Пятьдесят оттенков черного. Как выжить в психиатрической больнице и не сойти с ума

Насколько все серьезно, я поняла, когда посмотрела на летний солнечный день сквозь решетку окна психиатрической больницы. И испугалась, что застряну там навсегда — в царстве чужих демонов, разноцветных таблеток и твердых матрацев. Что у меня тогда было? Ни радости, ни грусти, ни слез, ни улыбок. Постепенная утрата связи с прошлым и будущим.

К своей болезни я пришла не за одну ночь — путь к ней лежал через вереницу тягостных дней, которые растянулись на долгих четыре месяца. Именно столько времени прошло с момента, когда в мою жизнь вошла травматическая ситуация.

Просіяна крізь сито

Когда я редактировала свой второй роман "Просіяна крізь сито", мне показалось, что его нужно полностью переделать. И я взялась писать новое начало. Но вот странно — этот отрывок оказался не началом романа, а отправной точкой моей депрессии:

"В обличчя всі її величали Майя Євгенівна. А за спиною — Серафима. Іноді ніжно — Симуня, в моменти найбільшого зачудування нею. Нашим шестикрилим вогняним янголом, ким вона була в очах кожного з нас. А не якоюсь там квітучо-пахучо-терпкою Майєю.

Злі язики, яких навіть тут вистачало, говорили, що при її статках могла б частіше міняти одну зі своїх двох чи трьох суконь. Та їх було рівно тринадцять. А така кількість вже цілком до лиця справжній жінці. Тринадцять. Я підрахувала. Не тому, що мені вдалося таємно пробратися до її кімнати, а тому, що я вміла розрізняти найменші деталі на чужому вбранні. Як-от темно-синій комірець, який відрізняв одну з її суконь від усіх інших, комірці на яких були абсолютно однаковими — темно-бурими. Або манжети, які різнилися від сукні до сукні розміром мережива й різноманіттям візерунків-павутинок, з якого те мереживо було сплетено. І хоч з першого погляду всі вони були чорного кольору, та чорними не були. Ебонітовими, вугляними, смоляними, смурими, сизими, сивими, свинцевими… Різними. Як і всі її тринадцять суконь.

Шкода тільки, що мені доводиться компенсувати свій талант бачити десятки відтінків одного кольору й розрізняти тонкі візерунки там, де інші бачать суцільну пляму. І компенсація ця була доволі болючою. Бо я маю талант не помічати того, що інші не помітити не можуть. Приміром, я можу не помітити людину. Та це не страшно, бо інші люди, як правило, уважніші за мене. Відверто кажучи, бути менш уважним за мене просто неможливо. Та коли я не помічаю величезний стовп чи стіл перед собою — це вже справжня трагедія для мого тіла. Яке, щоправда, здається, з роками і з кожним новим синцем стає менш чутливим. Моє тіло, на відміну від мене, завжди вміло змирятися з тим, з чим я змиритися не здатна.

Як не змогла змиритися з тим, ким виявилася насправді".

В ту ночь мне приснилось, что дракон, словно гигантская лиана, обволок мое тело. Он шипел: "Тебя никогда не будет достаточно. Ты никогда не станешь полноценной женщиной и писательницей. Ты всегда будешь тенью".

А потом… Потом были те самые дни. Я перестала говорить, спать, есть. Внутри меня жило только одно чувство — панический страх, что я вот-вот умру. Я перестала пользоваться общественным транспортом — ездила исключительно на такси, потому что меня везде преследовали картины смерти. Моей смерти. Даже когда ехала домой с работы на такси, мне все время казалось, что должно случиться что-то страшное и я умру. Самой страшной из всех возможных смертей.

Я никогда раньше не знала подобного состояния. За мной в буквальном смысле таскались смерть и звериный ужас. Смерть в те дни являлась мне в тысяче своих обличий. Начиная с картин самоубийства и заканчивая ужасающей тоской от осознания того, что в своей депрессии я оказалась в полной социальной изоляции и все мои друзья стали для меня такими же недоступными, как созвездие Льва.

Мама, уже подозревая, что со мной что-то не так, предложила попить легкие антидепрессанты, но после трех дней приема, не почувствовав облегчения, я бросила их. Зато пачками глотала снотворное. Оно помогало уснуть на два-три часа, а остальное время приходилось мерить шагами свою комнату. И так до пяти-шести утра, а затем я одевалась в то же, что было на мне вчера, и ехала на работу.

Себя я считала меганеудачницей, молила Господа только об одном — не встретить кого-то знакомого по дороге. Это, кстати, была еще одна причина, почему в те дни так часто пользовалась такси. Что мне мешало наложить на себя руки? Я представляла, как плачут мама и папа, узнав, что меня не стало, и картины ада после того, как я реализую свой (или дьявольский?) коварный план. И только это удерживало меня от последнего шага в пропасть. Поэтому я каждое утро сгребала себя с кровати и плелась на работу.

На тот момент наша фирма готовила что-то вроде конференции по заказу крупной международной организации. За два дня до мероприятия, когда дел было особенно много, я не выдержала: позвонила начальнице и сказала, что не могу работать, поскольку у меня серьезные психические проблемы. Она сразу же примчалась в офис и отпустила меня домой. На следующий день она подошла ко мне и прочитала лекцию о том, какой я хороший работник и как я отлично со всем справляюсь.

Но ее слова плыли мимо. Депрессия пустила свои корни в моей душе слишком глубоко. Я молчала и кивала головой, время от времени рассказывая ей о тех задачах, с которыми не справлялась. Она меня терпеливо успокаивала, но легче от ее слов не становилось. На самом мероприятии пришлось держаться изо всех сил, борясь со своими демонами. Они шептали, что я неудачница, которая все провалит. Что я не смогу написать пять предложений для Facebook-страницы. Что я раз и навсегда опозорюсь перед клиентом и приглашенными журналистами.

Но, к своему удивлению, я со всем справилась. И даже пришла на работу на следующий день. И даже выслушала еще одну порцию комплиментов. Это было в пятницу. А в субботу моя подруга-психолог пригласила меня в гости и во время прогулки уговорила на следующий день съездить в психиатрическую больницу им. Павлова для того, чтобы ее знакомая психиатр выписала мне антидепрессанты. Вот так все и случилось. Солнце слепило глаза, уши закладывало от пения птиц, когда мы ехали в место, где мне суждено было прожить следующие полтора месяца.

Госпитализация

Сопротивление бесполезно. Когда твой вес за последние четыре месяца уменьшился настолько, что ты стала почти прозрачна, когда на все вопросы пышногрудой женщины в белом халате (вы думаете о смерти? вы не можете спать?) ты способна выдавить только утвердительный ответ… Сопротивление бесполезно.

Диагноз: клиническая депрессия. Я позвонила брату. Он испугался. Долго что-то говорил, несколько раз спрашивал, хочу ли я в больницу, а я ответила, что ничего уже не знаю. И тогда он приехал с моим паспортом и необходимыми вещами.

Так я оказалась в 30-м отделении — "первичных психотических эпизодов". Оно расположено в красивом двухэтажном здании со свежим ремонтом. Напротив — небольшая колокольня. Отныне церковный звон будет поднимать меня каждое утро ровно в восемь. Впрочем, как и крик ворон. Самые преданные союзники депрессии — вороны. Кажется, что они везде. Вороны заслоняют своими угольными крыльями небо и кричат: "Скоро ты умрешь, умрешь, умрешь!"

Спутники депрессии. Вороны заслоняют своими угольными крыльями небо и кричат: "Скоро ты умрешь, умрешь, умрешь!"

Встретили меня две вежливые медсестры. Но приветливость персонала закончилась со знакомством с санитарками. Все они были как на подбор — полненькие, бодрые и с очень звонкими голосами. Такие специальные голоса им нужны для того, чтобы ругать двух больных старух, нуждающихся в особом уходе, и еще для того, чтобы заставлять всех нас мыть полы.

Это покажется странным, но сейчас я думаю, что такими и должны быть сотрудники, которым приходится работать с психически больными людьми, — стрессоустойчивыми, жесткими и бескомпромиссными. Я видела этих санитарок в разных ситуациях и поняла: большинство из них не были злыми. Их редкие, но уместные проявления человечности помогли мне — и не только мне — пережить много сложных моментов.

Не скрасили мое пребывание в больнице ни свежий ремонт, ни кожаные диваны, ни красивые картины на стенах, ни огромные широкие окна. Ведь на них были толстые решетки, а кругом ходили не люди, а зомби. Кроме того, ощущение от того, что ты оказался в "зомбиленде", усиливалось и от звуков и картинок постоянно работающего телевизора, по которому целыми днями крутили глупые шоу и российские сериалы. Я даже не подозревала, что на следующий день сама стану зомби…

Со мной в палате лежали семь женщин — каждая со своей болью.

Старуха, которую преследует тень ее давно умершего мужа. Юная мама в плену послеродовой депрессии. Девушка-волонтер, не сумевшая справиться с ужасами войны. Переселенка, у которой случился нервный срыв после того, как она оказалась одна с малолетним сыном в чужом городе… А еще — 16-летняя девочка с ангельской внешностью, пережившая групповое изнасилование в центре Киева. Девочка постоянно бормотала что-то себе под нос. Время от времени она останавливалась перед дверьми, снимала одежду и голышом молилась Богу.

Однажды к нам подселили Оксану, женщину лет 33-х. Оксана рычала, брыкалась и дико орала: "Я — дочь Божья! Я — Христос!" Взгляд безумной блуждал с одного лица на другое, остановился на мне: "Где моя Серафимушка!?" Я вздрогнула: откуда она знает про Серафиму? Спустя несколько минут я впервые увидела смирительную рубашку в деле. Когда Оксану связывали, ее держали четверо санитарок, а две вязали рубашку. Потом, для пущей уверенности, ее еще и приковали кожаными поясами к кровати. Все это происходило возле моей койки. Оксану никуда не пускали, только делали уколы и пичкали таблетками. Так она пролежала неделю.

Но в какой-то момент с ней начали твориться чудеса — она перестала выкрикивать религиозный бред, стала веселой и болтливой. Даже чересчур. На некоторых людей так действуют антидепрессанты — они становятся слишком активными. Мы подружились. Однажды она рассказала мне свою историю.

Родом из Полтавы, пятилетний сын, любящий муж. Ехала в гости в Киев, к брату. По дороге случился нервный срыв, начались галлюцинации. Брат, кстати, оказался народным депутатом. Благодаря его усилиям Оксану спустя какое-то время определили в VIP-палату. В палате был отдельный телевизор. Вместе с Оксаной я чуть ли не впервые в жизни начала смотреть сериалы.

Антидепрессанты помогли не одной ей. Еще один пример излечения — Тоня. Когда ее подселили в наше отделение, она была похожа на полумертвого ребенка. И это почти в 40 лет. Буквально через две недели Тоня преобразилась — начала много болтать, смеяться, рассказывать о своей жизни. Тоню вскоре перевели на дневной стационар. По профессии она парикмахер. Во время своих визитов она иногда делала прически медперсоналу. Ее пребыванию в больнице радовались и медсестры, и больные.

Но не все истории пациентов в 30-м отделении заканчивались счастливо. При мне в пятое отделение для тяжелых больных отправили молодую женщину — 35-летнюю Любу. На прогулках я часто встречала людей из этого отделения — невидящие глаза, грустные лица, они постоянно что-то выкрикивали невпопад и колотили своих невидимых демонов в воздухе. Спокойное лицо Любы и ее рано поседевшие волосы до конца жизни будут стоять у меня перед глазами.

Что помогало выжить? Дружба и взаимная поддержка. Моей ближайшей подругой стала Наташа. Мы одногодки, да и интересы наши пересекались. Она работала маркетологом в крупной гостинице. В больнице в телефонном режиме ее постоянно поддерживала известный психолог. Наташина депрессия была связана с семейной ситуацией — муж не хотел отселяться от родителей. К концу ее пребывания в больнице эта ситуация разрешилась — супруг наконец-то снял отдельное жилье.

Наташа угощала меня черешнями, конфетами, печеньем, подсовывала книги на тему "как начать жить своей жизнью". Именно она стала инициатором нашего наибольшего развлечения в больнице — раскрашивания картинок в книге "Чарівний сад" Джоанны Басфорд. Во многом благодаря Наташиной поддержке я и держалась, хотя лекарства на меня чудодейственного влияния не оказывали. А порой становилось даже хуже.

Лечение

Сначала были капельницы. Витамин В и галоперидол. Капельницы должны были вернуть мне столь желанный и недоступный сон. И сон они вернули. Правда, ничего другого, кроме как спать, я делать уже не могла. Потянулись потерянные, укрытые полудремой недели. Просыпалась я лишь от гадких криков медсестер и во время визитов родных. Но даже в эти моменты мало что сознавала.

Дальше — уколы. Тот же витамин В и галоприл. Так на смену одним безрадостным дням приходят другие. Спать уже хочется не все время, а лишь несколько часов. Тебя уже выпускают гулять. Но на улице не становится легче, потому что природа, которая раньше радовала и вдохновляла, ныне шепчет лишь об одном — все разлагается, гниет и становится пищей трупных червей. И даже прекрасная церковь на территории больницы тебя пугает. Она напоминает о том, что все самоубийцы попадают в ад, что ты — грешница, потому что осмелилась (пусть даже мысленно) посягнуть на самый ценный Божий дар — жизнь.

И, наконец, финальный этап — антидепрессанты. Их подбирали целый месяц. Это был самый страшный период в моей жизни.

Время превращается в кисель. Ты пытаешься заполнить его некогда любимыми книгами, но не можешь сконцентрироваться, не улавливаешь смысла прочитанного. Пробуешь что-то писать, но вдруг понимаешь, что разучилась выводить буквы на бумаге. А что могло для меня, писателя, журналиста и пиарщика, быть хуже? Утратить эту способность — это как потерять свою душу, сердце, ум и тело в одночасье.

Плетешься на занятия по физкультуре, которые проводит одна из пациенток, но не можешь согнуть даже пальцы. И впадаешь в панику от собственного отупения. А еще есть масса неприятных мелочей: нарушение обмена веществ, высыпания на коже, обильное слюноотделение…

Никто ничего не объясняет. Только мама систематически названивает, сообщает, что вычитала об очередных побочных эффектах от приема антидепрессантов (мама теперь всегда читает что-то о таблетках и депрессии). И одно только кажется спасительной соломинкой — написание статей по работе. Но хотя мне удалось в этой атмосфере написать статью, я уже не верила в свой талант складывать слова в предложения. Была уверена, что я бездарь. И точка.

А ночью наблюдала, как сладко спит соседка по палате, в то время как я вновь не смыкаю глаз, пытаясь проделать за ночь полный курс йоги. Именно тогда я и познала черную зависть к тем, кому антидепрессанты помогают. Кто на моих глазах за считаные дни превращается в жизнерадостных людей, переполненных планами и надеждами. А у меня будущего не было. Я утратила все: дар писать, дар общаться, дар смеяться и дар плакать. Бездарное ничтожество, зомби…

Когда меня неожиданно отпустили домой на выходные, я, дождавшись ночи, как в тумане, поплыла на кухню и начала рыться в шкафчике с лекарствами, пытаясь найти что-то, что помогло бы мне уснуть навсегда. В тот вечер демону удалось схватить мою душу — он тянул ее из тела. Но я вырвалась. Благодаря тем же антидепрессантам. Ничего не найдя, я вернулась в комнату и через секунду уснула до самого утра. Оказалось, что утром мне заменили таблетки, и они наконец подействовали. Вернее, устранили бессонницу. Но настроение от них не улучшилось.

Эксперименты с разноцветными таблетками закончились, когда брат не выдержал и забрал меня из больницы против воли врачей. Честно признаюсь, по этому месту я не скучаю. Хотя и благодарна персоналу и некоторым пациентам за свое относительно комфортное пребывание там.

Дом и работа

Я вернулась не только домой, я вернулась на работу. При этом болезнь никуда не делась. Она тянулась еще восемь с половиной месяцев. Это был трудный период: приходилось ходить в офис, общаться с клиентами, писать статьи. Каждый шаг, каждая набранная на клавиатуре буква, каждое усилие — преодоление себя.

В голове постоянно крутились мысли о собственной несостоятельности, профессиональной и духовной инвалидности. Я перестала встречаться с друзьями, писать романы, читать книги и слушать музыку. Перестала бегать по утрам и заниматься йогой. Сил хватало лишь на то, чтобы спать, есть и часами смотреть в потолок. Мой когда-то широкий круг общения сузился до родителей, тети и брата. Приезжала с работы домой и сразу же ложилась спать — независимо от времени.

Да, еще были коллеги, клиенты и начальство. Контактов с людьми вообще и в особенности деловых встреч я тогда боялась как огня. Но деваться было некуда. Когда мне становилось особенно стыдно за свое состояние и поведение, шла увольняться. Но меня почему-то не отпускали, продолжали терпеть нас — меня и мою депрессию.

Походы на обед стали настоящей экзекуцией. Сослуживцы постоянно допытывались, почему я играю в молчанку. Мне нечего было ответить. Большинство людей не верят, что депрессия — серьезная болезнь. Они склонны думать, что ты страдаешь фигней из-за избытка времени, денег, внимания или еще чего-то. Да и кому это нужно — вдруг узнать, что каждый день ты смотришь в глаза смерти, что из тебя высосаны последние капли воли.

Все мои мысли и чувства плыли в двух направлениях. Одни были посвящены зависти к другим людям (родителям, друзьям, прохожим), потому что они здоровы. Другие — планам самоубийства. Перебить эти мысли не удавалось даже чтением. Во-первых, концентрироваться на буквах было по-прежнему сложно. Во-вторых, каждый талантливый писатель лишь напоминал о том, насколько бездарна я сама.

Выход есть. Вначале был запах кофе. Мы с коллегой пили латте… И я почувствовала, что должен быть выход из моей депрессии

Причина

Вначале был запах кофе. Мы с коллегой пили латте в маленькой уютной кафешке на Бессарабке, когда мой взгляд зацепился за смешную ложечку с божьей коровкой… И я почувствовала, что должен быть выход из моей депрессии. Такие просветы случались и раньше, но тот день все же был особенным. Появилась уверенность в том, что скоро я вылечусь. А потом мне приснился все тот же дракон, но только маленький, плюшевый.

К тому моменту я успела изучить свою болезнь и разобраться в себе. Четыре месяца я работала с психологом, которая помогла мне осознать, что депрессия — по-своему логичная болезнь. Душа человеческая не терпит всех этих компромиссов с собственными мечтами, идеалами и моральными принципами. Депрессия как бы фиксирует самообман. Он и есть причина.

Знакомые мужчины уверены, что я болела депрессией из-за неудачных отношений. Но увы. Моя причина — чисто экзистенциальная. А именно: нелюбимая работа.

Десять лет своей профессиональной жизни я ходила кругами. Начала работать как финансовый журналист. Но довольно быстро поняла, что это не мое. Потому что мне хотелось защищать права детей, женщин, животных. Я ходила на собеседования в структуры ООН. Так продолжалось шесть лет. В ООН меня не брали. А поскольку мне нужны были деньги, я продолжала работать, уже в пиаре, продвигая финансовые проекты.

Полтора года назад мне удалось пройти очередное собеседование в ООН, и — о чудо! — я преодолела все пять этапов конкурса на английском языке, но — о горе! — заняла второе место, и меня опять не пригласили на работу мечты. На этом этапе я сдалась.

• Читайте также: Киты плывут вверх. Как появилась подростковая субкультура самоубийц и как она попала в Украину

Устроилась в пиар-агентство, где мне предложили вести крупную инвестиционную компанию и два банка — один местный и один международный. Все вроде бы складывалось отлично, но с каждым днем мне становилось все хуже и хуже. Мне не нравилось зарабатывать деньги именно так. Но я упрямо шла этой дорогой, потому что всегда была гиперответственной. Помню, как писала очередную колонку в финансовое онлайн-СМИ. Пальцы набирали что-то об акциях, облигациях и проблемах фондового рынка, а из глаз текли слезы.

Дальше — хуже. Дошло до того, что начала бредить — была уверена, что развалила агентство и что больше нигде не смогу работать, потому что меня не возьмут даже в уборщицы. На этом этапе пришлось распрощаться с очень близкой подругой. Мое состояние ее напугало, и близкий человек тихо и бесследно исчез из моей жизни.

Как-то все наложилось — нелюбимая работа, война в стране, поход к литературному агенту и ее просьба немного подкорректировать роман "Просіяна крізь сито". Мне сложно было воспринять критические замечания адекватно, поскольку депрессия успела войти в мою жизнь.

• Читайте также: Шевелить мозгами. Почему ученый-нейрофизиолог считает чудом крысиный мозг и верит в судьбу

Но именно эта болезнь помогла мне осознать глубинный внутренний конфликт — между работой и творчеством. В моем случае эти виды деятельности должны дополнять друг друга. Иначе не выжить. Вскоре выяснилось, что, занимаясь любимым делом, можно достаточно зарабатывать. Сегодня я делаю только то, что мне нравится: пишу статьи на социальные темы и надеюсь скоро приступить к работе в международном социальном проекте.

Ах, да. Кажется, недавно я встретила своего будущего мужа. Правда, он об этом еще не догадывается.

Фото: УНИАН, Getty Images