Если бы УНР выстояла. Александр Ирванец об Украине, которой не было

Александр Ирванец пишет романы-предостережения об Украине, где с ней происходит что-то нереальное, невероятное, страшное. А потом, когда оно сбывается, его книги называют пророческими. Может быть, поэтому сейчас, когда Украина оказалась в одной из самых страшных антиутопий, Александр Ирванец написал нечто совершенно противоположное — роман-мечту о прошлом, где сбываются надежды тех, кто воевал за нее век назад, в 1918 году.

КТО ОН

Один из самых известных в мире украинских писателей. Родился в 1961 году во Львове, вырос в Ровно, с 1993 года живет в Ирпене под Киевом. В 1985-м вместе с Юрием Андруховичем и Виктором Небораком основал литературную группу "Бу-Ба-Бу". Книги Ирванца переведены на английский, белорусский, итальянский, немецкий, польский, русский, французский, хорватский, чешский, шведский языки

ПОЧЕМУ ОН

В киевском издательстве Laurus вышел роман Александра Ирванца "Харків-1938"

Ваш роман характеризуют как "детектив, шпионский триллер, жесткое порно" — что бы вы еще добавили?

— Во-первых, я бы не добавил, а изменил, по крайней мере определение "жесткое порно". Там действительно есть элементы эротики, но довольно короткие, ограниченные и совсем не жесткие.

Во-вторых, мой роман — это альтернативная история. Продумал сюжет и двигался по намеченному маршруту, пытаясь придать рассказываемой истории максимум правдоподобности, насколько это возможно в жанре political fiction. Элементы детектива и шпионской истории, конечно же, присутствуют, я старался заинтриговать читателя.

Долго над ним работали? Что стало исходной точкой, импульсом к его написанию?

— Я писал роман меньше двух лет — с мая 2015-го. Но перед этим лет восемь, а может, и все десять размышлял над ним, по крупинкам собирая, конструируя сюжет. А с импульсом действительно было интересно. Старый друг поэт Юрко Позаяк (Юрий Лысенко) однажды поделился со мной даже не сюжетом, а идеей: а если бы УНР выстояла! С самого начала, с 1918 года. Если бы украинцы организовались и сумели дать отпор армии большевистской России, деникинцам и прочим оккупантам. Я не историк, но какую-то литературу все же прочел и в романе просто распрямил запутанный и переплетенный клубок украинской истории столетней давности. У меня в Украине не было ни Директории, ни Гетманщины. Выстояла и укрепилась УНР, хотя и трансформировалась в УРСР, но эта аббревиатура означает Українська Робітничо-Селянська Республіка, и ни в какой СССР она не входит, а существует как самостоятельное государственное образование.

Позаяк мне также сказал: нам не хватает романа о бравом полковнике СБУ (настоящей СБУ, украинской, а не филиала КГБ), который в независимой Украине еще в те, тридцатые годы ХХ века ловит на востоке русских шпионов, на западе — польских, на юге — румынских. Главный герой моего романа — именно такой. Полковник СБУ Юрий Коцюба.

У вас в романе Украина победила под Крутами и стала независимой и несоветской, как Польша; Котовский и Буденный — украинские генералы; румынская писательница Ольга Кобылянская — лауреат Нобелевской премии. Теоретически это все могло произойти. А что самое нереальное, самое невероятное в нем "из области фантастики"?

— В моем романе Украина воевала с советской Россией до весны 1920 года, и 9 мая 1920-го было подписано Белгородское перемирие, после чего в УРСР этот день стал называться День Перемоги, то есть День Победы — а в России такого праздника, конечно же, нет. В свою очередь, праздник 1 Мая трансформировался в ХПК — Харьковский Пролетарский Карнавал. А поскольку Украина в моем романе — государство авторитарное, но не окончательно, то стального занавеса не существует, в страну можно въехать через границу, и на ХПК приезжают гости из зарубежья. Из России приезжает Анна Ахматова с супругом, а из Парижа — два американских писателя, которые в то время действительно жили в Париже — Эрнест и Генри. Фамилии угадайте сами.

Но что в романе самое нереальное — не знаю, затрудняюсь ответить. Моя УРСР строит новое общество, новый социальный строй, именуемый национальным коммунизмом. Президент государства — генерал Евген Коновалец. И еще много есть прочих странных, невероятных вещей и событий.

Почему вы оставили столицей украинской Украины Харьков? Он же советский такой — ставший столицей в пику украинскому Киеву.

— Дело в том, что во время военных конфликтов логично переносить столицу подальше от линии фронта, а у меня правительство УРСР сделало наоборот, пододвинуло столицу на восток, ближе к войне, демонстрируя этим, что войны не боится и в своей победе не сомневается.

Кроме того, я давно, с раннего детства очарован Харьковом. Это действительно очень интересный, богатый и яркий мегаполис. Моя мама родом из Харьковской области, и это был первый большой город, в который я попал в четырех-пятилетнем возрасте. Даже Киева в то время я еще не видел. Харьков был столицей подсоветской Украины неполных пятнадцать лет, но налет, шарм столичности на городе остался, это чувствуется во всем — в архитектуре, в стиле одежды и поведения людей. Только у меня Харьков стопроцентно украиноязычный и двестипроцентно патриотичный город, как и подобает столице.

Я не харьковчанин, города толком не знаю, но я выкрутился, расположив все события романа вдоль улицы Сумской и прилегающих к ней районов типа Сада Шевченко, а также площади Свободы (у меня она — Площадь Народа), небоскреба Госпрома, зоопарка и прочих центровых объектов. На месте обладминистрации у меня стоит Президентский Дворец. Так что я немного перестроил Харьков.

В каждом своем романе вы с разных сторон подходите к формулировке национальной идеи — какова она в "Харкові-1938"?

— Украинская Украина. Украина для украинцев. Украина превыше всего. Государство, которого у нас не было. Которое существовало только в мечтах. И я прекрасно понимаю, что уже в 1930-е годы шансов на государственность у Украины не имелось, но в то же время был самый настоящий расцвет культуры, интеллектуальное пиршество. Все это было решительно растоптано, уничтожено, и даже память об этом расцвете тоже уничтожалась. Имя Миколы Хвылевого встречалось лишь в литературоведческих статьях, и то в ругательном контексте, а его произведения были недоступны читателю. Только в спецхране к его прижизненным изданиям имели доступ литературоведы-профессионалы.

Ваши романы "Рівне/Ровно" и "Хвороба Лібенкрафта" — тоже "с фантастическим допущением": стена, поделившая Украину; эпидемия неизвестной болезни в стране при режиме, где от больных "зачищают". Что объединяет все три романа, кроме такого — фантастического — приема? Вдруг это своего рода трилогия?

— Нет, это все же отдельные произведения. Хотя когда я рассказывал о новом романе профессору Григорию Грабовичу, то употребил выражение "создаю альтернативную Украину". Грабович улыбнулся и сказал: "Ну, ты это делал уже в романе "Рівне/Ровно". Я вдумался — и не мог не согласиться. В принципе и "Хвороба Лібенкрафта", и даже моя повесть "Очамимря" — это тоже разные варианты развития Украины. Очевидно — это моя тема. Мне нравится придумывать и конструировать разные воображаемые реальности, и эти реальности практически всегда имеют политический, идеологический окрас. Никуда от этого не деться.

"Рівне/Ровно" — антиутопия; "Хвороба Лібенкрафта" — "тоталитарный триллер"; "Харків-1938" вы называете "антиантиутопией". Жанр становится мягче? Возможно ли, что следующий ваш роман будет чистой утопией?

— Вы угадали, хотя я и не знаю, что такое "чистая" утопия. У меня в замыслах — роман, в котором Украина уже член Евросоюза. Но этот роман напишется не скоро, сейчас у меня большая усталость от "Харкова-1938". Лет пять-шесть вы от меня большой прозы не ожидайте, дайте отдышаться.

"Рівне/Ровно" называли и "романом-пророчеством": стена между Западной и Восточной Украиной. Как вы полагаете, сбылось или нет?

— Политологи и журналисты вспоминали об этом романе во время каждых наших выборов — и президентских, и парламентских. На карте показывали, как отодвигается стена все дальше на восток, уже в 2002 году, потом в 2004-м, когда за Ющенко голосовали и Сумская, и Черниговская области. Ну а сейчас стена отодвинулась совсем на юго-восток и совпадает с линией фронта. Совок скукожился в пределах ОРДЛО, хотя еще пятнадцать-двадцать лет назад он доминировал.

В 2011-м после выхода "Сатирикона-XXI", капитального собрания сочинений, во время тура по Украине вы побывали и в Луганске. Каким он вам показался, что-то — глядя из сегодня — предвещало случившееся с ним сейчас?

— Откровенно говоря, Луганск не понравился, так же, как не понравился и Донецк, где я был в 1993 году во время фестиваля "Червона Рута". Архитектурными шедеврами эти города не блещут, да и атмосфера на улицах особенной доброжелательностью не отличалась. А еще в ту поездку я в поезде провел часов пятнадцать с парой из какого-то индустриального донбасского города (других там нет, я понимаю, но названия города сейчас не вспомню). Люди были откровенно неприятные, и когда они наконец вышли часа за два до Луганска, помню, вздохнул с облегчением. Но я верю, что на востоке есть и достаточное количество людей достойных, воспитанных и порядочных. А то, что происходит там сейчас, я подспудно, краем сознания предощущал, но отгонял от себя такие мысли, надеясь, что пронесет. В этом случае я оказался плохим пророком.

Вы окончили московский Литинститут еще в советское время, что вам дала учеба?

— Я очень доволен своим образованием, оно действительно мне пригодилось, меня подготовили к пониманию текста и к работе с текстом. В Литинституте моим руководителем семинара был Анатолий Жигулин — хороший русский поэт родом из Воронежа, с Восточной Слобожанщины, если географически. Его детство прошло в украинских селах, и он знал мову, с удовольствием говорил со мной по-украински. Он был репрессирован еще совсем молодым парнем и пять лет провел в лагерях вместе с бандеровцами, понимал и галицкий диалект, был человеком разносторонним. Поэтическое чутье у него было отличное, и, должен признаться, я ходил у него в любимчиках, он меня и домой к себе много раз приглашал. А жил он в кооперативном писательском доме в Безбожном переулке, в Москве. Сейчас этот переулок называется Протопоповский, тут пару смайликов надо бы поставить, прикольное переименование. В одном доме с Жигулиным жили, например, Булат Окуджава и Фазиль Искандер, и несколько раз Жигулин брал меня с собой, когда просто в тапочках заходил к ним по-дружески на рюмку чая.

Общаетесь ли сегодня с кем-то из российских писателей?

— Практически нет. Один мой сокурсник, драматург, довольно известный в РФ, еще во время дела Pussy Riot повел себя очень нехорошо, в высказываниях поддержал "оскорбленную церковь", хотя особой религиозностью в период учебы не отличался. Другая, москвичка, иногда коротко пишет мне в Facebook, и от нее я знаю, что она выходила на демонстрации с белой ленточкой и получила титул врага народа, или как там сейчас в России их называют. Грустно все это...

• Читайте также: Украина в картинах. Как менялись ценности украинцев за 30 лет

Интересно, "Харків-1938" переведут на русский? Прошлые ваши произведения, кажется, больше переводили на белорусский, польский, но почему-то не на русский.

— Сейчас мой роман "Рівне/Ровно" готовится к изданию на немецком языке в австрийском издательстве. Также идут переговоры о переводе на чешский. А из России практически ни разу не было ни конкретных предложений, ни даже общего интереса. А я, в свою очередь, тоже никаких телодвижений в этом направлении не предпринимал. Может быть, и придет время, хотя не уверен. Кроме нескольких десятков стихотворений мои произведения на русский не переводились. Особых страданий по этому поводу я не испытываю.

• Читайте также: Украина слишком долго была в тени других стран, — Олег Коцарев

В духе альтернативной истории и романа "Харків-1938" — как бы вы переписали события 2014 года?

— Слишком далекое историческое расстояние разделяет 1938-й и 2014-й годы. Кроме того, я ставлю в конце своего романа некое многоточие. Неизвестно, как будут развиваться события дальше. Может быть, УРСР останется сильным и влиятельным государством в Европе. Только ведь 1938-й — это последний год перед Второй мировой войной. И я не могу моментально смоделировать развитие событий на восемь десятилетий вперед. Это могло бы стать темой нового романа.