против, и правительству пришлось вернуться за стол переговоров. Вторую версию соглашения подписали уже без референдума — не уверен, было ли это верным решением.

В Украине уже есть решение о торговой блокаде оккупированных территорий на востоке. Как считаете, блокада полезна или вредна?

— Очевидно, я не могу ничего советовать украинцам. В свое время британские власти блокировали все автомобильные дороги и даже уничтожали мосты, ведущие из Южной Ирландии в Северную, чтобы помешать перемещению участников вое­низированных групп. Во время вооруженного конфликта объем торговли между Дублином и Белфастом составлял примерно 25% от среднего для континентальной Европы показателя, хотя между этими городами всего полтора часа езды. В экономическом смысле потери были очень существенными, а убедительных подтверждений полезности блокады я так и не увидел. Отрезая людей друг от друга, мы создаем дополнительные проблемы с обеих сторон "стены" и осложняем процесс восстановления нормальных торговых отношений после заключения мира.

Мирное соглашение всегда предполагает компромиссы, но если зайти в этом смысле слишком далеко, можно нивелировать ценность договора. В каких вещах на уступки идти нельзя?

— Отвечу, исходя из ирландского опыта. Во-первых, огонь и переговоры нельзя вести одновременно. Не следует садиться за круглый стол с теми, чьи люди все еще участвуют в военных действиях. Важно, чтобы все участники обсуждения понимали: если им чем-то не нравится договор или поведение других сторон переговорного процесса, выражать недовольство можно только политическими средствами. Возобновление насилия автоматически означает прекращение разговора. Во-вторых, нельзя идти против закона даже ради заключения мира. В-третьих, военизированные формирования с обеих сторон, да и вообще все участники конфликта должны сдать оружие. В остальном нужно идти на уступки. Переговоры, предшествовавшие заключению Соглашения Страстной Пятницы (оно же Белфастское соглашение. — Фокус), шли с сентября 1997 года до апреля 1998-го. Компромиссных решений за это время было принято множество. Как вы знаете, в конституцию Республики Ирландия внесли изменения, касавшиеся территориальных претензий на Северную Ирландию. У Северной Ирландии появились автономные органы власти — Ассамблея, по сути парламент, и исполнительный комитет, состоящий из 12 министров. И хотя в формировании институций законодательной и исполнительной власти нет ничего нового, в нашем случае это была нетривиальная задача. Представьте себе ситуацию: есть две конфликтующие стороны, одна получает 40% представителей в правительстве, другая — 60%, и нужно разработать такие условия, при которых они будут уравнены в возможностях влияния на управление страной. Мы придумали схему, при которой тот, кто получил большинство, назначает премьер-министра, а меньшинство — его зама, но с точки зрения полномочий эти две фигуры практически равны. Один ничего не может без другого.

Какие из компромиссных решений дались тяжелее всего?

— Трудно было согласиться выпустить из тюрем военных преступников, убийц, вне зависимости от того, кого они убивали — солдат, полицейских или гражданское население. Мне многие советовали этого не делать, боялись того, что, оказавшись на свободе, эти люди снова встанут на путь насилия и будут новые жертвы.

Мы шли на риск, но постарались снизить его за счет особых условий освобождения. Если на воле кто-то из выпущенных совершал преступление, он возвращался за решетку и новый срок прибавлялся к старому. К счастью, это сработало, случаев повторных преступлений было совсем немного. В итоге отпущенные заключенные, вернувшись в свои общины, стали адвокатами мирного процесса. Обсуждали с соседями и друзьями необходимость прекращения военного конфликта. Многие даже получали небольшие гранты для организации воспитательной работы с молодежью. Еще одним серьезным вопросом была демилитаризация. Нужно было разоружить террористические группы и стихийные боевые отряды. Самая известная группировка — она называлась "Ирландская республиканская армия" (ИРА) — располагала огромным количеством оружия, предоставленного Муаммаром Каддафи и купленного на деньги американских доноров.

Вы ведь даже не знали наверняка, сколько у них оружия, где оно находится и кто им распоряжается. Как контролировали процесс разоружения?

— Это было нашим слабым местом. К сожалению, в тексте соглашения не было конкретизации того, когда и как они должны были сдавать оружие. Кроме того, мы вели переговоры исключительно с политиками, не контактируя напрямую с лидерами вооруженных формирований. Мы создали международную комиссию — пригласили пятерых опытных военных и юристов из других стран. Во главе поставили канадца, генерала Джона де Шастельена. Вот он-то как раз и вел переговоры с самими держателями оружия о механизмах и сроках его сдачи и уничтожения. Потом двое независимых наблюдателей должны были увидеть оружие своими глазами, зафиксировать его местонахождение и количество. Эта роль досталась бывшему президенту Финляндии и члену Африканского национального конгресса. Проинспектировать оружейные склады несложно, организовать сбор оружия у частных держателей и уничтожение собранного — тоже не проблема. Трудно договориться о том, как именно это должно происходить и кто будет это контролировать, если стороны друг другу не доверяют. Теперь я понимаю, что все эти детали нужно было обсудить и зафиксировать в первоначальном соглашении. Механизм разоружения был выстроен за два года. На то, чтобы фактически избавиться от оружия, потребовалось пять-шесть лет.

На момент подписания соглашения в стране было множество вооруженных формирований, никому, по сути, не подчинявшихся. Они ведь могли отказаться расставаться со своим арсеналом.

— Не отказывались, но затягивали. В некоторых территориальных общинах представителей таких групп воспринимали как защитников, стражей порядка. Это было следствием недоверия к полиции. После заключения мира нам вообще пришлось заново отстраивать систему правоохранительных органов. Полиция, существовавшая в годы конфликта, не пользовалась уважением населения. Это были профессионалы. Они делали свою работу, хоть я и критиковал их. Проблему создали не сами полицейские, а правительство, диктовавшее им, как именно нужно поддерживать порядок в стране. Правоохранительные органы оказались полностью на стороне протестантов, составлявших 60% против 40% католиков. Их воспринимали не как независимую структуру, призванную бороться с преступностью и оберегать покой гражданского населения, а как антиреспубликанскую, антикатолическую, антинационалистскую силу. Вполне достойные люди, не участвовавшие в насилии, но разделявшие республиканские идеи, воспринимали полицейских как врагов. Некоторые даже не пускали детей в школу, если видели там силовиков. Как следствие, на представителей криминалитета и вооруженных, агрессивно настроенных групп стали смотреть как на защитников.

И что в итоге заставило людей изменить мнение о полиции?

— Влиятельные политики, занимавшие очень высокие посты и отвечавшие за реформирование полиции, пошли в народ. Говорили с людьми из территориальных общин о том, какой будет новая система защиты правопорядка. Задавали вопросы: "Какие проблемы возникали с прежней полицией?", "Почему ей не доверяли?", "Какой она должна быть?" Кампания длилась полгода, и восприняли ее очень благосклонно. Во-первых, здесь была некая свобода выбора. Мы устраивали общественные встречи, приглашали всех желающих, а уж пойти или нет, каждый решал сам. Во-вторых, у обычных людей была реальная возможность повлиять на процесс формирования новой полиции. При составлении плана реформирования правоохранительных органов за основу взяли именно отзывы и предложения населения, а не мнения политиков. В итоге в каждом округе были созданы "полицейские комитеты" — наблюдательные советы, состоявшие в основном из активистов местных общин. Они оценивали работу полиции, критиковали ее, периодически выдавали на-гора отчеты о том, что было не так в деятельности правоохранительных органов, инициировали публичное обсуждение значимых происшествий.

Для того чтобы полиция работала иначе, мало новых консультативных органов, нужны новые полицейские, разве нет?

— В кадровой политике тоже многое изменилось. Раньше в штате правоохранительных органов 90% составляли пробритански настроенные протестанты, а католики — всего 10%, в мирном соглашении была прописана новая квота: 50/50.

Нанимали людей без опыта? В Украине недостаток квалификации новых правоохранителей дал повод говорить о провале полицейской реформы.

— Квалификацию можно приобрести. Профессионалы обучали и инструктировали новичков. Причем специалистов приглашали из других стран — в основном американцев. Поначалу мне не понравилась идея привлечения экспатов. Что американцы знают об ирландской преступности, как они могут научить нас с ней бороться? Однако нужно признать: решение оказалось верным. Люди из-за океана привезли с собой новые стандарты работы правоохранительных органов, видение того, как должна функционировать система. Они работали у нас около пяти лет, этого оказалось достаточно.

Недоверие к полиции наверняка было не единственной болезнью послевоенного общества. Даже после заключения мира трудно преодолеть враждебность к жителям еще недавно вражеского региона.

— Важной составляющей мирного процесса стало формирование гражданского общества. В стране существовали общественные организации, но никакого влияния у них не было. Они даже не подавали голоса, привыкнув к тому, что их мнением никто не интересуется. Сфера самопроявления свободных граждан исчезла. Место человека в обществе определялось исключительно исходя из того, участвовал он в вооруженном конфликте или нет. В мирное время появились жизнеспособные, активные добровольные объединения молодежи, женщин, работодателей или наемных работников, фермеров и т. д. Они уводили людей с улиц. Влияли на настроения граждан. Пропагандировали новый образ мышления, убеждали в том, что нам всем нужен мир и для его достижения необходимо идти на какие-то компромиссы. Их кампании находили отклик в сердцах сограждан. Они говорили о простых и важных вещах, не впадая в патетику. Я думаю, особое значение имел тот факт, что представители общественных организаций, агитировавшие за мир, не были профессиональными политиками. Им больше доверяли.

Сколько лет потребовалось для "оживления" этих объединений?

— Не так уж много. Нам повезло. Возникла общественная организация под названием "Коалиция женщин", она сформировала собственную партию, разительно отличавшуюся от всех ранее существовавших политических сил. До того каждая сколько-нибудь значимая партия ассоциировалась с одной из сторон конфликта. В партию, созданную "Коалицией женщин", вошли люди с обеих сторон. Поэтому они могли без проблем взаимодействовать и с католиками, и с протестантами. В "Коалиции" были женщины-фермеры, представительницы территориальных общин, женщины из большого и малого бизнеса. По сути, они создали собственную модель гражданского общества, чем существенно облегчили нашу задачу. После подписания Соглашения Страстной Пятницы "Колиция" недолго просуществовала как политическая партия, но как общественное движение она сохранилась и развивалась.

• Читайте также: Успех наполовину. Как у Хорватии получилось и чему может научить Украину опыт хорватов

Полицейская реформа, изъятие незарегистрированного оружия, предотвращение эскалации насилия — многие из тех задач, которые решали в Ирландии, актуальны для современной Украины. В чем еще вы видите сходство между нашими странами?

— У нас тоже есть "старший брат", с которым очень непросто. Почти сто лет конфликтов, то затухающих, то снова вспыхивающих. Наладить нормальные партнерские отношения нам удалось сравнительно недавно, и вот снова неприятный сюрприз — Brexit. Мы до последнего надеялись, что этого не произойдет. Для нас выход Великобритании из ЕС экономически вреден. И для жителей Северной Ирландии, находящейся в составе Объединенного Королевства, кстати, тоже. Они голосовали против, но их не послушали. Хуже всего то, что между Великобританией и ЕС может появиться физическая граница с пропускными пунктами и паспортным контролем и проходить она будет как раз между Северной и Южной Ирландией. До сих пор эта граница остается невидимой, вы можете съездить из Дублина в Белфаст, когда пожелаете, никому не предъявляя документов.