В моих ногах было 16 осколков от российской ракеты, — Полина Жеребцова

Полина Жеребцова родилась в Грозном. Когда ей было девять лет, началась чеченская война. Полина вела дневники — обо всем, что видела и чувствовала. Спустя годы их опубликовали — в этих текстах была война глазами девочки, подростка, девушки. Сейчас Полине Жеребцовой 31, и живет она уже не в Грозном, а в Хельсинки. Переехала в Финляндию в 2013-м, получила политическое убежище. Свою книгу "Тонкая серебристая нить" она называет антивоенной прозой: "Я свидетель и хочу оставить память о тех, кто не может рассказать свою историю. Думаю, всю жизнь буду писать о том, что пережила. Это дает мне силы".

КТО ОНА

Писатель-документалист, журналист. Финалист премии имени Андрея Сахарова "За журналистику как поступок" (2012 год), лауреат литературного конкурса имени Януша Корчака

ПОЧЕМУ ОНА

Свидетель двух чеченских войн. Автор книг "Дневник Жеребцовой Полины", "Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004", "Тонкая серебристая нить" (рассказы). В 2015 году в украинском переводе вышли "Чеченські щоденники 1994–2004 рр.", в 2016-м — "Тонка сріблиста нить"

Чем для вас были дневники?

— Они помогали мне пережить то, что на нас обрушилось. Например, я шла в институт, вдруг обстрел. Я пряталась за деревом, прижималась к нему спиной. Военные прошивали двор института автоматными и пулеметными очередями, а я доставала тетрадку и лихорадочно писала. Мне не было страшно, только когда я вела дневник. Я понимала, что в любой момент могу умереть, и думала: пусть меня убьют, но я буду делать что-то важное.

Надеялись, что дневники прочитают?

— С матерью мы выехали из Чечни в 2004-м. Жили в Ставропольском крае, были проездом в Ростовской области, в Краснодарском крае, и повсюду сталкивались с одним и тем же: местные жители ничего не хотели знать о Чечне, о том, что там в 1994–2004 годах погибали старики и дети всех национальностей под бомбами и снарядами. Я с 18 лет в журналистике — проводила расследования, рассказывала о пострадавших при терактах. Но, например, в ставропольских СМИ мне не давали работать, не хотели, чтобы просочилась правда о чеченских войнах.

Кто-то был одурачен телевизором и пропагандой. В их восприятии все из Чеченской Республики – террористы и бандиты. Они говорили: "Правильно делали, что вас бомбили". Кто-то был очень озлоблен, потому что погибли сыновья, внуки, мужья. Их призвали на ту войну, бросили в огонь, а в семье боль и трагедия. Между двумя народами поселилась ненависть, злоба, непонимание. Я знаю, что чеченские беженцы, которые давно живут в Европе, до сих пор не могут слышать русскую речь. Зла, посеянного тогда, хватит на сотни лет. Но мое призвание рассказывать, чтобы оставить хотя бы какую-то память о тех событиях.

Когда мы с мамой уехали из Чечни, я продолжила писать рассказы. В дневнике ведь всего не опишешь. Художественная литература меня мало привлекает, но прозу на документальной основе я буду писать и дальше.

Вы верите, что книга о войне может научить миру?

— Помню, мне было 9 лет, бомбежка. Я сижу в коридоре нашего дома, горит коптилка (это такая маленькая баночка с керосином), части этажей нет, снег плавно течет в разбитые окна, кто-то из соседей бегает, кричит. А я в перчатках, шапке, в сапогах, которые не снимала месяцами, прячусь от осколков под наброшенным на плечи матрасом. Возле меня несколько книг. И вот я читаю "У войны не женское лицо" Светланы Алексиевич. У меня все лицо черное от копоти, и по чумазым щекам текут слезы. Мне казалось, что герои книги больше пережили, чем я. Им еще хуже, еще страшнее. Я плакала, и мне их было жальче, чем себя и всех нас на нашей войне. Ум подростка вообще все воспринимает ярко. Возможно, мои рассказы тоже заставят кого-то задуматься и лучше понять, что происходит во время боевых действий, чем все может обернуться, как стирается мораль. Я ведь видела военных с одной стороны, военных с другой стороны, просто бандитов, похватавших оружие, которые маскируются под тех и других поочередно, а на самом деле грабят, насилуют, пытают, убивают. А мирные жители, как мыши, бегают, боятся, ищут еду и постоянно кого-то хоронят. Остается надеяться только на человечность, которая или есть, или нет.

В вашей прозе главные герои — мирные жители.

— Военные там тоже есть, и они по своему несчастные люди. Очень страшно взять оружие и пойти кого-то убивать. Но у того, кто защищает родину, есть хоть какое-то оправдание. А у того, кто приходит как завоеватель, нет никаких оправданий. Но не военные мои главные герои. Всегда есть третья сторона — мирные жители. Они находятся посредине между воюющими, вместе со своими домами, судьбами, детьми. И когда две силы схлестываются, то мирным жителям достается больше всего, поскольку они вообще никак не подготовлены к войне — ни физически, ни морально, ни психологически. Мне важно передать их ощущения, способы выживания.

Помню, как мы, голодные, ждали лета. Летом фрукты. Но сады были заминированы. Я тоже там лазила среди сорняков в человеческий рост. При каждом шаге нужно было убирать траву, потому что всюду растяжки — тонкие серебристые нити. Жители на них взрывались. На деревьях сидели снайперы, в основном российские. Я знала много стихов, и, перелезая через забор сада, начинала громко читать Пушкина, Лермонтова, Гумилева, Вертинского. Нашла такой способ, чтобы себя обезопасить. У Варлама Шаламова есть рассказ "Заклинатель змей". Я тоже была заклинателем. Об увиденном нужно писать. Я так чувствую.

Все мои рассказы о людях. О сумасшедшем старике, нашем соседе, который не понимал: то ли началась третья мировая, то ли фашисты бомбят, то ли русские. Он переживал, проваливался в воспоминания. Старик был одинок, и все, что мы могли сделать, — накормить его. История русского мальчика, которого взяли в рабство бандиты. Потом он обрел маму-чеченку, усыновившую его. Это рассказы о людях, для которых стираются религии, национальности, то они во сне, то наяву. Для меня очень важно, чтобы об этих людях не забыли.

Полина Жеребцова: "Я уверена, в Украине будет поколение, которое опишет конфликт с Россией, — войну, увиденную ребенком, взрослым, войну, увиденную собственными глазами. Точно так же, как на своей войне это сделала я"

Память — странная штука, избирательная и у всех разная. Например, 23 февраля. Для кого-то это день памяти о депортации чеченцев и ингушей в 1944-м. Для кого-то праздник. Какой будет память о чеченских войнах?

— Официальную историю в России всегда переписывали под новых правителей. Правда — для пытливых умов. Для тех, кто не ленится читать дневники, записки, мемуары — что-то кроме официальной версии, которая всегда приглажена, прилизана. Я пишу для них. Но таких людей в России немного.

Чеченская Республика в моем детстве была очень многонациональной: рядом жили чеченцы, русские, ингуши, украинцы, армяне, цыгане, евреи. В 1944 году произошла депортация. Ингушей и чеченцев выселяли, забрасывали в скотные вагоны без ничего, и естественно, что их дома оставались пустыми, и туда кто-то заселялся. Потом, когда через много лет люди возвращались, с ними иногда поступали непорядочно — ничего не отдавали. Но были случаи, что отдавали и вещи, и дома. Договаривались. В конце концов люди смогли примириться. Было много смешанных браков. Но 23 февраля для многих грозненцев осталось трагической датой, а в других регионах, где не собирали память, не хотели знать историю маленькой республики — только праздник. И это проблема.

В моих ногах было 16 осколков от российской ракеты. Она прилетела на наш центральный рынок, где мы с матерью торговали, чтобы выжить. Это был 1999 год, мне 14 лет. Там погибли мирные люди. Российская сторона до сих пор настаивает на лживой версии, что на этом рынке продавалось оружие. Но я с детских лет знала этот рынок и утверждаю, что военные обстреляли ракетами мирный рынок, где грозненцы продавали овощи, фрукты, хлеб и сигареты. Другая ракета в момент обстрела попала в здание центрального роддома... Но людям в других российских регионах, которые не знают, как им день прожить, не до того, чтобы разбираться в правде. Государство толкает население в нищету, абсолютное бесправие, полицейский произвол. Это какой-то филиал ада, где те, кто забрал себе власть, могут любого пустить в расход. Россия — страна, в которой человеческая жизнь ничего не стоит и царь всегда прав. И этому нет конца.

Полина у дверей вуза, 2004 год

Для себя поняли, почему ничего не меняется?

— Есть одно восточное поверье о том, что место на карте, где находится современная Россия, — территория демонов. Они там вырастают, умирают и рождаются заново. Это, конечно, мистическое объяснение. Я думаю, что все проблемы от равнодушия. Для того чтобы система начала меняться, нужно уметь почувствовать чужое горе своим. Кроме того, должны работать законы. К сожалению, в огромном проценте случаев нет ни сострадания, ни законов. Мы с этим столкнулись, когда приехали в Ставрополь из Грозного. Мы пошли в местную миграционную службу, и нас просто вытолкали за двери. Было много беженцев из Чеченской Республики, и все остались на улице — ни помощи, ни столовых, ни общежитий. Никто не признавал людей из зоны военного конфликта беженцами и переселенцами. Когда я рассказываю, что Грозный утюжили бомбами и люди погибали под завалами, меня часто спрашивают: "Почему же вы не уехали сразу?" А куда выезжать? Автобусы платные. В городе, где нет работы, нет еды, найти деньги очень сложно. Автобусы едут, по ним стреляют, они горят, как факелы. А те, кому все же удавалось покинуть чеченский регион живыми, оказались на обочине. Чиновники пожимали плечами и кивали друг на друга. В итоге люди ночевали на улице, в парках, в старых списанных ж/д вагонах. Вот и вся помощь. И семьи возвращались обратно под бомбы. Они думали, что лучше умереть дома, чем терпеть унижение. Лагерь для беженцев, один-единственный, развернули в Ингушетии. Но там тоже люди зимой жили в палатках. Кроме того, Ингушетия — крошечная республика, она не могла всех вместить.

Некоторые считают, что в ваших книгах главный источник зла — машины...

— Все-таки человек. Хотя кому-то, может, показалось, что машины виноваты в том, что они стреляют, а люди просто туда заброшены — кто-то за идею, кто-то насильно. У меня есть в дневнике письмо русского солдата, который погиб. Он писал: "Мы спускаемся к Грозному. Нет выбора. Мы не можем повернуть, наши танки навели на нас пушки. Если мы повернем — это предательство. Нас расстреляют. Мы идем на верную смерть". Это с одной стороны. А с другой стороны были чеченцы, которых старики призывали защищать Родину.

Мне кажется, что в какой бы ситуации человек ни находился, на какой бы клеточке шахматной доски ни стоял — пешка он, король или ферзь, куда пойти, как поступить, каждый выбирает сам. Застрелить пленного или пытать, найти лекарство и отнести больному соседу, не посмотрев на его этническую принадлежность, или пойти убивать своих земляков, только потому, что они другой национальности. Об этом грех молчать. Агрессия со стороны России развязала бойню и спровоцировала агрессию с другой стороны безо всякой морали и этики. Это и есть ад войны.

Дома Старопромысловского района города Грозный, 2004 год

Каким вы запомнили Грозный?

— Зеленым раем. Таким он остался в моих детских довоенных воспоминаниях. Грозный — венец Северного Кавказа. Куда ни посмотришь — всюду синие горы. Я мечтала, что когда вырасту, обязательно заберусь на вершины. Современная Чечня — совсем не тот многонациональный и добродушный мир, который был до первой чеченской войны. Современная Чечня мне не близка.

Вы хотели бы туда вернуться когда-нибудь?

— Я возвращаюсь туда только во снах. В свою Чечню, где я еще совсем маленькая. Где уже начинается перестройка, но люди все еще сохраняют человеческое лицо. Когда еще нет фашистов и националистов, когда нет бомбежек, люди не горят, я не вижу трупы вдоль дорог, которые собаки объедают. Мне не хочется возвращаться в те места, где все это произошло. И порядка там не будет — просто тоталитарные режимы сменяют друг друга.

Я пыталась и пытаюсь справиться с тем, что видела, пробовала медитации. Конечно, это помогает, но только на определенное время. Ощущение войны до конца не исчезает. Думаю, она останется со мной навсегда. Когда-то я поняла, что единственный выход — это найти что-то хорошее в тех условиях, в которых нас заставили жить.

Что вы нашли?

— Юмор и песни. Когда дом качался от взрывов, бабушка Нина, наша соседка, она есть в моих рассказах, начинала петь веселые песенки и читать матерные частушки. Вокруг крики и смерть, а она поет. Это было настоящее мужество человека, пытавшегося спасти нас, чтобы мы, дети, не сошли с ума.

Вы три года назад переехали в Финляндию. Как изменилась с тех пор ваша жизнь?

— Это совершенно новый этап. Во время войны я увидела разложение людей с обеих сторон, и ощущение родины у меня утратилось. В Ставрополе мы сняли домик, который раньше был конюшней. Мы еще смеялись, что наша фамилия для него как раз подходящая. Жили там какое-то время, искали работу. А для работы нужна была ставропольская прописка, а для нее нужно жилье. Но купить мы ничего не могли. Мы за 1,5 года сменили девять квартир. Какие-то люди нас просто выгоняли. Снимем квартиру на последние копейки через посредника, а хозяин придет: "Вы откуда? Покажите документы" Мать показывает паспорт, а там — Чеченская Республика, Грозный. "Вы чечены, черные! Убирайтесь из нашего дома!". Несколько раз было так, что мы не успевали толком вещи разобрать, а нас уже выгоняли. Мы с мамой всюду были чужими.

А когда я оказалась в Финляндии, у меня появились совершенно новые ощущения. Вернулось чувство дома. В России были угрозы, нападения, страх. Здесь я постепенно начала замечать красоту озер, лесов, доброту людей, их совершенно другое доброе отношение к миру. Я поняла, что влюбляюсь в Финляндию. Появилась любовь к земле, как в моем детстве, чувство, которое потом вытравили.

Сложно было устроиться на новом месте?

— Если в России не сделано ничего ни для своих граждан, ни для беженцев, то в Финляндии все совершенно иначе. Мы приехали с мужем в полицию просить убежища, думали, нас посадят в тюрьму до выяснения всех обстоятельств, а нас поселили в респектабельный отель, дали проездные билеты. Тогда мы поняли, как бывает, когда работают законы и есть порядок. Мы получили все необходимое — еду, жилье, вещи, пособие. Беженцы могут посещать курсы финского языка, обучаться любой специальности, чтобы можно было устроиться на работу.

Изменилось ли отношение финнов к беженцам в связи с их наплывом в последнее время?

— Сейчас отношение стало более настороженным. Многие беженцы относятся к принимающим их европейцам потребительски, поэтому возникают конфликты. Но я думаю, что Европа с этим справится, только потребуется время. Когда мы приехали в Финляндию, беженцев было меньше и с каждым возились, как с младенцем. Представьте, когда сюда приезжаешь, тебе бесплатно предоставляют услуги переводчика. Нужно к врачу, адвокату, в банк — бери с собой переводчика. Финны пытаются максимально интегрировать беженцев, но те не всегда хотят. Я знаю людей, которые, прожив здесь несколько лет, не выучили ни одной фразы на финском. Да и мошенники среди беженцев тоже есть.

• Читайте также: Связная. Как москвичка Варя Даревская пытается помирить украинцев

Можно ли провести параллели между ситуацией в Украине и тем, что происходило в Чечне?

— Есть одно существенное отличие. Украина — суверенное государство, и Россия нарушила его границы. У нас же даже не было чеченских паспортов. Но и там, и тут погибли люди, и воспоминаний об этом хватит на 100 лет. Я уверена, в Украине будет целое поколение, которое опишет конфликт с Россией, — войну, увиденную ребенком, взрослым, войну, увиденную собственными глазами. Точно так же, как на своей войне это сделала я.

Фото: из личных архивов