Поэма без героя. Роман Бондарчук — о мифологическом сознании жителей степной Украины и фильме "Вулкан"

Когда плеяда молодых украинских кинорежиссеров бросилась снимать в огне и дыму Евромайдана, Роман Бондарчук был одним из них. Его имя могло легко затеряться среди других авторов документальной ленты "Евромайдан. Черновой монтаж" (2014). Их было немало, и сегодня многие из них — та самая новейшая волна украинского кино. Но вскоре его имя стали произносить отдельно: документальный фильм Романа Бондарчука "Украинские шерифы" в 2016 году выдвинули на соискание "Оскара" от Украины. А в 2018 году его имя стало известно в европейском масштабе. Потому что "Вулкан", первый игровой фильм Бондарчука, на Одесском кинофестивале был только "проездом". Он уже побывал на престижнейшем фестивале в Карловых Варах, в Мюнхене и выиграл Ереванский международный кинофестиваль, где во главе жюри в этом году был не кто-нибудь, а Асгар Фархади — самая яркая новая звезда иранского кино, чьи фильмы уже не раз брали "Оскар", а также призы в Каннах и Берлине. А после этого "Вулкан" отправится на еще один крупный европейский смотр — в немецкий Коттбус.

С одной стороны, Бондарчук — типичный режиссер постмайданной эры, представители которой вскрыли консервы под названием "украинское кино". Он, как и все его поколение, не боится снимать здесь и сейчас. И реальность его фильмов не выглядит напомаженной и театральной, она узнаваема и наполнена воздухом современности. Это поколение еще только проклевывается. Одним лишь предстоит стартовать с полнометражными проектами, другие уже не только дебютировали в полном метре, но и собрали приличные охапки фестивальных призов, как Марина Степанская со "Стремглавом". К слову, и "Вулкан", и "Стремглав" — родственные фильмы в том, что касается героев: они подчеркнуто негероичны.

С другой стороны, Бондарчук — певец не просто современности, а современной провинции. Если точнее — родной, херсонской. Причем не в духе чернушной беспросветности. Он скорее изучает эту странную, почти мифологическую реальность постсоветской действительности, в которую раз за разом проникает какая-то новая современная жизнь. "Вулкан" — игровое кино, в котором режиссер делает попытку уже не просто ее зафиксировать, но и осмыслить. История простая: герой из большого города в силу обстоятельств застревает в маленьком поселке в херсонской степи. И Роман Бондарчук ведет простой рассказ об этом — почти в комедийной форме, через которую, правда, все время проглядывает что-то страшно узнаваемое и понятное всем нам.

КТО ОН

Известный украинский режиссер, представитель новой волны украинского кино

ПОЧЕМУ ОН

Его фильм "Вулкан" — одно из главных кинособытий 2018 года в Украине

"Вулкан" побывал на нескольких международных фестивалях — насколько местный контекст считывался зрителем?

— Я боялся, будут ли люди чувствовать самоиронию персонажей и юмор, который им присущ и который для меня важен. Но, похоже, все читается. В Карловых Варах смеялись прямо с момента, когда заглох джип. Они поняли связь между сценой на заправке и то, что там был плохой бензин. Это их недавняя история, поэтому зрители очень быстро включились и начали хихикать. Мы сидели с Сергеем Степанским (исполнитель роли Лукаса. — Фокус) на балконе (там старый театр с ярусами и ложами) и смотрели не фильм, а на зрителей.

В Германии люди смотрят кино холоднее и куда сдержаннее. Но тоже смеялись. Им смешно нашу милицию видеть, потому что для них, наверное, это вообще невозможная ситуация.

В основном шутки построены на понятных отличиях, как, например, в сцене в милицейском участке. Продажные участковые смотрят сериал про милицию — и там как раз сцена, где участковый рассказывает, как милиция должна помогать людям.

— Сериал мы снимали сами, кстати.

А новости херсонского телевидения — тоже?

— Мы обратились на херсонское телевидение и попросили начитать тот текст, который мы слышим в фильме. Я не ездил на съемку. Они просто прислали компакт-диск с записью. Так что ведущая, задник, интонации — это полная аутентика.

Мы сегодня смеялись, что по региональным каналам люди до сих пор смотрят эти поздравительные программы. Сидит ведущая и говорит: сегодня день рождения Ивана Ивановича из села Червоный Маяк. Дальше фотки родственников, пожелания и песня Софии Ротару. И мы подумали, что это может быть новым методом промо для регионов. Если это так популярно, то мы можем туда вклиниться с "Вулканом", поздравлять актеров с днем рождения и таким образом доносить той аудитории наши мысли.

Рождение заново. Герой, свернувшийся в яме в позе эмбриона, — ключевая сцена в фильме

Мифотворчество

У вас в фильме постоянно присутствуют медиа — радио, телевизор. В "Украинских шерифах" был похожий прием, там передавали новость с театра военный действий на востоке, тут — говорили о суде над Януковичем, ЕС и прочем.

— Отчасти это нужно, чтобы показать ощущение того, что все, что эту территорию связывает с Киевом и жизнью в столице, — это картинка в телевизоре. А их реальность другая.

То есть они смотрят и слушают новости из Киева как кино?

— Они немедленно это мифологизируют, придумывают сказки вокруг этого, пытаются на свой лад объяснить процессы, которые там происходят. И делают это распрекрасно. Они не прекращают творить мифы из всего, что попадается.

Вы родом из Херсона, события фильма разворачиваются в Херсонской области. Понятно, что вам знакома та реальность, но все-таки вы живете в Киеве. Вы хотели показать, может, даже не взгляд чужака, а как бы отстраненный взгляд на эту реальность, одновременно снаружи и извне?

— Я не могу считать себя до конца местным. Я все-таки родился и вырос в самом Херсоне, в городе. Там реальность тоже странная, но не настолько. А в Берислав я приехал, когда мы уже начали встречаться с Дашей (жена режиссера и продюсер фильма "Вулкан". — Фокус) и поехали на море. Мы заехали к ее родственникам в Берислав. Там я познакомился с Вовой, родственником жены, и услышал историю про миражи, которые появляются, оттого что много солнца. Про чудесную идею копать кости немецких солдат (чтобы потом продавать их родственникам погибшего). И все, что он говорил, выглядело так, как будто я попал какую-то кроличью нору, как в "Алисе в Стране чудес", где все кажется не тем, что ты думал. Это было очень мифично. Ну и, извините, этот памятник арбузу, который все выходят красить.

Понятно, что нам нужен был персонаж, которого Вова проведет через эту историю, точно так же, как я сам ходил за Вовой и пытался задавать странные вопросы: почему тут все устроено так, а не иначе. Так и появился герой фильма, Лукас.

Популярный навык. Во время показа фильма на ОМКФ в Fasebook прошел флешмоб — кинокритики выкладывали свои фото с ложками на лбу. Все у нас это умеют

Не время для героев

Но у самого героя как будто нет личности, он как зеркало. В общежитии у него воруют пиджак вместе со всей его "идентичностью" — телефоном, бумажником, документами, и больше ничего не остается.

— Мне нравится ваша мысль о том, что герой — это зеркало. Он работает в организации (ОБСЕ. — Фокус), миссии которой, по-моему, не понимает вообще никто. Это уже такая мера абсурда, что на этом фоне поиск костей немецких солдат — вполне практичное занятие. Лукас в какой-то мере подавлен, потому что не может понять своего отношения к жизни. Он не понимает смысла своей работы. И это вообще хороший вопрос — почему он не действует как герой.

Мне кажется неподъемной задачей в наше время сделать активного действенного героя, который бы выглядел убедительным. Это сейчас выглядит фальшиво.

То есть сама реальность не может предоставить такого героя?

— Реальность Берислава мне ничего похожего не предъявила. Ну нет там Рэмбо.

Да уж какой Рэмбо. Скорее напрашивается мысль про "Женщину в песках"…

— Кобо Абе? Вы первый предлагаете такое сравнение.

Они похожи даже тем, что героя также помещают в яму. Там другая ситуация, но герою все это тоже кажется абсурдным, а потом он втягивается и находит себя.

— Яма взята из всех этих криминальных сводок про то, как сезонные рабочие приехали откуда-то из Западной Украины работать на помидорах или арбузах, а потом открыли целый дом, в котором они были закрыты как рабы и их там непонятно чем кормили. Постоянно об этом пишут. С ямой… Кирилл Шувалов (художник-постановщик фильма. — Фокус) нарисовал эскиз… Мы думали сначала сделать яму в лесопосадке, но он нарисовал ее в поле, и наш герой, Лукас, лежал в ней в позе эмбриона. Он ее сначала такую тесненькую сделал. И когда я увидел этот эскиз, для меня сомкнулся весь фильм. Потому что это как будто его новое рождение в этом месте.

Судя по подводному селу, в котором герой чуть не остается, это место из параллельной реальности, место, которого нет. А возле Берислава действительно есть затопленные деревни?

— Да, более 80 сел. В 1970-х делали дамбу, чтобы пресную воду поставлять в Крым, но одновременно с этим затопили все поселения на берегу Днепра. И это, наверное, самая ужасная история, которую рассказывают все видевшие это местные жители. Потому что там несколько месяцев поднималась вода и затапливала места их обитания. Все это исчезало, из воды какое-то время торчали крыши домов, церкви. Это очень травматичная для них история.

Деревню мы пытались снять вживую, но там очень мутная вода, сложно что-то увидеть. Мы с оператором Вадимом Ильковым снимали заброшенные дома специально, чтобы использовать их как фотоматериалы для 3D-моделирования подводной сцены. Это делала компания Arri в Мюнхене, и они не сразу поняли, что такое украинское село, потому что первые их эскизы выглядели как поселения у Карибского моря. Там даже золотые рыбки плавали. Потом они построили село по принципу американского Дикого Запада, только виселицы не хватало. Тогда мы пошли в музей, начали собирать фотографии, чтобы показать, как выглядели украинские села. В общем, потратили довольно много времени, чтобы прийти к такому внешнему виду села.

Игровое и документальное кино

Практически в той же местности, на схожем материале вы снимали документальное кино ("Украинские шерифы") и теперь игровое. Насколько эти два опыта отличаются?

— Если коротко, то в документальном кино мы работаем как исследователи.

То есть вы идете за материалом, за тем, как он развивается. А в игровом вы его конструируете?

— Здесь мы тоже накапливали какие-то наши впечатления из разговоров с реальным персонажем — Вовой. Мы потом сели втроем (у фильма три сценариста: Алла Тютюннык, Роман Бондарчук, Дарья Аверченко. — Фокус) и из каких-то сгустков начали формировать общую структуру. Что удивило в игровом — это то, что съемочный период гораздо концентрированнее. За ограниченное время, в нашем случае за 25 дней, нужно было снять весь фильм. Любое дополнение очень дорого бы стоило.

Во время съемок "Вулкана" вам приходилось много менять? То есть идти куда-то, куда вы не собирались идти.

— На "Украинских шерифах" нас было три человека. Мы могли по десять дней не включать камеру и просто сидеть и общаться. Это было возможно. На "Вулкане" вся группа работала над подготовкой, чтобы в съемочный день все произошло как по нотам. И изменения в такой работе почти невозможны.

Например, у нас в поле был очень простой кадр: два актера разговаривают. И вдруг за нами начался смерч. Огромный, красивый, просто фантастический. Я говорю: разворачиваем камеру. А к ней столько навешано, она такая громоздкая. Мы начали все это разворачивать. А за камерой стоит колонна автомобилей. Давай убирать их! А все водители сидят в одной машине и играют в домино. Пока все завели и пока все разъехались, смерч тоже "уехал".

И еще существует эмоциональное отличие. В документальном кино ты каждый день чувствуешь: ого, как тут интересно. Это как рыбалка или охота. В игровом ты должен начинать с каким-то хорошим, наполняющим тебя чувством, потому что каждый день ты из себя его выкачиваешь.

Вместо эпилога

Фильм начинается с того, что в кадре долго-долго проплывает через шлюз баржа, снятая сверху. Где вы ее нашли? Зачем вообще этот кадр?

— Изначальная идея пролога была — баржа, наполненная металлоломом, тем, который скупают на пунктах приема. Эта баржа везет его куда-то в цивилизованную страну на переплавку. Они так и ездили там, эти открытые баржи, — вот такие корыта с дырявым дном, про которые неизвестно, доплывут или нет. Их было очень много. Но когда мы начали снимать, то приняли какой-то закон, запрещающий вывозить этот металл за границу. И поскольку этот бизнес притих, то все начали прятаться и накрывать груз такими огромными крышками. Поэтому в фильме на барже нет никакого металла. Мы думали на фазе пост-продакшен туда этот металл "дорисовать", но потом мне понравилась эта длина и эта медитация кадра. Оно как-то стало объемнее, в том смысле, что и история наша про человека, который попадает в шлюз какой-то, а не просто кадр из серии: о ужас, вывозят металл, мы сырьевой придаток! У нас еще была дискуссия — не написать ли еще титры на этой барже, но наш консультант по монтажу из Германии сказала: ребята, ну не трогайте. У вас все прекрасно с этой баржей. Поэтому она так и осталась.

Эта баржа плывет в кадре очень долго и сбивает все представления о пространстве и масштабе — сначала вообще совершенно непонятно, что это.

— Ты приходишь в кино с кучей хлопот, мыслей и недоделанных дел и говоришь: ну давайте, показывайте что-то мне. А эта первая сцена очень хорошо "замедляет", дает возможность переключиться. Про баржу еще смешная история. Мы же хотели узнать график движения этих барж, чтобы приехать, без спешки развернуть камеру, выставить кадр, подготовиться. Пришли в диспетчерскую, взяли распечатку расписания барж и через какой шлюз когда они проходят. Ни разу не совпало. А спустя некоторое время мы узнали разгадку всего этого. Оказывается, местные жители подъезжают на лодках к баржам и покупают дизельное топливо. И график движения баржи зависит от количества желающих купить топливо. Там все так.