Война помогла научиться различать добро и зло, — Лидия Стародубцева

КТО ОНА

Историк культуры, режиссер-документалист, автор и ведущая серии передач о науке и культуре на харьковском телевидении, организатор и модератор дискуссионных клубов, арт-куратор художественных выставок, главный редактор ряда культурологических изданий и сборников, доктор философских наук, профессор, завкафедрой медиакоммуникаций Харьковского национального университета имени В. Н. Каразина

ПОЧЕМУ ОНА

Сняла серию документальных фильмов, посвященных событиям войны и пронизанных общей темой памяти о пережитой травме: "Площадь Украина" (2015), "Шов: психолог на войне" (2016) и "Ампутация" (2017)

Главная греза "фабрики грез"

В последние годы игровое кино нередко проигрывает документальному. Это значит, что оно может сказать больше, чем кино художественное?

— Мнимый проигрыш игрового кинематографа — это пиррова победа документалистики, за которую заплачена слишком высокая цена. Действительно, игровые фильмы, производство которых требует необъятных бюджетов и огромных временных затрат, сегодня, как правило, не выдерживают конкуренции с документальными, создание которых оказывается более простым с точки зрения специфики процесса кинопроизводства. И в этом кинематограф многое потерял, принеся в жертву эстетику и поэтику "невозможного" кинообраза, монтаж аттракционов, изощренные технологии создания оптических иллюзий, визуальный потенциал спецэффектов, искусство игры актеров etc.

Это и не совсем победа, и не совсем поражение. Просто стремительное наступление в начале нулевых годов "эпохи документального кино" словно бы выхватило кинозрителя из чар "коллективного сновидения". Оно пробудило от оков многолетнего "киногипноза" и привнесло в процессы создания и восприятия фильма то, чего, по сути, всегда не хватало игровому кинематографу: эффект спонтанности и непреднамеренности, ноту искренности и отблеск света "настоящей правды". В этом смысле эпоху документалистики можно назвать переходом от миров Символического и Воображаемого к ускользающему Реальному. А это означает, что кинематограф приобретает возможность наконец осуществить главную грезу "фабрики грез". Стать тем, чем никогда не был и не мог быть игровой фильм: субститутом истины, двойником реальности, свидетельством, документом, исповедью.

Впрочем, границы между игровым и документальным кинематографом сегодня подвижны, текучи, прозрачны. Во всяком случае мне хотелось бы так думать. Признаюсь, что в своих кинематографических опытах в рамках Documentary я остаюсь неисправимым эстетом: экспериментирую с рембрандтовским светом, включаю в кинотекст стихи и произведения авангардных композиторов, играю в живописные аллюзии.

Я даже придумала название этому киножанру: "арт-док" или "художественная документалистика". Все герои фильма реальны, события подлинны, антураж настоящий. Но в стадии "постпродакшн" благодаря волшебству нелинейного монтажа и широкому спектру инструментов аудиовизуальной коррекции из этого простого "удвоения реальности" высекается искра художественного смысла. Так же, как из "сора" повседневности "растут стихи, не ведая стыда".

Какую главную проблему вы рассматриваете в своих фильмах и как пытаетесь ее решить?

— Главная проблема — память и забвение. Место действия — прифронтовой город. Ключевая цель — оставить свидетельство. А это значит — уловить мгновение события, выхватить его из "лета лет над Летой", осознать, сохранить в памяти, передать другому, иными словами, сделать все, чтобы оно не кануло в реку забвения. Сценарий первого такого киноочерка-фиксации появился на свет после трагических событий конца 2013-го — начала 2014-го годов. Этот фильм назывался "Дни страха" и представлял собой киноэссе-размышление о тревоге, предчувствии войны и метафизике страха, которыми тогда был охвачен Харьков, да и все украинские города. Героями фильма стали священник Виктор Маринчак, поэт Сергей Жадан, незрячий радиожурналист Владимир Носков и тогдашний прокурор Харьковской области Василий Синчук.

Четыре киноисповеди участников событий харьковского Майдана на фоне хроники протестных акций и сцен избиения украинских патриотов сепаратистами на площади Свободы (с цитатами из Серена Кьеркегора и реминисценциями-цитатами из картин Иеронима Босха) — вот тот "пунктум", вокруг которого разворачивался киносюжет. Он создан мною в соавторстве с режиссером Дмитрием Коноваловым с одной-единственной целью: не забыть.

Почему вы сами стали снимать?

— Мне показалось уже недостаточным выполнять роль продюсера, сценариста или режиссера. Я взяла в руки камеру и диктофон, освоила технологии монтажа, обработки звука и цветокоррекции, основала небольшую продакшн-студию Media Topos Films. В результате этого на свет появилась серия документальных фильмов, посвященных событиям войны и пронизанных общей темой памяти о травме. Все они были созданы для пражской редакции радио "Свобода" в соавторстве с радиодраматургом Игорем Померанцевым. Первый из этих фильмов — "Площадь Украина" — память о травме неодушевленных вещей и предметов. В основу были положены снятые мною кадры разрушенных домов в "серой зоне" между украинскими блокпостами и территорией так называемой "ЛНР". Второй фильм — "Шов" — память о травме сознаний. Это исповедь военного психолога и его диалоги с трижды раненым разведчиком, вернувшимся с фронта, о "невидимых", психологических швах войны. Третий — "Ампутация" — память о травме тел. В основе фильма — рассказы военных, потерявших в ходе боевых действий руку или ногу, и врачей-протезистов. Впрочем, ампутация здесь понимается еще и как метафора ампутированной страны, исходя из самоочевидной аналогии: утрата солдатом части тела — утрата страной части территории.

Зачем хранить воспоминания о травме? Разве человеку не свойственно вытеснять из памяти травмирующие события?

— Мне более чем понятны подобные аргументы в пользу забвения. И все же осмелюсь утверждать, что вытеснение — не выход. Я уверена в том, что забвение — это всего лишь путь слабых: способ "загнать" травмирующий опыт в "глухой угол", но при этом остаться в состоянии ресентимента или агрессии. Единственный выход — научиться помнить, но прощать. А это значит "не плакать, не смеяться, но понимать". И это путь сильных. Именно об этом мои фильмы, в которых богиня памяти Мнемозина бросает вызов забвению и всегда одерживает победу над кажущейся неумолимой властью реки Леты. Известное латинское утверждение гласит: Deus conservat omnia — "Бог сохраняет все". Немыслимая дерзость создателей документального кино, на мой взгляд, состоит в том, что они состязаются ни много ни мало со Всевышним за право быть хранителями памяти. Впрочем, разве не прав был Альфред Хичкок: в игровом фильме режиссер — это Бог, в документальном — Бог является режиссером?

Искусство очищения памяти

Как специалист по памяти и забвению, подскажите, что следует помнить и о чем нужно забыть?

— Лет этак 25 своей жизни я посвятила попыткам осмыслить загадочный феномен памяти, о чем написала несколько книг. Одна из них, увесистый том "Мнемозина и Лета. Память и забвение в истории культуры", по сути, и является развернутым ответом на вопрос, что следует помнить и о чем нужно забыть. Если попытаться вкратце изложить почти 2,5-тысячелетнюю историю идей памяти и забвения, отыскав в ней точку схождения перспективы поисков, то выйдет некая упрощенная максима, которая может показаться едва ли не трюизмом: помнить следует только хорошее, а плохое нужно забыть. Иными словами, человек есть то, что он помнит: если хранить в памяти зло и обиды, то поневоле превратишься в злого и обиженного мизантропа; если хранить в памяти свет и добро, то поневоле станешь добрым и светлым жизнелюбом. Но на самом деле, конечно же, все не так просто.

Вспомнить можно только то, что забыл. Забыть можно только то, что помнил. Во взаимной погоне вечные антагонисты "память" и "забвение" оказываются неразлучными, как странник и его тень. Они нуждаются друг в друге и друг друга поглощают. Моя концепция проста. Она состоит в том, что воспоминание и забывание образуют единый мнемонический круг, в котором преследуют друг друга и пытаются друг друга уничтожить. Как вырваться за пределы этого удушающего круга?

Вспоминается вычитанный когда-то мною в "Добротолюбии" совет одного мудрого старца. Памятозлобие — грех, но забывать зло нельзя, иначе оно снова вернется. Поэтому нужно поставить перед своим мысленным взором все самое ужасное, о чем не хочешь вспоминать — грехи, боль, страдание, гнев, стыд, предательства, измены, насилие, похоть, войны, убийства, разрушенные здания и судьбы, смерть близких — и, ни на миг не отворачиваясь, пристально во все это вглядываться, вслушиваться, вдумываться.

Зачем?

— Чтобы понять, чтобы раскаяться, чтобы простить и… отпустить себя на свободу. Мысленно дистанцироваться, не забывая. Именно в этом и состоит смысл "мнемонических упражнений", цель которых — освободиться от ноши прошлого, сделать свою память светлой, изгнав из нее бесов мучительных воспоминаний.

"Очищение памяти" не означает забвения, это освобождение от привязанности к тому, что помнишь. В контексте этих отвлеченных размышлений становится понятным, почему я снимаю фильмы, ключевая тема которых — память о травме. Потому что я не хочу и не могу забывать о том, что составляет нерв нашего времени. Потому что память о травме несет в себе исцеление от боли и надежду на то, что человек в силах вырваться из мнемонического круга — предотвратить повторение того, что эту травму нанесло. Память о Голодоморе и газовых камерах концлагерей, Холокосте и войнах не должна стереться. Иначе мы не остановим метастазы зла, не разорвем цепочку ненависти, станем уродливыми манкуртами и в беспамятстве совершим еще много преступлений.

В условиях войны принцип "забыть", наверное, не действует. Но после войны и нам, и Донбассу придется как-то забывать о взаимных обидах — как?

— Именно в условиях войны как никогда вступает в силу принцип "забыть". Убивая врага, солдат вынужден забыть, что враг — человек, у которого есть право на жизнь и которого дома ждут его близкие. Отвоевывая у врага территорию, солдат вынужден забыть о том, что все мы — жители одной земли и "наши перегородки до неба не достигают". Разве принести себя в жертву, защищая свою страну, не означает героизма самозабвения? Вообще, война — это одно из самых страшных следствий принципа "забыть". Если бы люди находились "в ясной памяти", они бы не развязывали войн.

Разумеется, в вашем вопросе слово "забыть" имеет другой оттенок смысла: "оставить прошлое в его прошлости", "простить взаимные обиды". И здесь я с вами полностью согласна. Пока идет война, мы не вправе забывать. Но после войны нам так или иначе придется научиться искусству забвения. Мой отец, участник Второй мировой войны, спустя почти три десятилетия после ее окончания признавался мне в том, что до сих пор, когда он слышит немецкую речь, его охватывает безотчетный ужас. Отец ушел на фронт добровольцем в 17 лет, был тяжело ранен разрывной пулей в живот, и сколько бы лет после этого ни прошло, не мог забыть о войне. Память о травме неподконтрольна разуму, ее царство — инстинкты и эмоции. Это неправда, что время лечит. Не лечит. И память о травме остается незаживающей раной, ноющим рубцом сознания на всю оставшуюся жизнь.

Во время съемок фильма "Шов" я разговорилась с одним из его героев, солдатом украинской армии Александром, родной брат которого воюет на Донбассе против Украины. Александр уверял меня в том, что простил брата, но вот самой войны "забыть" никак не может. К моменту нашего разговора прошел год после возвращения Александра в мирную жизнь, но он в панике падал навзничь, услышав взрыв фейерверка. Однажды Александр даже набросился на девяностолетнего старика, который вышел на демонстрацию 9 мая с "колорадской ленточкой", со словами "Ах ты, сепар". Он не мог держать себя в руках.

Это посттравматический синдром.

— Да, военные психологи так это называют. Даже если пройдет десять, двадцать, тридцать, сорок лет, разве возможно окончательно стереть память о травме под названием "война"? Конечно, по мере удаления от точки первособытия воспоминания становятся все менее и менее отчетливыми — и не "близорукими", и не "дальнозоркими", просто расплывчатыми, так же, как свет, отдаляясь от источника, тускнеет. Но отблески и тени пережитого опыта неустранимы, отзвуки прошлого и боль не стихнут никогда. Нет-нет да и дадут о себе знать: во внезапных вспышках гнева, приступах немотивированного страха, вдруг нахлынувших слезах, беспричинных депрессивных состояниях, сновидческих кошмарах. Думаю, что процесс забывания о взаимных обидах между Украиной и Донбассом, так же, как и между Украиной и Россией, растянется на много-много десятилетий. Такова кривая затухания события в памяти — она очерчивает отрезок времени длиной, как минимум, в целое поколение.

Мы не первые оказались в такой ситуации. Как другие страны справлялись со своей травмой памяти?

— Человечество накопило колоссальный опыт забывания обид. Если бы народы не научились справляться каждый со своими травмами памяти, не выжили бы: захлебнулись бы в злобном отчаянии и жажде кровной мести. Если верить некоторым историкам, то, начиная с 3600 года до н. э. и по наши дни произошло около 15 тысяч войн, а число жертв составило 3,5 миллиарда. За эти шесть тысячелетий мир и спокойствие царили на земле меньше трехсот лет. В среднем, из 365 дней в году 347 дней царствует война. Такова вряд ли известная автору "Войны и мира" статистика чудовищной диспропорции. От рук "себе подобных" погибло около четверти населения планеты. К чему все эти цифры? Не знаю. Наверное, они понадобились мне лишь для того, чтобы напомнить о том, что тотальная памятливость невыносима. Человеческая память хрупка, слаба, немощна, и историко-культурная забывчивость — защитная реакция, спасение от гнета прошлого, попытка избавиться от невыносимого кошмара всепамятливости.

Известные технологии забывания исторических обид столь же просты, сколь и нелицеприятны. Это переписывание прошедшего, создание исторических квазиреминисценций и фейковых реконструкций прошлого, сочинение метанарративов памяти на основе вымышленных, а иногда и вывернутых наизнанку фактов истории, идеологически ориентированная и навязанная диспозитивами власти "культурная амнезия" и другие, перечисление которых могло бы занять не одну страницу. Среди надежных и проверенных рецептов излечения травм памяти — восстановление дружбы с прежним врагом под знаком необходимости объединения во имя борьбы против нового, еще более опасного и сильного врага.

Как шутил Стефан Цвейг, "когда между собакой и кошкой возникает дружба, то это не иначе как союз против повара". Или — что, на первый взгляд, куда безобиднее, а на самом деле так же омерзительно — переиначивание исторических воспоминаний в линзах лицемерно-примиряющего актуального взгляда во имя якобы всеобщего блага, искомого "забывчивыми" представителями нового поколения. И здесь есть чему поучиться у англичан и французов, венецианцев и турок, нидерландцев и испанцев, армян и грузин, американцев и японцев, так же, как и у большинства других антагонистов, воевавших по разные стороны баррикад.

И все же для чего существуют "музей смерти" Аушвиц-Биркенау в Освенциме и памятник погибшим в Бабьем Яру? Почему спустя много лет после заката утопии Третьего рейха Германия выплатила денежные компенсации остарбайтерам из Советского Союза, некогда угнанным на принудительные работы, и открыла путь для еврейской эмиграции? Для искателей спрятанных под покровами памяти кладов под названием "историческая справедливость" и "историческая правда" эти вопросы остаются открытыми. Ответ зависит от того, существуют ли честные, легитимные формы забывания травм прошлого и исцеления исторических ран.

Они существуют?

— Это путь раскаяния и путь прощения. Пусть это звучит несколько старомодно и пафосно, но других я не знаю. Иначе бы я не снимала документальные фильмы о травмах памяти — фильмы-исповеди, фильмы-признания, фильмы-свидетельства. Все они появились на свет под знаком "алетейи", ведь, должно быть, не случайно древнегреческое понятие "истина", "алетейя", согласно одной из этимологических версий, значило "а-Летейя": то, что не канет в Лету.

Как если бы не было войны

Теперь война — часть повседневной жизни. Можно ли сказать, что мы впустили ее в себя, или пытаемся вытеснить, отвергнуть?

— Думаю, это ложная оппозиция: не "или-или", а "и то, и другое". Это ведь диалектика: если бы не впустили, то что бы пытались вытеснить? Если пытаемся вытеснить, то, значит, уже впустили. И действительно, мы давно уже вобрали в себя хаос и сумятицу, несправедливость и ложь, цинизм и коррупцию, а в последние годы нам пришлось впустить в себя еще и расстрел Небесной сотни, и ампутацию страны, и войну. Пустые оболочки слов, вычитанных когда-то в школьных учебниках и до последнего времени пылившихся где-то на периферии сознаний — передовая, обстрел, атака, бомбардировка, госпиталь, раненый, линия фронта — вдруг ожили и стали нашей реальностью, наполнились ужасом уничтоженных городов и искалеченных судеб, прониклись запахом дыма, гари, трупов, крови, пота.

Ни для кого не секрет, что многие из нас продолжают жить так, как если бы войны не было: мы по-прежнему читаем книги, смотрим кино, учим студентов… Да, но все же наши жизни разделились надвое: до и после войны. И теперь мы стали другими: читаем другие книги, смотрим кино иначе, учим студентов не так, как прежде.

Когда-то Иммануил Кант придумал странную формулу: аls ob ("как если бы"), используя ее в качестве синонима выражения мнимости, кажимости. Контекст размышлений философа был далек от темы нашего разговора. В своих рассуждениях о непознаваемом — "ноуменальном" — мире Кант, а вслед за ним и мыслители прагматизма, предлагали жить так, "как если бы" существовал Бог, не задаваясь безответным вопросом, существует ли Он на самом деле; жить в соответствии с заповедями, честно и добродетельно, независимо от того придется ли когда-нибудь дать ответ за то, как ты прожил эту жизнь.

Аналогия очевидна. Нам, жителям мирных украинских городов, во время войны на востоке страны, где каждый день, защищая мир, гибнут наши герои, похоже, ничего иного и не остается, как жить аls ob — так, "как если бы" не было аннексии Крыма, "ДНР-ЛНР", Иловайского котла и немыслимых бедствий АТО.

То есть вытеснить войну?

— Это не просто вытеснение, самозащита, страусиная политика, малодушная забота о себе, эскапизм или попытка отвергнуть реальность. Это способ расширить границы понимания реальности. Заглянуть в зрачки тьмы. Разверзнуть под миром повседневности бездну иррационального, вслушаться в гулкое эхо тех экзистенциальных подвалов и подполий, где "хаос шевелится". Или, говоря словами искусства мнемоники, это попытка смириться со страшной, терзающей и неудобной памятью о том, о чем невозможно забыть: способ научиться жить в "незабвении". Пограничная ситуация способна обнаружить шаткость мира, который в любой миг может быть отнят, придать жизни смысл и вкус, усилить звук, яркость и контраст на экранах наших сознаний. Война сделала каждого, отважившегося впустить ее в себя, сильнее и, как ни парадоксально, лучше. Помогла проявить прежде скрытое, словно бы навести резкость в оптике нашего зыбкого мироздания, научиться различать в нем добро и зло, жить с большей степенью интенсивности.

• Читайте также: Пустота "русского мира". Зачем Кремлю исторический секонд-хенд

"За-бытие" — это, буквально, то, что пребывает "за бытием", несуществующее. Таков закон мнемонической онтологии: для нас существует только то, что мы способны сохранить в памяти. Поэтому вопрос "впустить в себя войну или вытеснить ее из сознания?" — это высказанный другими словами все тот же вопрос: "помнить или забыть?", все тот же нескончаемый поединок Мнемозины и Леты. Герой одного из снятых мною для радио "Свобода" документальных фильмов "Я учил воевать своих врагов", разведчик Дмитрий Гамай, в последние годы работал инструктором и готовил к войне молодых разведчиков — не только на учебных полигонах, но и в тылу врага, на боевых позициях. Он рассказывал о том, что после поездок домой с целью отдохнуть и набраться сил солдаты возвращаются на фронт черными, подавленными, съежившимися, ошеломленными: "Там у них нет войны. Всюду горят огни, люди сидят в кафе, на улицах дорогие машины, девушки на каблуках, нет ни взрывов, ни крови, ни смертей". В ответ на это Дмитрий усмехается: "Ребята, так мы же для этого и воюем, чтобы там у них был мир". Именно во имя этих людей, воюющих ради того, чтобы у нас был мир, мы не имеем права на "за-бытие".