Быки демократии. Что должны помнить украинцы, идя на очередные баррикады

В Украине продолжают эксплуатировать ударную мощь масс, а не их коллективную мудрость

Related video

Третья в этом году волна массовых антикоррупционных протестов в Румынии, когда на улицы вышли порядка двадцати тысяч демонстрантов, вызвала у украинцев что-то вроде зависти. Вот, мол, какой людской порыв у соседей, какие массовость и чувство локтя. А у нас что? Постояли под Верховной Радой и разошлись. А тут, почти как недавно в Польше, народ творит свою историю. Понимает, как опасна гидра коррупции. Не позволяет протолкнуть законы, связывающие прокуратуре руки в пресечении взяточничества.

Однако сколь бы масштабным ни был "Майдан" в Бухаресте — а минувшей зимой на него вышло 300 тыс. человек, — завидовать румынскому энтузиазму едва ли стоит. Все подобные протесты похожи. Не причинами, по которым они возникли, — они могут отличаться (похвально и стремление в Европу, и решимость покончить с коррупцией), а тем, что стало для них инструментом и одновременно строительным материалом. Инстинкт толпы. Именно его используют как таран.

Он обладает магической силой. Он может смести тирана. Изгнать взашей проворовавшихся чиновников. Перелицевать идеологические вывески. Упразднить Бога в пользу "Верховного Существа". "Господ" поменять на "товарищей" и наоборот. Как разрушитель он может буквально все. Проблема лишь в том, что он — не созидатель. И те, кто им управляет, это осознают. Для своих целей — дурных или благих — они используют исключительно инстинкт толпы. И никогда — ее мудрость. Хотя таковая, как ни странно, имеется.

Десять лет назад финансовый аналитик New York Times и Wall Street Journal Джеймс Шуровьески написал книгу, которую так и назвал — "Мудрость толпы". Она полна примеров из истории, политики, биологических систем, поведенческой экономики, свидетельствующих в пользу того, что коллективный потенциал большой группы так называемых простых людей всегда выше, нежели у избранных индивидов, пусть даже входящих в интеллектуальную элиту.

Шуровьески начинает построение своих доказательств с забавного случая, произошедшего с сэром Фрэнсисом Гальтоном. Двоюродный брат Чарльза Дарвина, чьи научные интересы включали психологию, генетику и евгенику, презирал креативный потенциал толпы. Причем настолько, что однажды сформулировал: "Только если власть и управление обществом останутся в руках немногих избранных, безупречных во всех отношениях людей, у нас есть будущее".

В 1906 году Гальтон посетил животноводческую ярмарку в Плимуте, задержавшись возле одного из стендов. Там проводилось соревнование по определению на глазок веса откормленного быка. Около восьмисот человек вызвались в нем поучаствовать. Это была разношерстная публика, большинство не имело отношения к разведению скота. Гальтону в происходящем тут же привиделась аналогия с демократией. "Средний участник конкурса был экипирован знаниями для точной оценки веса забитого и освежеванного быка не лучше, чем средний избиратель — для оценки качеств того или иного претендента или особенностей большинства политических вопросов, по которым он голосует", — сетовал ученый, уверенный, что толпа не способна в целом адекватно о чем-либо судить.

"Если толпе дают шанс проявить мудрость, она это делает. Беда, однако, в том, что ей такой возможности не предоставляют. Ставка делается на ее инстинкт — великую разрушительную силу"

Когда все закончилось, Гальтон суммировал результаты всех участников, вывел среднее. Толпа ошиблась всего на один фунт. На один из 1198, которые разделанный бык и весил. Пораженный Гальтон записал: "Результат был в большей степени в пользу надежности демократических суждений, чем того можно было ожидать".

Можно поиронизировать над тем, "из какого сора" Гальтон вывел свой вердикт о надежности механизмов демократии. Подумаешь, быка взвесили! Но можно посмотреть на все иначе.

Если толпе дают шанс проявить мудрость, она это делает. С чем бы это ни было связано. Беда, однако, в том, что в подавляющем большинстве случаев ей такой возможности не предоставляют. Ставка (иногда втемную) делается на ее инстинкт — великую разрушительную силу. Когда этот "мавр" частично или полностью меняет политический пейзаж, дальше никакие добродетели толпы оказываются не нужны. О них забывают.

Будь иначе, события столетней давности в России, к примеру, последствия которых нам всем "отхаркиваются", могли бы пойти по-иному. После Февральской революции для страны имелось несколько путей общественного развития. Там в потенции содержалась не только возможность диктатуры генерала Корнилова, чей бесформенный труп большевички потом таскали по улицам Екатеринодара. Был возможен Керенский с реализацией буржуазно-демократической модели государства. Было возможно создание правительства, в которое бы вошли представители всех соцпартий. Но резолюция 2-го съезда Советов так и не была выполнена. Инстинкты толпы в итоге привели к октябрьскому перевороту. Вся остальная история бывшей империи, полная кровушки, стала его продолжением.

Сейчас как-то "цугом" появились публикации о том, что надо ненавидеть и не прощать Россию (Виталий Гайдукевич) и не разочаровываться результатами Майдана (Сергей Жадан). Первый как раз и апеллирует к инстинктам толпы. Даже если принять тезисы автора как вполне обоснованные, сама эксплуатация инстинктов толпы, как показывает практика, не решает всех проблем. Именно потому, что за их разгулом так и не наступает пора мудрости толпы.

У Жадана все мягче. Он предлагает не разочаровываться четырехлетними итогами Майдана. Слегка кальвинистский тезис: "ничего нельзя было изменить тогда" дополнен оптимистичным соображением "ничего не потеряно сейчас".

Кто знает. Возможно, и не потеряно. Но у нас в стране продолжают эксплуатировать то же, что и раньше: ударную мощь масс, а вовсе не их коллективную мудрость. Пусть в Украине разного рода акции и не выглядят последнее время столь впечатляюще по численности, как в Румынии, дела это не меняет. Что в Бухаресте, что в Киеве толпа нужна лишь для того, чтобы что-то разрушить. Сломать. К строительству ее никто допускать не собирается. И особых надежд на перемены такое положение вещей не вселяет. Ни у них, ни у нас.