Мир без Трампов. Колум Маккэнн о правде вымысла и обмане реальности

В 2003 году Esquire назвал Колума Маккэнна "лучшим и ярчайшим" молодым романистом своего времени. Его проза переведена более чем на 20 языков. Романы "Танцовщик" и "ТрансАтлантика" были награждены престижнейшими премиями, а бестселлер "И пусть вращается прекрасный мир" собирается экранизировать Дж. Дж. Абрамс.

Начнем с банального вопроса: какие ваши любимые книги? И кто из нынешних авторов, по вашему мнению, является наиболее примечательным?

— Не бывает банальных вопросов, есть только банальные ответы. Поэтому я изо всех сил постараюсь их избегать.

Мои любимые книги? Что ж, буду любить "Улисс" до конца жизни. Я вырос в Ирландии, где люди все еще немного стыдились Джеймса Джойса. Трудно поверить в это в наши дни, но в 60–70-х годах не было никаких памятников Джойсу, никакой "индустрии Джойса", никаких больших празднований Блумсдэя (праздник, устраиваемый ежегодно 16 июня поклонниками писателя. — Фокус). Он был любимцем немногих, ведь мы все еще были консервативной страной, привязанной к католической церкви.

Я не изучал его в школе. Даже короткие рассказы. Только спустя годы, когда поступил в Техасский университет в свои двадцать с чем-то, был вынужден его прочитать. Я говорю, что это было принудительно, но на самом деле это освободило меня. Даже при первых попытках чтения я знал, что это часть моей ДНК. Есть много людей, которые свое пренебрежение Джойсом делают вроде как почетным значком. Это идиоты. Даже если вы его не читали, вам бы следовало. Потому что он стал самой сутью литературы ХХ века и повлиял на все, что было после. Его голос звучит во всех остальных голосах. Я хочу быть похороненным с "Улиссом".

А кроме Джойса?

— Все написанное Майклом Ондатже и Джоном Берджером. Также Питер Кэри, Эдна О'Брайен, Дон Делилло и Тони Моррисон. Я ненавижу составлять список из современных авторов, ведь неизбежно кого-то забуду, но я обожаю работы Александра Хемона, а еще Марлона Джеймса. Но я должен заткнуться! Эти списки сводят меня с ума, потому что в конечном счете упущено слишком много.

Что касается украинских писателей, я идиотически заикаюсь. Я слышал об Андруховиче, Забужко и поэте Игоре Павлюке, но мне хотелось бы знать больше.

Не могли бы вы рассказать о том, как вы пишите? Как проходит ваш рабочий день?

— Я просыпаюсь. Стараюсь избегать интернета, но неизбежно терплю неудачу. Проклинаю ад из новостей о Дональде Трампе. После мониторю новости о моей любимой футбольной команде "Сток Сити". Делаю кофе. Силюсь что-то написать, вновь проклинаю Трампа. Снова пытаюсь вырвать слова из этого усталого старого сердца. Затем браню и рву то, что получилось.

Но мой идеальный день несколько отличается. В нем нет Трампов. Я бы хотел проснуться и из этого мира мечты пройти прямиком в мой офис, который находится в моей квартире. Затем пишу час или полтора. Высвобождаю воображение, отбрасываю засовы и распутываю письмо, пока оно все еще свободно от шума дня. Никаких электронных писем, никакого "Сток Сити", ничего. Чуть позже пью кофе и смотрю, что у меня получилось. После этого занимаюсь физическими нагрузками, а затем возвращаюсь к деловой рутине: электронным письмам и подготовке к занятиям в университете. Провожу время с семьей (у меня трое детей). Вечером работаю над сценариями — высокооплачиваемый ужас. Вот что такое хороший день. Особенно где нет Трампа. По правде говоря, я сейчас одержим. Я его так сильно ненавижу.

Ваши романы охватывают столетия и целые континенты, в которых вымышленные персонажи перемежаются с реальными людьми. Ваша техника смешения историзма с художественной литературой и пристальное внимание к прошедшей эпохе напоминает мне романы Винфрида Зебальда.

— Я большой поклонник Зебальда, так что это большой комплимент. Многие из нас пишут в его тени. Он был на передовой нового типа письма, которое все еще ставит под сомнение представление о том, что реально, а что лишь можно себе представить. Писатель работает над своими навязчивыми идеями. Мы вникаем в прошлое, чтобы понять настоящее. И прошлое — очень богатая страна.

Для меня, как сказал Клиффорд Гирц, реальное воображаемо, а воображаемое подлинно. Персонаж Джойса Леопольд Блум — для меня такая же реальная фигура, как и, скажем, мой дед, которого мы могли бы назвать "исторической фигурой". Блум обретает плоть, когда я читаю о нем. Я не вижу большого различия между тем, что соткано воображением, и тем, что произошло исторически. Мой дед родился 6 июня 1904 года. Я видел его лишь однажды — в доме престарелых в Лондоне в 1970-х. Но я глубоко "познал" его, воображая. И через этот акт литературного творчества, через Леопольда Блума я также познаю самого себя. Поэтому вы должны задать вопрос: в какой степени Блум нафантазирован и насколько он реален одновременно? И это не просто идея биографии, с которой я борюсь, — у меня проблемы со словами "фикшен" и "нон-фикшен".

Что есть вымысел? Художественная литература предназначена придавать форму чему-либо, однако нон-фикшен также подразумевает придание формы. На мой взгляд, журналист и биограф делают то же самое, что и романист.

Почти все ваши персонажи обращены к прошлому. Как вы выбираете их? И каким, по-вашему, был ХХ век, в котором они живут?

— Мои персонажи удивляют меня. Они такие же, как и семь миллиардов человек в мире, которых я еще не встречал. Я хочу узнать их. Я путешествую с ними, это огромное волнение во время письма.

Прошедший же век — одновременно самое человеческое и самое бесчеловечное время. Самое человеческое, потому что мы так сильно продвинулись в сферах медицины и технологий, а бесчеловечное — потому что мы позволили себе погрязнуть в примитивном уровне войны и бедности. Я думаю, что мы живем в экспоненциальные времена, когда темпы становятся все быстрее, так что через некоторое время мы выйдем из-под контроля.

Кстати, в московском Большом театре должна была пройти премьера балета "Нуреев". Героем вашего романа "Танцовщик" является одноименный танцор. Почему вы выбрали его героем своего произведения?

— Один парень по имени Джимми однажды рассказал мне прекрасную историю о том, как он жил в новостройках Дублина. Его отец возвращался домой и поколачивал детей почти каждую ночь. Однажды ночью их папаша пришел домой с новым телевизором, включил его, но вместо изображения был лишь белый шум. Он покрутил антенну и, не получив ответа, отправил детей в постель очередной поркой. Но на следующий день Джимми подключил телевизор к удлинительному шнуру. Первым, что появилось на экране, был танцующий Рудольф Нуреев. Это был поразительный образ.

И вот этот русский танцор, родившийся в 1938 году в Башкирской Республике и выросший в абсолютной, нещадной нищете, внезапно и навсегда выкристаллизовался в сознании семилетнего дублинца. Я думаю, что это отличная история по ряду причин. Прежде всего история Джимми выдюжила, потому что через столько лет фотографии Нуреева расклеены по всей его комнате. Во-вторых, в ней много говорится о самом балетмейстере, его славе и о том, как он пробился в мир. В-третьих, это пример значимости такого рода рассказов, поскольку они никогда не станут частью официальной истории жизни Нуреева.

Как же все обстоит в вашем романе?

— В моем романе история работает на десятках разных пластов — речь идет о Дублине и России, о славе и знаменитости, телевидении и культуре, об отцах и т. д. "Танцовщик" никогда не претендовал на роль официальной биографии Рудольфа Нуреева.

В какой момент эта история станет "историей"? Заслуживает ли она стать историей? Таким образом, становясь фикцией, она становится ею. Как я упоминал ранее, воображаемое столь же необходимо, как и "настоящее". Поэтому в "Танцовщике" я хотел создать нового Нуреева, но в то же время правдивого. Я хотел, чтобы люди буквально примерили его ботинки, и единственный способ сделать это — вымысел.

• Читайте также: Трамп — симптом национальной болезни, которой страдает Америка, — Ричард Форд

Я ничего не знал о танцах, ничего не знал о России. Как я мог ухватить всю его жизнь, я, пригородный ирландец среднего класса из Дублина? Все говорят, что нужно писать о том, о чем сведущ. Но я всегда верил, что вы должны взяться за то, о чем вы, возможно, ничего не знаете.

Работая над "Танцовщиком", я не брал интервью у кого-либо, кто знал Нуреева. Я отказался от этой затеи, потому что знал, что если бы взял интервью у одного из его знакомых, мне пришлось бы взять интервью у всех десяти тысяч. Я же хотел использовать свое воображение.

• Читайте также: Справиться с п...цом. Линор Горалик о психопатии Путина, другой России и сильной Украине

На некоторых очевидных уровнях "Танцовщик" — книга о славе, о пересказе историй и о тех, кто эти истории завещает; книга о сексе и желании. На другом уровне речь идет о хронике ХХ века или об альтернативной истории второй половины столетия. Но есть более глубокие вопросы: что же все это значит и почему это вообще написано. Иногда эти вопросы или ответы остаются необъяснимыми годами и для меня.