Писать иконы на ящиках из-под патронов легко, – иконописец Олесь Клименко

Олесь Клименко, высокий, худой, улыбчивый человек, неуловимо напоминает образ какого-то святого, правда, я так и не понял, какого именно. Отвечает на вопросы немного сбивчиво, и через какое-то время я понимаю, что это следствие удивительно целостного восприятия жизни. Он видит мир и себя в нем иначе, чем другие. Для него все существует одновременно, как на картине или иконе. И рождение, и смерть — только детали на холсте вечной жизни.

Мы поговорили о войне и мире, о Московском патриархате и украинском народе, а также о том, как украинцы побеждают смерть.

КТО ОН

Искусствовед, иконописец, автор статей по иконописи и ювелирному искусству

ПОЧЕМУ ОН

Автор идеи, куратор и один из участников проекта "Иконы на ящиках из-под патронов". Выставка экспонировалась в Киеве, Львове, Луцке и Мариуполе, а также за рубежом (Люблин, Берлин, Франкфурт-на-Майне, Мюнхен, Ганновер, Лейпциг, Прага). В конце июня работы покажут в стенах Европарламента в Брюсселе

То, что несло смерть, теперь несет жизнь

Как возникла идея писать иконы на ящиках из-под патронов?

— В октябре 2014 года мы делали благотворительную выставку икон в Музее Гончара. Мы помогли многим раненым. Один депутат купил икону для добровольческого батальона. Мы поехали ее вручать, и там, в расположении части, я увидел гору ящиков из-под патронов. И поразился тому, что крышки и донца совершенно аналогичны тем доскам, на которых я обычно пишу иконы. Попросил, мне подарили, и я написал классическую Богородичную икону XII–XIII века. Материал просто идеально лег под икону. Так возникла идея проекта.

Хотелось совместить классическую Византию тысячелетней давности с современной войной. Дело в том, что для меня период Вселенских соборов (и чуть более позднее время — Средняя Византия, эпоха Палеологов) в большей степени моя современность, чем то, что я проживаю сейчас. Максим Исповедник мне гораздо ближе, чем Арсений Яценюк. И мне важно было совместить эти две мои современности с помощью иконы. Просто старая доска вызвала желание взять ее в работу. И византийская икона вылилась на нее. Этот свиток сам разворачивается, как в любом органичном искусстве. Так и появилась идея, которая стала развиваться.

И ты стал добывать эти ящики?

— Я решил привозить их из зоны АТО потому, что этот проект для меня важен как борьба с виртуальностью войны. Процент украинцев, которые реально ее видели, невелик, хотя все за ней следят, в основном через интернет, а потому воспринимают во многом как виртуальную игрушку. Так что мне важна была аутентичность этих досок.

Выйти на солдат, волонтеров и журналистов, работающих там, не составляло труда. Со многими я был уже знаком, с некоторыми познакомился, пока готовил выставку. Всем идея понравилась, и постепенно с передовой ко мне в тыл пошли ящики — из Песок, Дебальцева, других мест. Ребята звонили с передовой, отсылали Новой почтой, передавали через знакомых с оказией, привозили сами. Мы с ними созванивались, встречались, говорили про мир, войну, жизнь, смерть, Бога. Знаешь, я многому у них научился, многому такому, что лишь у немногих святых можно прочитать. На войне ты не можешь быть теплохладным, ты или горячий, как огонь, или холодный, как лед. Там, где они сейчас, Небо с Землей сходятся.

На новой иконе перескочить тысячу лет сложнее, чем на этих покореженных, пахнущих дымом досках. И писать на них очень легко. Нет никакого сопротивления материала.

Что ты делаешь с этой войной, когда наносишь на патронные доски изображения святых?

— Классическая икона не меняется в зависимости от материала. Тут скорее важны какие-то вещи, связанные с моим личным восприятием войны. Евангелие говорит о бесах как о легионе. Это, как ни крути, военный термин. Икона оказывается в этом смысле не только окном в горний мир, но щитом и оружием, которым я сражаюсь за победу.

Война — это всегда беспорядок, хаос, инферно. Осваивая материал войны таким образом, ты привносишь в мир свет.

— Ты помнишь, на месте языческих капищ ставились храмы? То же и здесь. То, что несло смерть, теперь несет жизнь. Недаром мы открыли выставку в первую неделю Великого поста, когда так важна готовность идти к Пасхе, к победе над смертью. Смертию смерть поправ, понимаешь? Символическая победа над смертью мне была очень важна в этой выставке.

Победа над смертью

Я знаю, что большую часть вырученных денег ты отдаешь госпиталю.

— От символической победы над смертью нужно было перейти к практической победе над нею же. И мы стали помогать Первому добровольческому госпиталю имени Пирогова. Это волонтерский проект, который появился еще на Майдане как бригады помощи раненым. А после Иловайска оказалось, что у нас каждый третий раненый солдат умирает. Во Вторую мировую каждый пятый умирал. Выяснилось, что у нас практически нет полевых госпиталей.

Я был знаком с Геннадием Друзенко, координатором этого госпиталя, и стал свидетелем, как покупалась первая мобильная операционная. Не хватало 60 000 грн. Это в пятницу. А в субботу нужно было расплачиваться. Где взять эту сумму непонятно. При мне позвонил монах одного из киевских монастырей и спросил: ребята, вам деньги случайно не нужны? Выяснилось, пришел человек в Ионинский монастырь, принес два мешка денег. Сказал — на АТО. Монах один мешок отправил в военную часть. А второй отдал на госпиталь Пирогова.

А потом, когда открылся мой проект в Софии Киевской, иконы стали продавать. Сейчас мы передали госпиталю уже более 500 000 грн.

Как люди воспринимают выставку?

— Люди, враждебные Украине, чаще всего ругают, ну они вообще ругают все, что у нас тут. Но вот интересно: ортодоксы из Ионинского монастыря, из Китаевской пустыни одобряют (по крайней мере те, кому показывал свои работы). Им нравится.

Ты счастлив?

— Сейчас да, пожалуй. Иногда чувствую усталость, хочется отдохнуть. Но все равно счастлив. Кажется, получилось то, чего так хотелось.

У нас есть своя манера диалога с Богом

Ты националист?

— Нет, но я украинец. Хотя прежде всего, как христианин, я гражданин небесного царства, царства Христова.

Нет ни эллина, ни иудея?

— Это с одной стороны. Но с другой — Бог сотворил нации. И украинство для меня принципиально. Я сознательный украинец.

Но как в тебе это соединяется?

— Меня Господь определил жить в этой стране. И я могу быть или патриотом и стараться сделать ее лучше, или стать предателем. Тринадцать месяцев назад мы сделали выставку, посвященную иконам святых воинов. Мне было важно понять, когда можно применять силу, почему есть столько святых воинов. И это несмотря на заповедь "не убий". И я понял одну интересную вещь. Никто из святых воинов не отказывался защищать свою страну. Так что, с одной стороны, небесное отечество, но с другой стороны, есть мой земной удел.

И вот я вижу, что поведенческая модель моего народа отличается от поведенческой модели соседних народов. Нахожу счастье в весьма тонких, трудноуловимых связях, в которых народ этот себя проявляет и идет к Богу. У нас есть особая связь друг с другом, свои отношения с другими народами, а также своя, особая манера диалога с Богом.

Ты знаешь, бывают ситуации, когда страну можно и даже нужно предавать. Когда она превращается в Молоха, который начинает перемалывать народ, как Советский Союз или фашистская Германия. Но если это не так, то я всячески должен помогать моей стране.

По минному полю

Что для тебя значит иконопись во время войны?

— Икона — вещь вневременная по своей сути. Как до войны, так и во время войны я стараюсь писать хорошую икону. Ориентируюсь на византийскую классику, Киевскую Русь, украинское Средневековье, на Балканы, и в этом смысле для меня ничего не изменилось. Другое дело, что сейчас каждый жизненный шаг внезапно стал так важен, будто идешь по минному полю.

Пришло осознание, что жизнь действительно коротка. Раньше тема смерти мыслилась как чисто умозрительная перспектива, а сейчас она максимально актуализировалась. Если призовут в армию, вопрос жизни и смерти коснется меня непосредственно.

Как ты воспринимаешь войну, в чем ее причины?

— Для меня тема войны не нова, и, думаю, она останется актуальной и по окончании этой войны. Каждый воюет прежде всего с самими собой. Художник борется с материалом. Всякий хороший человек борется с собственными недостатками, пытаясь стать лучше. Для каждого православного актуальна тема вечной брани между добром и злом. Икона — оружие в борьбе человека с собственным злом и, отсюда, и со злом в мире.

Думаю, что во многом война в Донбассе — следствие неправильной расстановки акцентов. Для многих на востоке страны самым больным является вопрос о том, можно ли по пути в царство небесное обойти Третий Рим, как именуют в некоторых кругах Москву, а точнее Российскую империю, которую она олицетворяет.

Как мысль о необходимости различать Третий Рим и горний Иерусалим уживается с тем, что ты прихожанин Московского патриархата?

— Я прежде всего православный. И честно скажу: был бы в Украине Константинопольский патриархат, меня бы в Московском не было ни дня. Мне прилагательное "Московский" всегда резало ухо. Но для меня важно находиться в церкви, имеющей евхаристическое общение с другими православными церквями. Сейчас это возможно только в контексте Украинской православной церкви МП. Хотя, с другой стороны, меня не может не беспокоить, что у нас сейчас единая евхаристическая чаша с Моторолой и Гиркиным (хотя я лично считаю, что православие Гиркина — чистой воды представление, спектакль на публику или, возможно, признаки психического заболевания).

Майдан должен был победить

Ты активно поддерживал Майдан, чем он был для тебя?

— Не сказал бы, что моя поддержка Майдана была очень активной. Просто каждый порядочный человек после того, как избили студентов, должен был выйти. Все выглядело жестче и страшнее, чем во времена первого Майдана. Все понимали: происходит нечто, что перевернет всю страну.

Майдан был разным. Был воскресный, когда выходил весь Киев, сотни тысяч. Майдан Тягнибока. Майдан Яроша. На центральной сцене Майдана происходили так называемые "гоцалки". Здесь выступали наши лидеры, которые за все время Майдана ничего толкового не сказали. А был еще Открытый университет Майдана, литературные чтения.

Я поддерживал начальный Майдан — идеалистичный, наивный, открытый, любящий и терпимый. Майдан, требующий от президента ответ за его действия, мне тоже нравился. Я поддерживал требование наказания виновных в избиении студентов, когда увидел, что власть не хочет в этом вопросе разбираться. Понимал: если Майдан будет разогнан, начнется гражданская война. Причем в гораздо более жестком варианте, чем то, что мы имеем сейчас в Донбассе. Это была бы натуральная гражданская война, потому что жители Западной Украины гораздо более пассионарны, чем люди на востоке страны, и при этом были гораздо сильнее задеты той ситуацией. Думаю, что в команде Януковича тоже были люди, понимающее это.

Потому, кстати, Майдан и не взяли. А его легко можно было взять. Например, в ночь штурма стоило просто зайти с тыла. По моим ощущениям, люди у власти чувствовали, что или Майдан должен был победить в каком-то варианте, или с ним нужно договориться. Уничтожить его было нельзя. Потушить это пламя было уже невозможно.

Но я был против боев на Грушевского. Это абсурд — класть сотни людей в лобовой атаке на "Беркут", который превосходил по численности и оснащению. Нужно не жертвовать людьми, а выстраивать диалог с властью. И, думаю, мы бы все равно победили. Тем более что Янковича, по сути, никогда не поддерживал даже Донбасс. Там у людей свои представления, что такое хорошо, что такое плохо. Их всегда было легко "развести". И ребят, которые поддержали "ДНР" и "ЛНР", очень сильно развели.

А Майданом людей не развели?

— Не знаю. Мне кажется, Майдан очень сильно изменил общество. У нас появилась новая мифология, способная объединить всю страну вокруг одной идеи. И в этом смысле то, что произошло, я воспринимаю позитивно.

Лояльность к власти или политическому строю

А как обстоит дело с христианским уважением к власти? В какой момент слова Христа "Богу Богово, Кесарю кесарево" тебя перестали устраивать?

— Принято считать, что православный должен рабски подчиняться власти. Вспомним Византию, Второй Рим, давший нам веру. Там же постоянно случались революции. И что самое интересное, церковь нормально относилась к такой смене власти. В течение тысячи лет там шел постоянный Майдан. Императоры сменялись раз в несколько лет. В отличие от России, кстати, где имеется мощная сакрализация власти.

Формула Христа предполагает диалог в рамках политической модели, которая у нас есть. Сегодня в Украине это парламентаризм. Нет такого сакрального Януковича, который имеет право сделать с нами все, что захочет. В нашей модели государства зафиксировано, что люди имеют право на протест. Имеют право спрашивать с президента, выполняет ли он обещания.

Так что основной вопрос звучит так: к кому человек должен быть лоялен — к власти или политическому строю?

Ты считаешь, необходимо различать эти вещи?

— Думаю, да. Если ты живешь в стране, ты должен с ней вести диалог. И даже если ты живешь в стране демократической, а богословие у тебя византийское, это все равно не отменяет необходимость диалога. А наша традиция парламентаризма, полагаю, идет еще от Киевской Руси. Вече всегда имело вес. Вспомни: два города в Киевской Руси имели народную власть — Киев и Новгород. И киевляне сотни лет назад говорили: а мы не хотим тебя, княже. Выходя на Майдан, я вел диалог с тем государством, в котором живу, а вернее с властью.

Другими словами, Майдан разрушал тоталитарный монологизм власти, который сложился у нас по русскому типу, в общем-то, не свойственный нашему менталитету?

— Да, это так. Русское православие очень специфично. А мы на нем зациклились. Ему присуща предельная сакрализация власти, не характерная, между прочим, для Византии. В России помазание на царство воспринималось как печать Духа Святаго, сходившего на человека второй раз после крещения. И эту печать имел только царь. Отсюда предельная сакрализация власти.

• Читайте также: Россиян, истово верующих в идеи путинизма, мало, — блогер Игорь Поночевный

Здесь корень ее монологизма, бесправия народа и т. д.?

— Совершенно точно. Диалог человека и власти и есть собственно христианское отношение к власти. Вспомни Библию. Иова, который позволял себе задавать Господу жесткие вопросы, обвинять его. Вспомни борьбу Иакова с ангелом. Это напряженный диалог вплоть до противоборства. А Господь – высшая власть. И он ждал от нас диалога, ждал вопросов. И если у тебя нет вопросов к Богу, то какой смысл говорить о вере? Икона в этом смысле и есть то окно, через которое и посредством которого возможен этот разговор. Я кричу в это окно: Господи, это я.