После революций всегда становится хуже, но за надежду люди прощают и не такую разруху, — Дмитрий Быков

На странице Дмитрия Быкова в одной из социальных сетей (а он, вероятно, есть везде, как и в прессе, на радио и на телевидении) его многочисленные проявления перечислены в таком порядке: "поэт, писатель, журналист, учитель, лектор". Стоит упомянуть и то, что Быков — один из самых непримиримых и громогласных российских оппозиционеров.

В ноябре у Дмитрия Быкова вышла новая книга стихов "Если нет". 7 декабря он презентовал ее на творческом вечере в Киеве.

Вы как-то говорили, что "Если нет" — это "сплошная лирика", не политическая сатира, характерная для вашего творчества сегодня. Но политика, историческая ситуация все равно там на фоне, вот и в финальном, заглавном для сборника стихотворении — "Смешно мечтать при гибнущем режиме, / Что лилия взметнется из гнилья. / Сгнием и сгинем. Это заслужили / И вы, и я". А еще в книге — "С той поры, как Крым для меня закрыт…", "Весь этот год с его тоскою и злобою…" и другие стихи, отражающие то, что происходит в России.Чистая лирика сегодня невозможна?

— Не совсем понимаю, что такое "чистая лирика". "Шепот, робкое дыханье"? Но тогда "Петроградское небо мутилось дождем, на войну уходил эшелон" придется числить по разряду политических стихов, а это бред. Лирика имеет дело со всеми реалиями эпохи, не делит темы на чистые и грязные и вообще говорит о том, что волнует поэта. А я не очень себе представляю поэта, который игнорирует опору на самые грязные инстинкты толпы. "Писатель, если только он есть сын великого народа, не может быть не поражен, когда поражена свобода" — видите, сколько чужих стихов я знаю наизусть.

Какие у вас впечатления от встречи в Киеве? Как зритель воспринимал ваши новые стихи?

— Я не настолько самонадеян, чтобы за двое суток составить мнение о настроениях Киева. Воспринимают меня тут по-прежнему правильно, в нужных местах смеются, в нужных молчат. И когда я честно говорю, что рано или поздно мы — по крайней мере я и мои украинские читатели — все-таки будем вместе вопреки всему, что нас сейчас разделяет, мне в ответ хлопают, а не свистят.

Вы в Киеве часто бываете? Что меняется в нем?

— Но это apart. Я абсолютно уверен, что и отрезвление, и переход к созиданию, и национальное единение шли бы в Киеве гораздо спокойней и в высшем смысле нормальней, если бы не война, которая сдвигает все акценты. А кто начал, вы знаете без меня. Это никак не реабилитирует украинских националистов, но я и посейчас убежден, что если бы не действия Стрелкова-Гиркина в Славянске, проспекта Бандеры сейчас в Киеве не было бы.— Насколько я могу судить по настроениям моих друзей, — а это, наверное, не самая репрезентативная группа, — уход от эйфории не обернулся тотальным разочарованием в революциях в частности и в Майдане вообще. Революции не самая приятная вещь, но нацию формируют они: во Франции прекрасно помнят о якобинском терроре, о Вандее и девяносто третьем годе, но празднуют взятие Бастилии, а национальным гимном остается Allons, enfantsde la Patrie. Никакого "За что боролись" я там не слышу. В конце концов, после революций всегда становится хуже, но за надежду, за образ будущего, за минуты самоотверженности люди прощают и не такую разруху. В конце концов, ничего значительнее советских двадцатых в российском ХХ веке не было, и война была выиграна именно благодаря вере в советское, а не благодаря реваншу национализма. За советским было будущее, Сталин воспринимался как символ коммунизма, а не монархии.

Каким запомнится 2016 год России?

— Спросите Россию. Мне он запомнится как тяжелый и трагический в общественном плане и как весьма яркий в личном. Постепенно совершается отход от средних значений: появляются — проявляются — и запредельная мерзость, и запредельная человечность, почти сверхчеловечность. Верный признак конца эпохи.

Чего ждет Россия от 2017-го?

— Вот уж не знаю. Не могу сказать, что я давно с ней не виделся, — вижусь довольно часто в лице лучших ее представителей, а худшие, слава Богу, не рвутся со мной контактировать. Но как-то я не спрашивал у нее, чего она "ждет". Мне интересно, что она собирается делать. Хватит уже ждать-то, всего, что можно, дождались.

Путин проигрывает или выигрывает?

— Смотря во что он играет, мы ведь этого не знаем. Вон у Сорокина в "Теллурии" одна героиня в отдаленном будущем о нем говорит, что он больше всех сделал для распада империи — вдруг его стратегическая установка именно такова? В любом случае главный закон истории — внимание: дарю — состоит в том, что зло всегда эффективно на коротких дистанциях и беспомощно — даже катастрофично — на длинных. Под злом я понимаю ставку на худшие черты человеческой натуры, прежде всего стадность. Стадность, если давать определение, состоит в том, что в сообществе все стараются имитировать поведение худшего (грубейшего, наглейшего, эгоцентричнейшего, глупейшего, циничнейшего) из его участников. Это уже формула Пелевина, а не моя.

Есть поведение христианское, а есть условно варавванское. Толпа ведь всегда требует "Отпусти нам Варавву", он ей духовно ближе. Каждому отдельному человеку — Христос, а всем вместе — Варавва. Пилат сделал неверную ставку. Большинство правителей — чем они самодовольней, тем это вероятней, — делают такую же и расплачиваются за это. Мог ли Пилат поступить иначе? Конечно. Бог предлагает нам не решения, а выборы, мир не фатален, этим христианство отличается от ислама. Путин сделал пилатовскую ставку. Даже если считать, что он хотел не радикализировать и не озлобить Россию, а всего лишь усыпить ее, — надо помнить, каковы последствия "сна разума".

Когда вы осознали, что Россию снова подмораживает?

— Странный вопрос. Я каждую зиму это понимаю и реагирую соответственно — тулуп, сапоги. Прекращается поиск грибов, начинается работа над прозой. "Здоровье мое крепнет, время литературных трудов настает" — знаете ведь и без гугла? Впрочем, шуба необязательна. Я однажды в американском магазине, где в основном и закупаюсь, — это такая лавка в Кливленде, где продаются всякие куртки и сапоги, в том числе военные, — приобрел куртку из уникального материала, синюю, блестящую, очень тонкую и выдерживающую практически любой мороз. Говорят, из чего-то подобного скафандры шьют. Она так скроена, что облегает человека, не оставляя ни щелки для проникновения холодного воздуха. Вы как бы в пузыре. Проверено при тридцатиградусном холоде — не берет! И она такая, знаете, прямо сияет... Можно и тут, наверное, усмотреть какой-то символический план. Вообще, глядя на меня, можно подумать, что совсем не холодно. Но это не так. Просто вся сила в блеске.

Как власть реагирует на вашу критику?

— Понятия не имею. Судя по тому, что чувства всегда взаимны, наверное, она думает обо мне со сложной смесью недоумения,неприязни и гордости. Да, гордости! Потому что очень уж чистые случаи. Но оба мы стараемся не отвлекаться на эти чувства от нашего основного дела — посильной работы над разрешением ситуации, то есть каждый со своей стороны старается приблизить ее к выходу из воронки. А уж что там в горлышке — об этом у каждого свое представление. У кого-то его нет, но у меня-то есть. Оно оптимистично.

Что такое русский патриот? Вы — патриот?

— Русский патриот — тот, чьи чувства относительно Родины рассчитаны на его собственное внутреннее потребление, а не на публичное выражение. А то полно у нас сейчас развелось заслуженных мастеров скорби, кандидатов в мастера по гордости, которые всех учат выражать чувства и вместо того, чтобы их испытывать, думают только о том, как бы наказать всех недостаточно гордых, недостаточно скорбных... Чувства патриота носят интимный характер.

Вы много выступаете, читаете лекции, в том числе и для детей, школьников — каково молодое поколение россиян? Чего от него ждать, и чего от него ждете вы?

— Поколение потрясающее. Только что прилетел из Норильска, где у меня были поразительные по глубине и насыщенности разговоры после лекции — с местными двадцати-тридцатилетними. Затянулось это на пять часов, и я столкнулся с мыслями и обобщениями столь глубокими, что несколько даже закомплексовал. Чтобы оставаться на их уровне, старикам вроде меня приходится бежать очень быстро. Феноменальна их универсальность — знание музыки, языков, физики...

Иное дело, что все это глубоко скрыто и на поверхность практически не прорывается. Есть у меня только одно опасение, весьма серьезное: что, если это поколение подобно другому великому, ИФЛИйскому, предвоенному? Слуцкий, Самойлов, Львовский, Наровчатов, Коган, Лапшин, Ржевская, Белинков, Галич, Нагибин, Дунский, Фрид, Гудзенко, Отрада, Майоров, Левин, Грунин, Солженицын, Трифонов, Федотов, Окуджава? "А их повыбило железом". Бог не оставляет Россию, но и бесы не дремлют. И вдруг этому великому поколению, которое я сегодня вижу и с которым в основном общаюсь, не дадут состояться?! Вот это мой самый главный страх. Перед войной всегда урожай на гениев, и гениям этим всегда не дают осуществиться. Я себя чувствую примерно как руководитель семинара в ИФЛИ в 1939 году. Я боюсь этой мысли, я ненавижу ее. Чтобы ее заклясть, я написал "Июнь".

Между "журналист" и "лектор" у вас в соцсети значится "учитель" — чему вы учите и как?

— Учу русской литературе. Наверное, хорошо, раз большинство выпускников поступает. От матери я с детства умею составлять план урока, от ее одногруппника Кима — сводить все в таблицу. Их в МГПИ учили не только песни петь. Кстати, мать училась на истфиле: их называли истфилятами или филистерчиками, так что вместо обычных сказок она мне с детства рассказывала про Спартака, про всякие египетские дела, про средневековую Францию — поскольку она вела историю тоже, эти учебники я прочитал рано и с увлечением. Потом лет в десять от нее же получил пуришевскую хрестоматию по европейской литературе (Пуришев у них преподавал, фотография с ним всегда у матери на столе), потом стал много читать античных авторов, из которых больше всего любил Горация, хотя логичней было бы Катулла. Горация и до сих пор, кстати, предпочитаю всем, хотя уж как сильно на меня действовал Вергилий в брюсовском переводе! Такая божественная корявость. Нынешняя молодежь Вергилия почему-то не понимает совершенно, читает охотно Апулея, а Цицерона не читает. Знакомства с "Одиссеей", кстати, я от школьников требую в обязательном порядке, без этого нельзя понять русскую классику. Я это все помню, у нас ведь читала Кучборская. А Диккенса — я далеко не все читал — я знаю в пересказах Новеллы Матвеевой, потом читал и поражался, насколько круче она рассказывала. Короче, есть у кого учиться.

Чувствуете ли вы, что влияете на общественное мнение?

— Ни один автор, кроме, может быть, Толстого, и то не убежден, — не меняли общественное мнение. Напротив, они, по словам Мандельштама, "считали пульс толпы и верили толпе". А почему? А потому что, как сказано в том же восьмистишии, "те, кому мы посвящаем опыт, до опыта приобрели черты". Художник может в лучшем случае подслушать то, что носится в воздухе, и сформулировать это. Изобретать законы бессмысленно — они уже есть.

Дмитрий Быков: "Главный закон истории состоит в том, что зло всегда эффективно на коротких дистанциях и беспомощно — даже катастрофично — на длинных"

Есть ли какие-то жанры, сферы общественной жизни или СМИ, к которым вы примериваетесь и скоро задействуете?

— Я думаю постепенно примериваться к старости и смерти, осваивать будущую жизнь, а вы мне про какие-то СМИ.

Если бы вы стали президентом России — сегодня, — что бы первым делом сделали?

— Попросился бы на должность министра образования, за три месяца сделал бы все необходимое и вернулся бы к обычной журналистской, педагогической и писательской деятельности.

И от политики снова к литературе. Назовителучшую книгу 2016 года.

— "Забвения" Ильи Боровикова. Скоро выйдут в "Гонзо".

Какие новые тенденции в мировой литературе сформировались за последнее время?

— Усложнение и разветвление нарратива, попытка конкурировать с сериалами — в смысле объема и какой-то общей франшизности; как и предсказывала Ирина Лукьянова, массовая культура диктует отказ от текстов с эффектными финалами и однозначной победой добра, ибо требуется сиквел, а иногда и приквел. На экспансию масскульта серьезная проза отвечает все большей эзотеричностью, даже маргинальностью. Стихи политизируются. В принципе ничего нового и яркого не будет до тех пор, пока новые Юлианы Отступники, в диапазоне от Путина до Трампа, не сменятся фигурами нового Просвещения.

• Читайте также: Мир стабилен и прекрасен. Просто от этого рано или поздно умираешь, — Сергей Жадан

О чем будет ваш новый роман? Тот, что пишется сейчас.

— Он практически написан. Три сложно связанных и красиво переплетенных истории о 1940 годе.