Очень приятный царь. Александр Цымбалюк о кайфе выходить на сцену

В биографии Александра Цымбалюка выступления во всех знаменитых оперных театрах и сотрудничество со всеми легендарными дирижерами современности. При этом на его пиджаке нет ни грамма звездной пыли. Терпеливо высидев в мягком кресле пять минут, он просит у фотографа разрешения перебраться на жесткий стул: "Мне так удобнее, люблю аскетизм".

Кто он

Одессит, приглашенный солист главных оперных сцен — Метрополитен-опера, Ла Скала и Ковент-Гардена. Работал практически со всеми выдающимися дирижерами современности. В его репертуаре более 90 оперных ролей

Почему он

Александр Цымбалюк выступил на фестивале классической музыки LvivMozArt, который проходил во Львове с 18 по 25 августа

Сложно понять, почему все любовные партии обычно достаются тенорам. У Александра глубокий голос с нежной хрипотцой, но в операх его гримируют под старцев и царей. Наш разговор начинается со стука: Цимбалюк еще и дипломированный ударник и перкуссионист.

— Был у меня подростковый период, когда не мог спокойно держать руки — они все время что-то выстукивали по столу. Тогда мама взмолилась: "Боже мой, либо делай это профессионально, либо вообще никак, потому что я этот твой стук не выдерживаю". Меня отдали в класс ударных, а потом я еще и музыкальное училище окончил как барабанщик, освоив 9-10 инструментов, среди них — литавры, тарелки, большой и малый барабаны, ксилофон, маримба.

Словом, у тебя должно быть безукоризненное чувство ритма.

— А вот и нет, с этим всегда были проблемы. Парадокс, согласен. Может быть, сознание переключается на звуковедение, интонацию, на мизансцену, за которой нужно следить. Какой-то кирпичик выпадает из твоего внимания, обычно это ритм и согласованность с дирижером. Маэстро тогда останавливает оркестр и разводит руками: "Ну, Александр…", а я: "Что поделаешь, я же барабанщик, ребята".

У тебя наверняка были кумиры среди рок-перкуссионистов. Висели на стенах плакаты Иэна Пэйса, Джона Генри Бонэма?

— Скажу честно: у меня никогда не было кумиров, я вообще не из фанатов. Есть люди фанатичные по своей сути. Это не обязательно должно быть поклонение вождю или идолу, фанатизм может проявляться и в отношении к делу. У меня ракурс всегда был, а вот фокуса не имелось. И это проблема, хорошие люди советовали: "Сань, определись! Ты и стихи сочиняешь, и рисуешь замечательно, барабанишь, поешь, но в жизни нужно выбрать один вектор и делать что-то профессионально". А я, даже выигрывая конкурсы (их было 9, из которых мне достались 4 первые премии), не считал себя певцом.

Победы нужны были тебе, чтобы пощекотать самолюбие?

— Никоим образом, к сожалению. Гены самолюбия, конкурентности, спортивный ген, ген фанатика в хорошем смысле этого слова у меня отсутствовали. Я долго плыл по течению, на природных ресурсах, и сейчас об этом сожалею.

С ударными инструментами прояснилось, а вот как тебя, музыкального мальчика, занесло в живопись?

— Ты видела мои рисунки в Facebook? У меня своеобразная техника, замес Антонио Гауди с Сальвадором Дали и чуть-чуть Климта. Я со школы рисую. Всегда на полях каких-то человечков черкал, абстракцию… Во время интервью в Италии это решили обыграть: меня попросили одновременно с беседой рисовать. Но в итоге получилась не очень симпатичная картинка, будто я стесняюсь и комплексую, поэтому и уткнулся в альбом.

Родители говорят, что меня, кричащего в колыбели, можно было легко успокоить звуками симфонической музыки, доносящимися из телевизора. Бабушка сразу решила, что я стану композитором. Хотя меня и на самбо отвели, и на дзюдо, и на танцы, но там я был косолапым мишкой, еще и руку вывихнул. Словом, музыка победила. Меня отдали в школу-студию при консерватории учиться игре на фортепиано, но там нужно было заниматься часами, а так хотелось побегать.

Во что играли во дворе?

— У нас был девичий двор, и потому чаще приходилось играть в дочки-матери. Мне обычно доставалась роль сына. Хотя и в футбол играл, но я быстро выдыхался, да и к мячу не испытываю никакого трепета. Вообще, спорт так или иначе связан с опасностью. Мне бы, может, хотелось покататься на лыжах, потому что это неизведанная территория — родители в детстве запретили за плохое поведение. Но несчастный случай с Шумахером притормаживает рвение.

А как насчет бокса?

— Я не фанат бокса, хотя дважды, в 2007-м и 2011 году, пел гимн Украины перед боями Владимира Кличко. В 2007-м произошла анекдотическая ситуация, я тогда при­ехал после победы на конкурсе Чайковского. Я никогда прежде не выступал перед 25-тысячной аудиторией (100 млн еще смотрели поединок в трансляции) и просто невероятным количеством камер и софитов. И когда осознал масштаб происходящего, просто выключился. Эта доля секунды стоила мне второго куплета. Мозг интересно работает: я помнил, что "вороженьки" должны "згинуть, як роса на сонці", а дальше начались эксперименты. "Душу й тіло", наши составляющие, вспомнил, а что с ними делать — забыл. В итоге ввел в гимн элемент реинкарнации: "Душу й тіло ми покинем за нашу свободу". Слово "покажем" тоже заменил. Поскольку четыре года пел в церкви славословия, то исправил его на "возрадуємся", получилось: "і возрадуємся, друзі, що ми козацького…", но тут ноты закончились и "роду" не влезло. Украинские журналисты, которые уже поджидали под сценой, разумеется, съели меня тут же.

Что делать, когда забываешь слова? Насколько я знаю, это не единственный случай в твоей карьере.

— Да, случалось несколько раз. От этого никто не застрахован — послушай, как спели гимн Руслана Лыжичко или американцы в аналогичной ситуации. Очень важна в таких случаях скорость реакции, нужно что-то быстро придумывать, продолжая петь. Страх — эмоциональное состояние, это тоже энергия, которая вытесняет что-то важное. Нужно отгонять перед выступлением лишние мысли, концентрироваться, превращаясь в стрелу. Я стараюсь не баловаться словами, не придумывать смешные рифмы на репетициях, как это делает старшее поколение — одно дело пропеть Бориса Годунова 800 раз, тогда тебя ничто не собьет, другое — балагурить, когда ты еще совсем зелен. Случается же такое, когда бранная рифма настолько хорошо откладывается в памяти, что и во время выступления певцы с перепугу ее поют, а это, согласись, как минимум некрасиво.

Певцы, как йоги, занимаются определенными дыхательными гимнастиками, чтобы снять лишнее волнение.

— Гимнастика Стрельниковой. Это комплекс упражнений, связанных прежде всего с частым набором и выдохом воздуха при определенных движениях. Например, при скрещивании рук "ножницами" мы "собираем" грудную клетку, наш внутренний шарик надувается до максимума, включаются те мышцы, которые у певца обычно пассивны. Это тренинг, дающий профессиональную стабильность. Волнение присутствует даже у тех людей, которые в тысячный раз выходят на сцену. Франко Корелли, к примеру, всю жизнь боялся софитов.

Ты и сама знаешь, что собеседник может прекрасно общаться тет-а-тет, но стоит достать диктофон или наставить глазок камеры — и он уже скован. Причин много: неуверенность в себе, недопонимание своего дела до конца. Это очень важно: понимать, что и зачем ты делаешь, и досконально знать материал, который ты выносишь на публику. Необходимо настолько хорошо выучить слова, чтобы подсознание работало активнее, чем сознание, тогда у певца будет "лыжня", с которой он не свернет.

Степенность, которая свойственна оперному пению, как-то влияет на твою жизнь, характер? Когда готовишься, к примеру, к постановке "Бориса Годунова", становишься другим человеком?

— Естественно. Характер и голос взаимосвязаны и нераздельны. Голос — это прежде всего инструмент, характер — часть моей личности, которая играет на этом инструменте, пытается с его помощью донести какие-то смыслы. Если внутри что-то разладилось, этот инструмент не будет звучать. Басы спокойнее всех остальных. Если выбирать между "быстро и громко" и "тихо и медленно", то — второе, конечно. Тише едешь — дальше будешь. Пусть лучше неярко, но вечно горит звезда, нежели все небо на короткое мгновение озарит падающая комета.

Мы — существа, сотканные из воды. Мы постоянно пребываем в каком-то движении, метаморфозе, мутируем. Наши вкусы, предпочтения, чувства меняются. К тому же я еще и по знаку зодиака Рыба. Когда пою Бориса, получаю в душе вербально-эмоциональные отпечатки. И даже когда со стороны кажется, что выступил не слишком ярко, не додал драйва, меня эта роль так переворачивает, что до утра сижу окаменевший за столом, с головной болью, и никакие таблетки не помогают.

Практически все арии героев-любовников написаны для высокого мужского голоса — тенора. Басам доверяют роли степенных старцев. Прости чисто женское любопытство: каков средний возраст твоих поклонниц?

— От 60 и старше, таких — пруд пруди. Молодые девчонки как-то побаиваются, то ли их борода отталкивает, то ли рост, не могу понять. А бабульки накидываются с радостью. "Спасибо, — говорят. — Здорово-то как. Держи бананчик, больно худенький".

Тем не менее ты допускаешь, что бабушки, глядя на тебя, статного красавца, могут думать не только о высоком?

— Да пускай думают о низком! Главное, чтобы эмоция была позитивная, радостная. Так хочется помочь людям выйти на путь доброго, светлого. Цель артиста — стать проводником, полностью цельным персонажем, убрать все личностные помехи. Внимание же на сцене расщеплено — слишком многое нужно контролировать одновременно. Только великие мастера способны абстрагироваться в момент исполнения и добавить в него какую-то духовную составляющую. Например, петь реквием так, словно молишься, хотя сделать что-то сокровенное на людях очень непросто. И когда получается, происходит какое-то озарение, но это не случайность, а плод долгой работы. Нельзя пожевать что-то в буфете, быстро натянуть костюм и бац — озарение.

Тебе приходилось работать со всеми выдающимися дирижерами современности.

— Да, кроме, пожалуй, Караяна и Аббадо. Первого я так или иначе не мог бы застать, а второй ушел из жизни два года назад. Когда получается установить контакт с дирижером, и не только на сцене, это позволяет работать на других частотах.

Ну вот, к примеру, Даниэль Баренбойм — каков он за кулисами?

— Шоколадоголик. Каждый день ему приносят плитки шоколада ручной работы. Как ни зайдешь к нему в гримерку, у него там то конфетки, то торты шоколадные, и он все это раздает: "Хочешь?" А я парень без комплексов и вечно голодный, что ж отказываться. Пробовал, вкусно. С Баренбоймом мы много чего вместе делали — "Дон Жуана" Моцарта в Берлине, несколько опер Вагнера в Ла Скала, на гастроли вместе ездили. Он меня Сашей называет, по-отцовски. Приятно, когда такие люди тебя ценят и приглашают.

Отдельный разговор — Зубин Мета. За всю свою жизнь этот дирижер не выкурил ни одной сигареты и не выпил даже грамма алкоголя. Чистый человек, эрудированный, позитивный, источает доброжелательность. Его чтят чуть ли не как бога. В отеле "Хилтон" в Тель-Авиве за ним пожизненно закреплены апартаменты с именной табличкой. Во Флоренции его тоже боготворят, какие-то сумасшедшие подарки дарят. У меня на глазах лет десять назад ему подарили старинную книгу Медичи прямо из музея. Зубин Мета тоже шоколадоголик. Как-то зашел к нему в гримерку, а там — домашняя тортилья, просто пальчики оближешь.

Но вот кто сразил меня своим гурманством, так это Пласидо Доминго. Как-то увидел у него на гримерном столике, где обычно всякие припудривания, — сырочки, бутербродики, разные острые и вредные закуски из ресторана. Я просто руками развел.

• Читайте также: Звезда по имени Хоуп. Британский скрипач об Одессе, учителях и надежде на диалог

Я слышала, что когда ты выступал на одной сцене с Андреа Бочелли в "Турандоте", пришлось сделать твоего героя — царя Тимура зрячим вопреки либретто.

— Так и есть, иначе было бы нехорошо. Эта запись есть на YouTube, я там смешной, кудрявый, с длинными волосами а-ля Гэндальф. Бочелли пел невероятно хорошо, для меня он тогда открылся с другой стороны — как интересный и глубокий человек. Мы потом у него дома пели, по очереди аккомпанируя друг другу. Он предложил концерт на двоих сделать, и хоть для меня возможность подобного проекта пока звучит утопично, было очень приятно, что Андреа воспринял меня как человека, достойного выступить с ним в паре.

• Читайте также: Оса на клавишах. В чем ошибался обладатель двух Grammy Рассел Ферранте

Где начинается свобода в опере — как ни крути, довольно консервативном жанре?

— На сцене, когда ты в творческом полете, аки птица. Когда не зажат ни страхами, ни комплексами, ни постановочными рамками. И дирижер не мешает, а помогает тебе творить. После этого певец выходит с таким чувством удовлетворения, что лучше ничего нет. Это и есть кайф.