Между Америкой и Россией. Почему международная политика Украины дает сбой

Возвращение России в ПАСЕ, конфликт между президентом Владимиром Зеленским и главой МИДа Павлом Климкиным, а также то, как обсуждали украинские проблемы на саммите G20, дали толчок разговорам о том, что Украина как государство теряет свою субъектность и становится объектом мировой политики. Можно упрекать в моральной нечистоплотности западных партнеров или делать вывод о неискушенности нового главы державы в международных отношениях. И то и другое будет правдой. Однако главными триггерами процесса остаются наши собственные государственные проблемы. И неумолимые глобальные тренды.

Опыт бессубъектности

Если даже не брать во внимание слово "зрада", то в совсем недавнем прошлом можно найти достаточное количество заявлений отечественных политиков и обозревателей о том, что Украина стала местом приложения сторонних сил. Они действуют здесь, исходя из своих интересов, не слишком церемонясь с понятием "независимое государство".

Осенью прошлого года Юлия Мостовая, главный редактор "Зеркала недели", заявила, что Украина "становится объектом, на территории которого уже не только Америка и Россия проверяют друг друга, как собак палкой… Понимаете, когда ты настолько демонстративно слаб, ты становишься провоцирующей жертвой. И на тебя скалят зубы уже не только хищники, но и травоядные, слюна каплет вообще…" Мостовая указала также на то, что из себя представляет нынешняя украинская политика: "Несистемность. Безответственность. Жадность. Потеря класса". При этом деградацию и падение профессионального уровня (и не только в политике, кстати) она назвала проблемой №1 Украины, которая отодвинула на второй план даже коррупцию.

Это могло бы показаться даже странным после заявлений посла ЕС в Украине Хьюга Мингарелли: "Несколько человек превращают вашу фантастическую страну в банкомат. В большей степени это благодаря коррупции". Или слов председателя группы дружбы с Украиной в нижней палате парламента Франции Валерии Фор-Мунтян: "В Украине французского инвестора пугает коррупция, а не война". Или публикации-предостережения в американском издании The Daily Beast: "Наша военная и финансовая поддержка украинского суверенитета будет бесполезной, если украинские лидеры, которые используют войну как повод снять с себя ответственность, замедлят реформы".

Однако точка зрения Мостовой именно такова: главный вызов — деградация. И этот диагноз она поставила в эпоху Порошенко.

На этом фоне странной выглядит попытка выдать за достижение метод, который использовал Петр Порошенко, когда над Украиной сгущались тучи: он лично звонил политикам и руководителям государств, чтобы переломить ту или иную ситуацию.

Но в глобальной политике нет друзей, есть лишь интересы. А позиция ситуативного союзника не может оставаться устойчивой долгое время. Слишком уж много здесь составляющих, так что одним пафосом борьбы с Кремлем-агрессором зацементировать все в вечный альянс невозможно.

Уже года полтора назад, при Порошенко, был заметен кризис в отношениях с западными партнерами. На Мюнхенской конференции по безопасности в феврале 2018-го — там, где украинский президент продемонстрировал флаг ЕС, привезенный "с линии соприкосновения на Донбассе", — его речь была обращена фактически к полупустому залу. В соцсетях тогда язвили, что все пошли здороваться с Тимошенко, которая также приехала на конференцию, попав в объектив при общении с российским послом. Ситуация повторилась на саммите НАТО в июле: "разговор с пустотой". С трибуны ООН в феврале текущего года Порошенко видел примерно ту же картину.

Все это свидетельствует, что проблемы между Киевом и Западом начались еще при его каденции. То есть символический акт "утраты субъектности" — казус в ПАСЕ и обсуждение Украины без участия Украины — был лишь завершением процессов, которые вовсю шли в предыдущие годы и которые не мог заморозить даже такой умелый международный игрок, как Порошенко. Украинские дипломаты уже в конце его президентства знали о проекте возвращения РФ в Ассамблею. Другое дело, что, как пишет Сергей Сидоренко в "Европейской правде", "в качестве "ультиматума", или "предложения, от которого нельзя отказаться", Меркель и Макрон поставили его перед украинской стороной только сейчас, во время визитов президента Украины в Париж и Берлин. "Нам продают то, о чем они уже договорились с Россией", — отметил тогда один из собеседников ЕП, проинформированный о ходе переговоров".

Можно все списать на "усталость от Украины", особенно принимая во внимание раздражающую всех коррупцию, так и не изжитую Киевом в сколь-нибудь значительной степени. В конце концов, ни цвети она у нас в стране пышным цветом, еще неизвестно, сел бы в президентское кресло комик или нет. Как шутят в "Квартале 95" от имени Порошенко: "Я сделал для прихода к власти Зеленского больше, чем он сам". Однако драматизм нашей ситуации в том, что все не исчерпывается гипотетической формулой: мы победили коррупцию — Запад слился с нами в объя­тиях и пошел войной на Россию, защищая наши интересы. Даже сотвори Петр Порошенко Сингапур в Украине, такого бы все равно не случилось. Дело тут не только в цинизме западных политиков. Как выразился недавно российский военный эксперт Александр Гольц, которого не упрекнешь в симпатиях к Путину: "Можно сколько угодно сетовать на пропутинскую "гибкость" Макрона и Меркель, на оппортунизм депутатов ПАСЕ, на вульгарность и примитивность Трампа. На самом деле, увы и ах, все это — отражение мнений европейских и американских избирателей". И даже, пожалуй, шире: это отражение интересов страны в мире, который все больше напоминает "Парк Юрского периода".

От альянсов к "реальной политике"

В одном из недавних интервью Бруно Латур, французский философ и социолог науки, автор знаменитой книги "Нового Времени не было", высказал любопытную мысль: "Я думаю, что, когда мы описываем США, нам надо использовать слово exit ("выход") без всяких прилагательных или дополнительных определений. Их политика — это не Brexit и не Frexit (выход Франции из ЕС. — Фокус), которые стоят сейчас на повестке дня Европы. США сейчас — это попытка выйти из всего, что только возможно. Были сделаны попытки выйти из всех возможных соглашений — из Парижского соглашения по климату 2015 года, из многих стандартов, которые налагал на компании Калифорнийский свод правил регулирования (California Code of Regulations), и т. п. Соблюдение ограничений при производстве автомобилей или угля — ничто не поддерживается. Это, конечно, не есть здравая политика. Это не значит, что Европа не делает то же самое, но, по крайней мере, мы более лицемерны. Мы не выходим ниоткуда, так сказать".

Иллюзия единства. Двусторонние встречи на саммите "Большой двадцатки" привлекли больше внимания, чем темы повестки дня, обсуждение которых не привело к какому-либо прорыву

В сущности, Латур описал наметившийся — и обострившийся с приходом в Белый дом Дональда Трампа — тренд. Всякие международные союзы стали уязвимы. Над ними навис дамоклов меч недолговечности. Эго конкретной страны превалирует над интересами надгосударственных образований, хотя бы даже последние боролись за благие цели и безоблачное будущее всего человечества. Национальный эгоизм, на пропаганду которого внутри почти каждой страны тратятся колоссальные средства, становится питательной средой для недоговороспособности союзников, в какое бы объединение они ни входили, — от ЕС до НАТО.

Саммит "Большой двадцатки" — тому пример. Он настолько напоминал басню про лебедя, рака и щуку, что швейцарская Le Temps опубликовала материал с характерным заголовком "G20: Трамп, один против всех, или почти". "Если бы мы нарисовали карту мира, отражающую отношения между Соединенными Штатами при Дональде Трампе и членами G20 (19 государств + Европейский союз), — говорится в статье, — то эта карта была бы представлена в трех зонах. Первая, белая зона, касается отношений с шестью союзными странами; вторая, серая зона, — с четырьмя странами, с которыми присутствует напряженность, и черная зона, самая большая, — это отношения с теми, с кем американский президент находится в состоянии торговой "войны".

То, с каким скрипом подписывалась итоговая декларация, и тот факт, что она стала скорее "дубликатом" предыдущих коммюнике, чем какого-либо нынешнего прорыва, — свидетельство давно назревшего кризиса. Американский президент свою роль в его формировании, конечно, сыграл, но дело не только в нем. Достаточно вспомнить, например, что одна из претензий французских "желтых жилетов" к президенту Макрону состояла в том, что он со своей приверженностью к пунктам Парижского соглашения 2015 года о климатических изменениях поставил глобальную повестку дня выше внутренней. Президент говорит "о конце света, пока мы говорим о конце месяца" — как афористично выразил это расхождение во взглядах один из демонстрантов. Пока что Франция в числе прочих 19 стран подтвердила, что Соглашение носит необратимый характер. Но как будут разворачиваться события дальше, предсказать трудно. Национальный эгоизм потворствует эрозии идеалов и долгосрочных международных проектов.

Еще в большей степени это касается международной торговли. В итоговой декларации саммита G20 содержится призыв к реформе ВТО и сохранению открытых рынков, однако отказ от протекционизма практически не выражен. Это закладывает мины противоречий для грядущих торговых войн.

Эксперты The Economist несколько лет назад попытались нарисовать картину будущего в 2050 году. Среди возможных сценариев они назвали частичный откат от глобализации ("отступающую глобализацию") или даже ее свертывание ("тонущую глобализацию"). "Сценарий "отступающей глобализации" предполагает, что протекционистские настроения станут процветать, причем в достаточно небезопасной обстановке, — пишут аналитики. — "Тонущая глобализация" чем-то напоминает период 1914–1945 гг. Повторение этого сценария может привести к ужасающим последствиям". Тот период нестабильности, о котором упоминается, принес миру две мировые войны, гиперинфляцию и фашизм в Германии, Великую депрессию и конец эпохи золотого стандарта. Мировая экономика после 1945-го оказалась более фрагментированной, чем до 1914-го. К 1945 году объемы международной торговли упали на 40% ниже уровня 1913-го. Таких кар небесных эксперты не пророчат, однако снижение глобального роста ВВП обещают. Как и сильный удар по развивающимся рынкам, особенно в бедных странах.

Абстрагироваться от этих угроз сегодня не может никто. Чем-то ситуация напоминает классическую "дилемму заключенного" — фундаментальную проблему из теории игр, в соответствии которой рациональные игроки не всегда будут сотрудничать друг с другом, даже если это в их интересах. Предполагается, что игрок ("заключенный") максимизирует собственный выигрыш, не заботясь о выгоде других. То есть протекционизм станет (уже становится) тем трендом, на шампур которого будет нанизываться абсолютно все. В том числе пресловутая Realpolitik — "реальная политика", которая уходит корнями в эпоху Бисмарка и вовсю культивируется сегодня в Европе и мире. Ее сущность — ставить практические соображения выше идеологических и моральных норм. Если какая-либо из выбранных моделей не работает и не приносит пользы (а тем более наносит ущерб), от нее просто отказываются. И начинают делать ставки на другую, более перспективную "лошадь".

Почти классическую иллюстрацию того, как запускается этот механизм, можно проследить в недавнем заявлении Мануэлы Швезиг, одной из временно исполняющих обязанности главы Социал-демократической партии Германии (СДПГ), премьер-министра федеральной земли Мекленбург — Передняя Померания. По ее мнению, санкции, накладываемые на Москву с июля 2014-го, "привели к тому, что Россия сама стала обеспечивать себя сельскохозяйственной продукцией. Нашим фермерам больше не разрешено поставлять свою продукцию в Россию. В других отраслях Россия все больше ориентируется на Китай". Отсюда — цель: поэтапная, шаг за шагом, отмена санкционного режима. Предпосылкой к этому должно стать также постепенное разрешение конфликта в Украине и выполнение минских соглашений. (Стоит ли в данном случае сомневаться, на кого именно будут давить наши европейские партнеры?) И да! Газопровод "Северный поток — 2", в обход Украины, разумеется, должен быть достроен. Как говорится, ничего личного. Сухая прагматика, имеющая вполне цифровое измерение.

Враг моего врага

Ситуация, которую мы наблюдаем вокруг Украины, в полной мере отражает указанные тенденции. Может ли Киев там, где все играют в политические шахматы Realpolitik, затеять игру в какое-нибудь морально-патриотическое домино? Может. Если цель — не выиграть, а поучаствовать. В определенном смысле конфликт между Зеленским и Климкиным — в разности понимания того, "какое, милые, у нас тысячелетие на дворе?" Заявления Климкина правильные, но в их прагматике допустимо и усомниться. Потому что последняя предполагает, помимо прочего, точное время — когда и что делать и говорить. Вновь процитируем Сергея Сидоренко: "У Зеленского задают вопрос — стоило ли торопиться с ответом, не было ли смысла зайти в переговорный процесс? Или для того, чтобы все же освободить моряков (конечно же, не признавая "русский Крым", это не рассматривается), или для того, чтобы показать миру, что Украина попыталась и даже начала переговоры, но РФ, как всегда, вела себя неконструктивно".

Вероятно, Павел Климкин хороший дипломат. Но он дипломат эпохи Порошенко. Сегодня шестерни такой дипломатии вряд ли будут вращаться в нужном темпе. Запад уже не прошибешь моральными сентенциями типа "Россия ведет себя нагло". Или страшилками: "Путин придет и к вам". Они этого уже не боятся. Они боятся потерять выгоду и (в самой минимальной степени) лицо. С ними придется играть именно в Realpolitik. Поэтому чем скорее Верховная Рада уволит старого главу МИДа и назначит нового, Вадима Пристайко, тем лучше. Комитет Верховной Рады по иностранным делам планирует сделать это 9 июля.

Но даже если все произойдет в обещанные сроки, "перестройка редутов" займет некоторое время. К тому же у Украины довольно узкое поле для маневра.

Нашей делегации в ПАСЕ удалось объединить для демарша из-за возвращения России в Совет Европы семь стран. К которым чуть позже присоединилась восьмая — Швеция. Это один путь: заручиться поддержкой тех, кто ощущает сильную внешнюю угрозу, в данном случае — от Москвы.

Второй, вероятно, состоит в том, чтобы научиться находить выгодные предложения для политических тяжеловесов вроде Берлина и Парижа. Конечно, неплохо, что, по выражению посла Франции в Украине Изабель Дюмон, между Владимиром Зеленским и Эммануэлем Макроном наблюдается некая "химия". Но, как легко понять по последним событиям, ее магии недостаточно, чтобы в Елисеевском дворце принимались решения, которые нужны нам.

Наконец, третий — это наполнение реальным содержанием известной циничной формулы "враг моего врага — мой друг". Да еще так, чтобы этот друг был достаточно сильной фигурой. Таких в наших европейских окрестностях негусто. Но, по крайней мере, один точно есть. Это Великобритания.

Отношения Лондона с Москвой сейчас на градусе замерзания. И вряд ли улучшатся в ближайшее время, если премьерское кресло займет Борис Джонсон. Его недавний ответ Путину, заявившему о крахе либеральной идеи, выдержан в замечательно издевательском стиле: "Владимир, в мире есть страны, где капитал, как говорят, сосредоточен в руках олигархов и приспешников (вождя. — Фокус), где журналистов убивают, где над "либеральными ценностями" смеются, где, по данным Росстата, треть населения не может позволить себе больше двух пар обуви в год, 12% людей ходят в туалет на улице, а реальные доходы снижаются пять лет подряд". Но главное, Британия — единственная из мощных европейских стран (входит в "Большую семерку"), кто не делает никаких книксенов и реверансов перед Кремлем. Это важно. И это нужно использовать. Особенно в условиях, когда действия внутри разного рода альянсов все менее надежные. И когда самыми прогнозируемыми становятся двусторонние отношения, замешанные на общих интересах. А точнее — все же на общей выгоде.