Донецк сейчас — место боли и неуверенности в завтрашнем дне, — Элина Свенцицкая

КТО ОНА

Поэт, писатель, лауреат литературных премий, доктор филологических наук, профессор

ПОЧЕМУ ОНА

В январе 2016 года в киевском издательстве "Каяла" в серии "Современная литература" вышла книга Элины Свенцицкой "Мои шедевры". В книгу вошли повести и рассказы разных лет

Человек из Винницы

Когда ты переехала в Киев?

— В августе 2014 года. И на это не в последнюю очередь подвиг меня страх. Думаю, женщине не стыдно бояться. Было ощущение покинутости на произвол судьбы. Местная власть, в том числе милиция, явно самоустранилась от происходящего. А вооруженных людей к тому времени в городе появилось очень много. Ну и самое главное — стало понятно, что идет война. Обнаружились, мягко говоря, тоталитарный характер "ДНР" и внезапная обесцененность человеческой жизни. Кроме того, мне стало понятно, что, находясь в Донецке, я буду нести ответственность за то, что там происходит.

В конце сентября 2014 года мне позвонил заведующий моей кафедры и спросил, собираюсь ли я преподавать в "ДНР" или покину университет. Я на тот момент жила в Киеве, но долго думала. И мне было о чем. У меня там были мама и на тот момент тяжело больной папа, сын, муж. Не говоря о квартире. А с другой стороны — не покидало ощущение, что моя родина — Украина, что я должна быть там, где Украина.

Колебалась до последнего. И все решило то, что первого октября в Донецке начали проводиться занятия в аудиторном режиме. При том, что там стреляли. И вот тогда я сказала: извините, к этому безобразию не хочу иметь никакого отношения. Человек может рисковать своей жизнью. Но жизнью детей, а студенты для меня дети, я не имею права рисковать. И перекладывать на детей ответственность, мол, пусть сами решают, ходить им на занятия или не ходить, — это тоже не выход. Если, не дай Бог, что-нибудь случилось бы с кем-то из тех, кто шел на мою лекцию, как бы я с этим жила? Ну а потом уже я подумала о дипломах, которые мы будем выдавать студентам. Обычно вначале решают эту проблему, а затем начинают учить.

Остались ли связи с коллегами по университету, который существует на территории "ДНР"?

— Естественно, остались. 20 лет работы в этом вузе не скинешь со счетов. Там осталась кафедра моего отца. Он ушел на пенсию в августе 2014 года. Когда бывала в Донецке, всегда приходила на родной факультет. И со своими коллегами никогда не ссорилась. Понятно было, что мы разные, но все люди разные. Мои коллеги — люди глубоко порядочные и очень симпатичные. Мне было важно просто обнять их, выразить поддержку, сказать, что все это в конце концов закончится.

С этим связана одна история. Как-то в очередной раз я оказалась там, и мы, человек пять преподавателей, сидели на бывшей папиной кафедре. Вдруг прибежал перепуганный охранник с трясущимися губами и закричал: "Вы женщина из Винницы? (Донецкий национальный университет переехал в Винницу. - Фокус). Немедленно покиньте здание университета!" Причем он видел меня, когда я входила, я, естественно, с ним поздоровалась. Успокоившись, объяснил, что кто-то позвонил в охрану, донес, что в здание проник "человек из Винницы". Оказалось, что на сей счет уже имелось распоряжение, согласно которому "людей из Винницы" допускать в здание университета нельзя.

Понятно, что сейчас в университете я не появляюсь, но человеческие контакты, конечно, поддерживаю. И для меня это естественно, так как мои коллеги для меня ни в коем случае не предатели.

Кое-кто из работников бывшего ДонНУ, выехавших на территорию Украины, кажется, высказывался в этом смысле.

— Странно, когда предателями называют людей, которые по разным причинам находятся в каком-то конкретном месте. С таким же успехом предателями можно назвать всех представителей одного вероисповедания. Все не бывают предателями. Каждый случай, как говорил Чехов, надо рассматривать индивидуально. Для меня это люди, которые сейчас в беде. И стараются в этой ситуации выживать. И оставаться людьми и делать свое дело. Ведь это утопия — надеяться, что все внезапно покинут Донецк и территорию "ДНР". Так что своим коллегам в "ДНР" я не судья, потому что меня с ними нет.

Мы никогда не знаем, что выбираем

Как твои донецкие коллеги воспринимают свою жизнь, все, что произошло и происходит с нами и с ними?

— Кто-то из них хотел в Россию, конечно, такое было. Кто-то думал, что таким образом удастся что-то изменить в регионе, оставаясь в составе Украины. Но войны и "ДНР" никто не хотел. Никому в самых кошмарных снах это присниться не могло. А происходящее сейчас они воспринимают с фатализмом. Случилось то, что случилось. И надо жить, работать, делать то, к чему ты призван. По-моему, такая позиция достойна уважения.

Какое будущее твои коллеги видят в "ДНР"?

— Понимаешь, когда вокруг стреляют, люди не задумываются над этим. Они заняты выживанием, и другой возможности заработать на хлеб у них нет. Можно только посочувствовать моим коллегам, потому что им приходится поступать не всегда или не совсем по совести. А потом — жизнь все-таки идет. Устраиваются поэтические конкурсы, научные конференции. Проблемы не снимаются, но людям удается от них отстраниться. А насчет планов… Какие планы строить, когда не знаешь, что будет завтра?

Ты иногда бываешь в Донецке, что бросается в глаза в первую очередь?

— Не только я, но и другие обращают внимание на чистоту и ухоженность центра. Чисто, приблизительно как в больнице. И главное ощущение: "больница — место боли". Действительно, смотришь вокруг — и все болит. Болит прошлая жизнь. Больно за людей. Боль и неуверенность в завтрашнем дне — это Донецк сейчас.

Возможен ли для людей, которые сейчас там живут, выбор Украина — не Украина?

— Честно говоря, есть такой выбор. И у многих в результате в сухом остатке Украина. Многие ждут, когда все это закончится и когда там будет Украина. Но, с другой стороны, представь, все-таки они попадали под обстрелы и украинской армии. Гибнут люди, разрушаются дома, мирные люди становятся инвалидами. Выбор есть, но это очень трудный выбор.

Один из последних моих рассказов о том, что люди выбирают, собственно, не зная, что именно и каковы будут последствия этого выбора. Этот рассказ родился во время одной из поездок в Донецк. Мы никогда не знаем, что выбираем, и в этом наша экзистенциальная трагедия.

"Там все другое: люди, вещи, стены…"

Донецк по-прежнему твой родной город, город детства, или уже разорвалась пуповина родственности?

— Когда я в Украине и занимаюсь научными, преподавательскими, литературными делами, ощущение разрыва уходить вглубь, затухает. А когда возвращаюсь туда, не происходит совпадения моей памяти о прошлой жизни и того, что там сейчас. Все какое-то другое. Помнишь, как у Ахматовой в стихотворении "Есть три эпохи у воспоминаний":

Там все другое: люди, вещи, стены,
И нас никто не знает — мы чужие.
Мы не туда попали... Боже мой!
И вот когда горчайшее приходит:
Мы сознаем, что не могли б вместить
То прошлое в границы нашей жизни,
И нам оно почти что так же чуждо,
Как нашему соседу по квартире…

Вот мы говорим, как важно сохранить связь времен, прошлого и настоящего, а на самом деле — как это трудно. И как больно ее сохранять. Если вообще возможно. Если хватает сил.

А надо ли? Или, может, стоит начать с чистого листа?

— Человек никогда не начинает с чистого листа. И чем сознательнее он относится к своему прошлому, тем больше у него шансов действительно двигаться вперед, а не повторять собственные ошибки. Мера осознанности подразумевает ценность памяти и то, что она все-таки не вмещается в настоящее и болит, но все равно внутри тебя живет. Это очень важно для любого человека, а тем более для меня как писателя.

Как складывается работа на новом месте, отношения с коллегами в Виннице?

— Переезд на новое место всегда труден, а переезд университета — тем более, когда часть людей осталась на старом месте, очень тяжелая вещь. Естественно, что в такой ситуации первоначальный хаос неизбежен. Преодолением которого, собственно, мы жили весь прошлый год. Я сейчас работаю на двух кафедрах — русской литературы и журналистики. Не могу сказать, что все стало сейчас замечательно, но в этом году у меня возникло ощущение того, что я на своем месте.

Элина Свенцицкая: "Свобода — это когда человек решает что-то не предзаданно. Когда решение не готово, и он решает исходя из себя"

Что для тебя политика? Насколько ты вовлечена в то, что сейчас происходит в стране?

— Не могу сказать, что разбираюсь в этом. И, честно говоря, не хочу. Политика — это что-то такое на стыке финансов и криминала. И рационально я понимаю, что мне что-то рассказывают, но при этом часть утаивают. И потому я многого не знаю. Спрашивается, зачем мне думать о том, о чем у меня нет и не может быть исчерпывающей информации?

Но я стараюсь быть политкорректной, сочувствую людям, которые думают не так, как я. Если у нас в стране возникнет культура понимания, что человек достоин уважения, даже если иначе думает, чем ты, возможно, и в политической сфере что-то сдвинется. Как сказал профессор Преображенский: "Разруха не в клозетах, а в головах". И война тоже в головах.

Как ты идентифицируешь себя в современных политических и культурных реалиях?

— Я представитель антитоталитарного дискурса. По политическим убеждениям — либерал, от слова "свобода". Одна из наших больших проблем связана с тем, что свобода понимается либо как произвол, либо как марксистко-ленинская осознанная необходимость. Но вспомним Мамардашвили: свобода — необходимость "я". Свобода — это когда человек решает что-то не предзаданно. Когда решение не готово, и он решает исходя из себя. И именно в силу этого отвечает за свое решение.

Но одно дело это философски сформулировать, а другое дело почувствовать, что свобода — она такая и есть. Что все ценности упираются в личность. И различия наши необходимо уважать, а не игнорировать. И только когда всем различиям найдется свое место, можно будет жить по-человечески.

На грани ума и безумия

Почему ты выбрала академическую карьеру?

— По сути я эту карьеру не выбирала. Я вообще не делала и не делаю карьеру, просто занимаюсь тем, что люблю. А люблю я это во многом потому, что семья у меня была филологическая, филологи у меня и папа, и мама. Интерес к науке — наверное, гены отца. Мой отец — Михаил Моисеевич Гиршман, ученый, без которого невозможно представить современную теорию литературы, один из основателей донецкой научной филологической школы. Мне всегда было интересно, как пишут и зачем пишут люди. Ну и потом — будучи на четвертом курсе, мне посчастливилось услышать высокую оценку моих филологических способностей от Лидии Гинзбург. Приблизительно тогда же о моих поэтических талантах положительно высказался Арсений Тарковский.

Вы с Тарковским были знакомы?

— Я писала диплом по Ахматовой, и у меня появилось несколько вопросов к нему, касающихся ее творчества. Я поехала к нему в Переделкино, не думая, что стану читать стихи, которые тогда еще писала по-русски. Мне был 21 год, и это были очень плохие стихи. Я благодарна и Арсению Александровичу Тарковскому, и Лидии Яковлевне Гинзбург — и не потому, что им поверила. Конечно, нет. Настоящие стихи пришли позже и на другом языке. Но их слова обязывали. А выбор мой диктовался необходимостью быть в слове. Быть при словах. Это значит слышать слово, думать о нем и о его смысле.

Легко ли быть профессором русской литературы в Украине?

— Во-первых, я себя профессором не чувствую. В том смысле, что не чувствую себя мастистой и брадастой. До сих пор знаю, что очень многого не знаю. Во-вторых, я стараюсь дистанцироваться от тех, у кого по вполне понятным политическим причинам русский язык и литература вызывают отторжение. Мне это странно. Я этим людям сочувствую. Понимаю, что такая аберрация сознания случается неспроста. В-третьих, здесь, в Киеве, я чувствую себя востребованной как филолог, за что благодарна тем, кто поддерживал меня.

Ты всегда писала прозу на русском, а стихи на украинском языке. Отчего так вышло?

— Я начинала писать стихи на русском, так как была русским филологом. Но в принципе не видела себя в русской поэзии. А с русской прозой у меня получилось. Затем оказалось, что как поэта меня вполне принимает украинский язык.

Для меня выбор языка как-то наложился на ощущение различия стихов и прозы. Проза — это все-таки много голосов, озвучивающих разные точки зрения, эти голоса звучат извне. А стихи — это голос одного человека, голос души. Язык выбирает человека для того, чтобы через него творить какие-то смыслы, а не человек выбирает язык. Так получилось, что украинский язык выбрал меня.

На днях у тебя вышла книга в киевском издательстве "Каяла", в ней есть какой-то отклик на события последних лет?

— Естественно, это первый цикл рассказов, который называется "Рассказы последнего времени". В нем для меня нет ни правых, ни виноватых. Там есть просто страдающие люди, которые попали в сложную ситуацию и в ней должны как-то выживать.

Можешь ли охарактеризовать тип героя твоей прозы? Кто он?

— В моей прозе люди жизненно не устроенные. Как правило, одинокие. Не вполне умственно нормальные. Нормальным быть слишком скучно, а безумным — страшновато. Вот на грани ума и безумия существуют мои герои и я вместе с ними. Потому что чувствую себя вовлеченной в их мир чуть больше, чем мне бы этого хотелось.

• Читайте также: Я благодарна всем, кто избегает воплей "Надо сжечь Москву!", — Марианна Кияновская

То, что происходит сейчас в стране, порождает какие-то смыслы или лишает осмысленности твою жизнь?

— Я уже в том недетском возрасте, когда лишить смысла мою жизнь может только ее насильственное прекращение. Мне, безусловно, трудно. Но эта трудность внутренне для меня очень продуктивна. Потому что когда человек преодолевает что-то внутри себя, элементарно слезы, боль, и заставляет себя говорить об этом ясно, взвешенно, ощущая вес слова, каждый поворот фразы, он заново рождает в себе художника.

Фото: Александр Чекменев