Тени зарытых предков. Истории трех археологов, которые пытаются услышать древний Киев

Мертвые говорят. Эхо древнего города бродит в его подземных лабиринтах, и ученые порой натыкаются на отдельные "слова" и "фразы". Так мы узнали о том, что дохристианский Киев жил по законам военной демократии. Что под аркой Дружбы народов находится хазарский могильник. Что дворец князя Владимира был возведен из розового, как вечернее небо, кварцита.

Иногда это эхо проникает помимо нашей воли в подсознание — и киевляне защищают город от чиновников и застройщиков там, где восемьсот лет назад славяне поливали смолой монгольскую орду, — на Пейзажной аллее. А майдановцы возводят баррикады в тех же местах, где проходили оборонительные линии древних киевлян.

Каждый день предки пытаются докричаться до нас на своем забытом языке. Но мы не любопытны — древний город изучен лишь на 20%. Хотя среди нас есть люди, знающие этот язык и способные ответить на многие вопросы. Но вместо того, чтобы расшифровывать голоса славян, варягов и хазар, им придется закопать только что отрытый фундамент княжеского дворца и законсервировать раскопки на Подоле. Что же мешает археологам исследовать Киев?

Под бетонной плитой

Изучение древнего Киева происходит по формуле: где строители, там и археологи. Практически все архео­логические работы в городе проводятся не сами по себе, а привязаны к стройкам. Это называется спасательная археология — хоть что-то успеть выхватить из-под ковша. На то, чтобы выслушать древний город, то и дело обнажающий свои камни, ни у кого нет времени. Но на Почтовой площади исследователям повезло чуть больше обычного. Строительство торгового центра и подземного паркинга приостановлено специально для археологов, что случается крайне редко.

Руководит подольской археологической экспедицией Михаил Сагайдак. С прошлого года у него два основных рабочих места. Одно — на втором этаже старинного двухэтажного здания на Подоле. Второе — на глубине 8 метров под бетонной плитой, лежащей на сваях возле речного вокзала. Там сейчас XII столетие. За год ученый успел побывать в IX, ХII, XV–XVI, XVII–XVIII столетиях. Подол стал идеальным сейфом для хранения древностей благодаря разливавшемуся Днепру. Культурный слой здесь достигает 12 метров, хотя для любого археолога и три метра будут счастьем.

Под открытым небом. Во дворе Центра археологии Киева лежат бревна. Это элементы старинного водопровода, найденные археологами на Подоле. Археолог Михаил Сагайдак пытался пристроить находку. Но она не понадобилась даже музеям

— Мы видим городскую жизнь, потом разрыв, — увлеченно рассказывает Сагайдак. — Один горизонт заканчивается, за ним пустота или замирание, что-то отсюда уходило, что-то исчезало, а потом снова на этом месте появлялась жизнь. Археология помогает понять, что история — это вот такие импульсы, а не бесконечная нить Ариадны, как писали летописцы, у которых все начиналось с Ноя и плавно шло к восхождению на престол очередного князя.

Спрашиваю его о тайнах, спрятанных под бетонной плитой. В прошлом году археологи обнаружили мостовые XVII века, уходившие по холму вверх. Как раз под холмом оказались постройки ХII века. Там ученые раскопали целый городской квартал, развернутый в сторону Днепра. Причем не рядовой квартал. Скорее всего, здесь жили те, кто выдавал разрешительные документы. На месте раскопок найдены шесть княжеских печатей. Для сравнения: за предыдущие 30 лет ученые отыскали всего 7–8 таких печатей.

— Видно, что к этой части города жители относились очень серьезно. Она была важной частью коммуникаций, потому что кроме заселенных мест мы нашли гидротехническое сооружение в виде насыпанного вала, который мог удерживать сильные паводки.

А это уже небольшое открытие — археологи не ожидали увидеть здесь искусственные земляные сооружения докняжеского периода. Эти и другие факты позволяют судить о социальном устройстве древнего города.

— Похоже, береговая линия для первоначального Киева сыграла решающую роль. По моим наблюдениям, урбанизация киевского пространства началась именно с нее, — продолжает ученый. — При этом вся городская планировка сводилась к тому, чтобы справедливо предоставить жителям доступ к линии. Это важно, потому что на каком-то этапе местное общество было очень гармоничным. Люди, занявшие подольскую террасу, имели социальную организацию, в которой проявлялись традиции военной демократии. Они разбивали территорию на равные по площади участки. Есть классические раскопанные города, в частности в Швеции, спланированные точно так же.

— И что это значит? — спрашиваю я у Михаила Сагайдака, пока мы находимся на базе подольской археологической экспедиции.

— Скорее всего, в дохристианский период у нас был "северный ориентир". И на развитие социального устройства влияли скандинавские культуры. Ситуация изменилась с принятием христианства. Тогда вступил в силу Верхний город, построенный уже по образцам восточных империй. Город приобрел новые качества — появилась администрация, церковь и другой тип расселения. В центре создается христианский храм как идеологический центр, вокруг него обустраиваются княжеские покои, а администрация получает участки в этом городе.

Археологи хотят опуститься на Почтовой площади еще глубже, на более ранние горизонты. Возможно, им повезет, и они наконец-то найдут берестовые грамоты — ранние документы. В Новгороде таких отыскали уже больше тысячи, в Киеве — ни одной. Пока это одна из любопытнейших археологических загадок.

Сагайдак объясняет:

— Нам не нужно доказывать, что древние киевляне были грамотными. София исписана, на Золотых воротах граффити, даже в Пирогоще граффити (Пирогоща — христианский храм в Киеве. — Фокус), есть береста с рисунками, найдены писала костяные и металлические. В Новгороде нашли грамоты, присланные из Киева. А у нас ноль. Обидно!

— Мистика?

— Дело в том, что в Киеве на раскопки обычно дают месяц. Новый котлован, месяц работы и все. Какие ты ни применяй технологии, а все равно при спешке есть риск многое пропустить. Береста — это такой кусочек, который легко не заметить. Поэтому все нужно тщательно перебирать руками. А это требует много времени, которое нам практически никогда не удается выбить на исследования, — невесело усмехается Михаил Андреевич и неожиданно спрашивает: — Хотите, расскажу смешную историю?

И вспоминает о том, как в 2000 году восстанавливали Успенский собор в Киево-Печерской лавре. Когда реконструкцию храма завершили, директор Укрпроектреставрации — организации, проводившей работы, на собрании ИКОМОС (Международный совет по сохранению памятников и достопримечательных мест. — Фокус) с гордостью говорил о том, как они все быстро провернули. Мол, на Михайловском соборе строители пропустили вперед археологов, и те их сдерживали целых два года. Но они этот урок учли на Успенском. Археологи и глазом не успели морг­нуть, а рабочие уже сваи забили... Директор хвалился, как его каменщики делали кладку по нормативу, за который в Советском Союзе присваивали Героя соцтруда.

Новодел поставили на древний фундамент, который так и остался толком неизученным. Сагайдак иронично улыбается и показывает в окно. За окном тихий подольский дворик. Там под открытым небом лежат темные бревна, растрескавшиеся от времени, влаги и солнца. Их обнаружили во время раскопок на улице Фрунзе, 17. Бревна были сложены в виде пирамидальной чаши в несколько метров высотой. Это элемент водопровода, обеспечивавший давление в трубах. Михаил Сагайдак долго пытался пристроить находку, но без особого успеха. Места ей не нашлось даже в музее.

Современный город стирает свое прошлое. Дом, в котором разместился Центр археологии Киева, — тоже памятник архитектуры XVIII века. Сагайдак еще помнит идею о комплексном возрождении исторической застройки Подола. Этот проект называли регенерацией. Но в итоге регенерацию заменили на реконструкцию. Если при регенерации должны были остаться 85% старой застройки, то при реконструкции — 30%.

— А на практике получилось и того меньше, — говорит Михаил Сагайдак. — У нас на весь квартал всего два старых здания — наше и Музей гетманства.

— Банальный, наверное, вопрос, но все же — почему так происходит?

— Вы, вероятно, хотите услышать что-то про варваров? — лукаво улыбается ученый. — Но у меня другая гипотеза. Это что-то очень глубинное. С такой же удивительной легкостью мы уничтожали свои города во время войны. Сами взрывали большими участками. Новые церкви ставили на древние фундаменты, не позаботившись толком об их сохранности и исследовании. Думаю, это как-то связано с нашим отношением к материальной субстанции. В православном течении христианства материальная субстанция — ничто, ее просто уничтожить, легко воссоздать, ведь главное — душа. А вот, скажем, в протестантизме, наоборот, материальный труд, творческий труд — богоугодное дело, а значит, и к плодам его нужно относиться бережно.

Сагайдак вновь смотрит в окно и улыбается:

— Казалось бы, как археолог я должен говорить, что все нужно законсервировать, музеефицировать. Но я так не считаю. Если посмотреть на нашу биологическую жизнь на земле, то одно преодолевает другое. Постоянно. Города это тоже касается — он тоже стремится развиваться. Важно, чтобы трансформация не уничтожала бесследно древности.

Археолог резко перескакивает на другую тему:

— Вот Майдан произошел не только потому, что мы захотели, а еще и потому, что город позволил.

— Как это?

— Революции, например, в Англии не обретали такого масштаба, и это связано среди прочего с планировкой их городов. Они не создавали такие пространства, в которых может появиться масса. Английские градостроители как-то интуитивно избегали мест скопления народа. Да, там есть громадные парки, но это, в отличие от площадей, не то, — объясняет Сагайдак. — Пока есть майдан Незалежности, он будет притягивать людей. Это такая особенность, которая заложена в самой конструкции города.

Археолог достает картинку древнего Киева, где на месте улиц Софиевской, Михайловской и Малой Житомирской — овраги. Бережно дотрагивается рукой до нарисованных ландшафтов, как будто так их можно защитить.

— Я бы хотел, чтобы общество научилось воспринимать ту информацию, которую хранит город, — говорит он. — Когда происходили события последней революции, каждый пропускал их через себя. Для меня самым удивительным были баррикады. Они во многих местах прошли по линиям оборонительных сооружений, существовавшим в древности. Люди, причем не киевляне, точно почувствовали ландшафт города! А архитекторы, к сожалению, не чувствуют.

Он водит пальцем по зеленым линиям:

— Вот эти овраги, мы их нашли при раскопках на майдане, когда строился подземный торговый центр. Один мой друг написал, что последняя киевская революция была урбанистической. Потому что все, кто пришел на баррикады и на Майдан, сделали это, чтобы изгнать из города чужаков.

Сам Михаил Сагайдак родился на левом берегу, на улице Крайняя, которой заканчивался Киев. В детстве часто завороженно смотрел на правый берег. Прошли годы, но Сагайдак, кажется, так и не смог оторвать взгляд от древнего Киева.

Вспомнить все

Однажды археолог Тимур Бобровский нашел золото. В 1981-м на Подоле он с коллегами раскопал остатки сгоревшего срубного дома XII века. Под досками пола обнаружили лежавшую в грязи крупную золотую серьгу. От дома, погибшего в огне, всего-то и осталось, что основание стен да обугленный пол, а вот украшение уцелело и выглядело как новенькое. Сейчас это один из экспонатов Музея истории Киева.

— Можно представить себе целую историю этой серьги, — фантазирует Бобровский. — В богатом купеческом доме начался пожар, хозяева бросились выносить самое ценное — украшения в первую очередь. А одну серьгу обронили, она закатилась в подпол, но времени вытаскивать уже не было — вот-вот могла обрушиться кровля…

Есть нечто поэтическое не только в рассказе Бобровского, но и в его внешности. Он — воплощение всех стереотипов об археологах: бородатый, с загоревшим лицом, с рюкзаком за плечами. Для полноты образа не хватает только гитары. Но она у Бобровского тоже есть — он не только ученый, но еще и бард.

Тайны Софии. Археолог Тимур Бобровский говорит, что Софийским собором хотят пользоваться, но не исследовать. Такого запроса в обществе нет

— Для археологии нужен холодный ум, но творческое начало также требует выхода, — рассказывает Бобровский. — Поэтому отдушина для меня в авторской песне. Один из моих учителей в археологии, Михаил Брайчевский, был великолепным художником, а другой — легендарный Александр Авагян — композитором и рок-музыкантом.

Мы сидим на скамейке в центре города. За спиной — Софийский собор, в котором работает мой собеседник, перед глазами — Михайловская площадь, где он наверняка хотел бы провести раскопки. Тимур Бобровский — известный исследователь Киева. Больше 20 лет он изучал городские пещеры — Киево-Печерские, Зверинецкие, Китаевские, Гнилецкие. Исследовать подземный город начал еще в детстве.

— Как там у Шевченко? "Мені тринадцятий минало", — смеется Бобровский. — Мой ныне покойный дедушка вычитал в газете, что в Киево-Печерской лавре ведутся раскопки и что в этих раскопках наряду с профессионалами участвуют любители. Он у меня спросил: "Хочешь пойти?" Я сказал: "Да".

Так в 1978 году юный Бобровский попал в свою первую экспедицию в Ближние пещеры Лавры.

— Страшно было?

— Да. Тем более что старшие товарищи не упускали возможности пошутить. Тогда в пещерах под полом обнаружили много погребений, потом их нашли еще и в стенах. По сути, все эти коридоры были испещрены нишами для погребений. Мне сказали: "Пойди туда-то, возьми рулетку". Я пошел, и в этот момент старшие товарищи выключили свет. Я оказался в полной темноте. Вокруг одни скелеты. Было жутко.

С тех пор Бобровский живет архео­логией. Последние раскопки провел два года назад на территории заповедника "София Киевская". Когда в 2013-м исследователи заложили там первый шурф (небольшой пробный раскоп), то обнаружили настоящий "слоеный пирог".

— У нас была яма 6 х 2 м, и мы часами просиживали перед ее стратиграфией (чередование культурных слоев. — Фокус). У нас получилась очень красивая картина. Каждую прослойку пожара, которую мы видели, могли четко сопоставить с историческими событиями. Мы знаем о набеге хана Боняка — видим прослойку XI века, далее прослойка, рассказывающая о набеге хана Батыя 1240 года, потом нападение хана Менгли Герая 1482 года и пожар 1697-го, уничтоживший деревянный монастырь, — все это было в "пироге". Мы получили летопись территории, развернувшуюся перед нами всего на двух метрах, — глаза Тимура Бобровского загораются, как будто тот первый шурф он заложил только что.

Усадьба Софийского собора — одно из немногих мест на территории древнего Киева, которое практически никогда не застраивалось. До конца XVII века там находились деревянные постройки, сгоревшие в конце столетия. После этого был построен архитектурный ансамбль, который мы видим сейчас. Его территория — фактически нетронутый культурный слой. Раскопки здесь, конечно же, проводились, но они всегда были фрагментарными. Я прошу Бобровского рассказать об этом культурном слое.

— Во-первых, сама усадьба того древнерусского Софийского собора XI–XII веков, — начинает он. — Сегодня хорошо известна только трасса стены, ограждавшей его. Мы знаем приблизительные параметры усадьбы, знаем, что в ней располагалась резиденция киевского митрополита. Это значит, что там был и дворец.

Дворца никто еще не видел. Скорее всего, это целый комплекс построек, состоявший из жилых и общественных помещений, комнат для обслуги. В 1940-е годы во время раскопок было найдено загадочное строение недалеко от собора, которое большинство специалистов считают баней. По версии Бобровского, это и есть одно из строений дворца.

Его рассказ прерывает звон колоколов Михайловского собора. София молчит. Тимур Бобровский поворачивается в сторону Софийского собора и, словно комментируя его молчание, произносит:

— Это значимый памятник. Я не говорю, что это самый значительный памятник византийской архитектуры, но более грандиозного храма XI века найти нельзя, и таких площадей сохранившихся мозаик и фресок XI века нигде больше в мире нет.

Я тоже поворачиваюсь лицом к Софии, а Тимур Бобровский продолжает:

— Понятно, что Софию Киевскую можно поместить внутрь, как в коробочку, в Софию Константинопольскую. Но последнюю-то построили в VI веке, когда создавали гигантские сооружения. И повторить такое в XI столетии было уже невозможно, потому что к тому времени были утрачены и традиции, и технологии. Наша София таит в себе много загадок. Мы к ней пока почти не прикасались. Собором хотят пользоваться, но не исследовать его. В обществе нет такого запроса.

Вокруг Софии множество тайн. В 2014-м археологи успели раскопать фундамент древнего храма, предположительно Ирининской церкви. Известно, что женский монастырь возводили в тот же период, когда строились Софийский собор, Золотые ворота и мужской монастырь Святого Георгия.

Археологический детектив, связанный с Ирининской церковью, начался еще в позапрошлом веке. Тогда на углу нынешних Владимирской и Ирининской улиц были открыты фундаменты древнего храма. Долгое время считалось, что это и есть тот самый монастырь. Чтобы загадка была интереснее, строители, прокладывавшие современную Владимирскую улицу, фундамент уничтожили. От церкви остался только Ирининский столб из древней кладки.

Несколько лет назад в фондах Софийского заповедника обнаружили небольшой кусок этого "столба". Современная экспертиза показала, что это кладка более позднего периода, а значит, на звание Ирининской церкви найденные когда-то фундаменты претендовать не могут.

В начале XX века археологи в глубине квартала на улице Ирининской обнаружили еще один фундамент, по возрасту такой же, как София. В 2014-м там нашли остатки 40 погребений. Исследования не закончены. Если окажется, что большая часть останков женские, то, возможно, это и есть тот самый Ирининский храм.

— Скажите, а зачем нам знать, где именно стоял этот храм?

Бобровский поднимает на меня задумчивый взгляд:

— Человек может жить без многих вещей. Он может быть безграмотным, может не читать книг. Но сложно себе представить живущего и нормально функционирующего человека без памяти. Это страшная болезнь. То же самое происходит с обществом, которое почему-то отказывается знать свою историю. Оно пребывает в неком первобытном состоянии. У него нет потенциала для развития, ему не на что опереться, чтобы сделать следующий шаг. Это общество бесконечной болезни Альцгеймера.

В начале 2000-х археологи подсчитали, что старый город изучен приблизительно на 20%. С тех пор ситуация не изменилась. Верхний Киев, например, исследовали периодами. Много раскопок ученые вели в 1930–1940-е годы. Потом археолог Михаил Каргер, руководивший этими исследованиями, перестал заниматься городом, и до 1960-х годов к ним практически никто не возвращался. А когда вернулись, то работы сосредоточили в основном в районе Исторического музея и Десятинной церкви. Город Ярослава остался малоизученным.

— У нас так много вопросов, — рассказывает Бобровский. — Где именно была самая древняя часть города? Мы привыкли, что это Старокиевская гора, но забываем о Замковой горе, на которой в XIV–ΧXVIIΙвеках стоял польский замок. Там есть очень древние ранние слои. Или почти утраченное городище на Юрковице, окруженное колоссальным курганным могильником. Археологи подняли результаты исследования конца XIX века и обнаружили, что там были варяги.

Ученый машет рукой в сторону горы Юрковицы:

— В Киеве у них находилась своя крепость, могильник. Что они здесь делали? В советское время норманскую теорию не любили, говорили, что все у нас от славян. Но варяги в IX–X веках — это самое мощное вой­ско.

Тяжелые серые облака затягивают небо, и прохожие ускоряют шаг, в воздухе уже пахнет дождем.

— Есть Десятинная церковь и дворцы вокруг нее, — приводит другой пример Тимур Бобровский. — Все они X-го или ХІ века, а где то, что было в IX веке? Есть смутные упоминания о хазарах. На территории Киева известен хазарский могильник в районе арки Дружбы народов, но его толком никто не исследовал. При этом князя Ярослава Мудрого называли "каганом", а каган — это царский титул у хазар. Откуда это прозвище на Руси?

Первые крупные капли дождя падают на асфальт. Но мы продолжаем сидеть на скамейке между Софией и Михайловским собором, как будто именно сюда придет тот, кто все объяснит.

— Только археология может дать ответы, — продолжает Бобровский. — У общества должно измениться отношение к древности. Из всего наследия — архитектурного, исторического, ландшафтного во всем мире самым уязвимым считается именно археологическое. Потому что если его раз потеряешь, то уже не вернешь. А значит, какую-то частичку себя никогда не вспомнишь…

Не так давно руководство заповедника приняло решение прекратить археологические работы. Те раскопки, которые проводил Бобровский, свернули, а сам раскоп засыпали землей. Сейчас там лужайка. Ее и поливает дождь.

Страх археолога

Строитель в резиновых тапках и с закатанными штанинами пробегает по метровой стене, сложенной из розового камня. Это красный кварцит, который привезли на Старокиевскую гору в конце X века, а стена — фундамент южного дворца князя Владимира, одного из древнейших каменных сооружений Киева. Его фрагмент неожиданно оголился этой весной во время реконструкции подпорной стены вдоль тротуара улицы Владимирской возле Десятинной церкви.

Сам дворец обнаружили еще во время раскопок в начале XX века. Тогда археолог Дмитрий Милеев исследовал внутреннюю часть фундамента. А вот внешнюю открыли только сейчас.

Среди строителей выделяется высокий человек в очках и с черным портфелем. Это научный сотрудник Института археологии Виталий Козюба. О древней каменной кладке он может рассказывать часами.

— Она полностью сделана из кварцита, который добывали на территории современной Житомирской области, под Овручем. Из него же преимущественно была построена и Десятинная церковь. Здесь, — Козюба дотрагивается до камней, — мы нашли фрагмент древнего кирпича. Интересный нюанс — в основании фундамента уложен слой железистого песчаника. Это единственный камень, который можно было найти в черте города. Хотелось бы, чтобы находку видели все. Это же настоящий фрагмент кладки конца X века! Представляете, вы идете по современной улице и вдруг такая древность, — возбужденно говорит Виталий Козюба.

Отреставрированную опорную стену возле Десятинной церкви вместе с новой лестницей и фонарями открыли, но часть южного дворца никто так и не увидит. Все вроде бы за, и даже деньги были. Но не сложилось.

— В Украине нет ни одного примера надежной музеефикации подобных объектов, — объясняет Виталий Козюба. — Мы просто не умеем это делать. Вопрос ведь не только в том, чтобы накрыть стену бронебойным стеклом. Это должно быть сооружение с системой климат-контроля, чтобы зимой камни не промерзали, чтобы туда не проникала вода и внутри нормально циркулировал воздух. Мы же преуспели пока только в воссоздании церквей на древних фундаментах.

Когда-то был открыт сохранившийся угол Десятинной церкви. Его накрыли тепличкой — крышей из простого стекла, которое постоянно разбивали. Внутрь затекала вода, а перепады температуры плохо влияли на кладку. От теплички пришлось отказаться.

— Фундамент не может бесконечно ждать, — объясняет ученый. — А для нас, археологов, сохранность — главный вопрос.

Вот и на этот раз Институт археологии предложил традиционное решение — законсервировать дворцовую стену до лучших времен. И реставраторы закрыли кладку специальной глиной.

На территории Старокиевской горы было еще два дворца Владимира — западный в Десятинном переулке и восточный со стороны Андреевского спуска. Восточный разрушился сам, потому что стоял на краю горы. А фундаментные рвы западного в 2013-м при строительстве уничтожили экскаваторами. От них остался лишь небольшой фрагмент.

Старокиевская гора. Больше всего археолог Виталий Козюба переживает, что это место может исчезнуть. А мечтает о том, что когда-то здесь появится музей Андреевской церкви

Мы подходим ближе к фундаменту Десятинной церкви.

— Знаете, чем мне нравится архео­логия? — спрашивает Козюба. — Она дает почувствовать себя маленьким звеном цепочки. Цепочка была до тебя и будет после. На тебе все не закончится. Это хорошее лекарство от принципа "после меня хоть потоп". Хотелось бы поделиться этим чувством со всеми.

У нас перед глазами кусочек Пейзажной аллеи, отвоеванный под парк, серое здание Национального музея истории Украины и золотой столб Перуна, который по легенде выбросили в Почайну, а на его месте построили церковь.

— Историю про кости слышали? — неожиданно спрашивает Козюба.

Я вопросительно смотрю на археолога.

— Вся эта площадь была заполнена погребениями, — он обводит рукой фундамент. — Когда мы в 2005–2011 годах вели раскопки, то нашли погребения в три слоя, один над другим. Земля была просто насыщена человеческими костями. Мы их собирали в отдельные мешки, и когда уже перешли к консервации церкви, сложили кости в центре храма и засыпали. Эти кости здесь были, и они должны здесь остаться. А недавно строители копали траншею для гидроизоляции и нашли десятка полтора отдельных фрагментов костей. 9 мая сюда пришли люди, заявили, что это кости ребят, погибших на Майдане…

Неравнодушные граждане вызвали полицию. Полиция кости забрала. Этот случай произвел на Козюбу неизгладимое впечатление:

— Вы посмотрите, люди даже на школьном уровне не знают историю. От этой пустоты и начинается мифологизация, всякие конспирологические теории. И чем более извращенные у человека представления о прошлом и настоящем, тем менее адекватным будет путь решения проблем, которые перед нами ставит жизнь.

Чтобы отвлечь его от печальных мыслей, задаю вопрос:

— Это место, наверное, самое изученное в Киеве?

— Думаю, да. Даже коллеги нам постоянно задавали вопрос: зачем нужны раскопки? Но когда мы начали закладывать первые шурфы, очень волновались. Археолог в определенном смысле постоянно ожидает встречи с чем-то новым, неизведанным.

Во время этих раскопок ученым удалось установить последовательность возведения отдельных фрагментов Десятинной церкви, обнаружить следы ремонта храма в XI–XII веках, найти самый крупный фрагмент росписи стены, сделанной в конце X столетия, отыскать церковный тайник, а под самим храмом — уцелевшее жилище VIII века с печью и керамикой.

— Какие у вас ощущения от этого места? — спрашиваю я, понимая, что археолог просто не может не благоговеть перед такими реликвиями.

— Если честно, то переживаю, — признается Козюба. — Переживаю, что оно может исчезнуть. За годы независимости у нас уничтожено древностей больше, чем за весь советский период. Мы ищем чьи-то руки извне, которые это делают. Но это мы сами.

Козюба хорошо помнит, как сюда несколько лет назад приехала техника, чтобы начать строительные работы над остатками Десятинной церкви.

— Понимаете, я видел проект якобы музеефикации — 52 сваи и бетонная плита толщиной 80 см сверху. Когда этот проект обсуждали в 2013-м на собрании пленума правления Национального союза архитекторов Украины, кто-то даже пошутил: "Вы что, готовитесь принять ядерный удар?" Авторы проекта уверяли, что сверху ничего не будет. Но рано или поздно строительство на этой плите началось бы, я в этом не сомневаюсь.

• Читайте также: Записки архивариуса. Чему может научить украинцев история

Археолог мечтает, что когда-то здесь появится полноценный музей Десятинной церкви. Но пока ее фундамент законсервирован, как и внешняя стена фундамента южного дворца Владимира.

— Это лучшее, что сейчас можно сделать, — говорит Виталий Козюба. — Важно сохранить все это до того момента, когда мы будем готовы и технически, и морально встретиться со своим прошлым.

Фото: Александр Чекменев, УНИАН