Музей с птичьего полета. Как у орнитолога и музейщика Наталии Дзюбенко выросли крылья

Белая ворона. В биологических терминах — альбинос.

— Каждый орнитолог хотя бы раз в жизни наблюдал птицу с генной поломкой, лишившей ее природной окраски, — рассказывает Наталия Дзюбенко.

Она — кандидат биологических наук, орнитолог и старший научный сотрудник Государственного природоведческого музея во Львове. Здесь тоже есть белая ворона.

— Сородичи не очень-то жалуют альбиносов. Белые птицы хотят быть в стае, но они слишком заметны и демаскируют ее, — объясняет ученый.

Быть "не таким" непросто. Наталия Дзюбенко — "не такой" орнитолог, потому что стала музейщиком. А музей, если верить ей, должен стать птицей, для которой границы не имеют значения.

Музейные гены

Чтобы пройти улицу Армянскую и не застрять в одном из десятка кофеен и ресторанов, нужно зажмуриться, задержать дыхание и мысленно проговаривать: "Львов — город-музей и город музеев". Главное — не замедлять шаг и ни в коем случае не оборачиваться. Дальше все проще: поворачиваешь на Театральную, а через несколько десятков метров толкаешь тяжелые двери с ручками-кольцами, которые крепко держат в зубах латунные львы. Они охраняют уютный дворик природоведческого музея. Здесь у меня встреча с Наталией Дзюбенко. И да, здесь нет кофейни.

— Хотя, может, со временем и будет, — смеется она. — Это же привлекает посетителей. Главное — знать секрет, где кафе разместить. Профессор Шмуц, директор Музея природы в Винтертуре (Швейцария), нас учил: если в музее четыре этажа, то кафе должно находиться или на первом, или на последнем этаже. Только не посередине — а то на этом месте посещение музея закончится.

Здание в классическом стиле, где сейчас находится музей, когда-то выкупил граф Владимир Дидушицкий. Он был страстным охотником и орнитологом. Его частная коллекция — это и есть сердце научных фондов современного Государственного природоведческого музея, входящего в структуру Национальной академии наук.

— Правда, что когда-то она не уступала коллекции Британского музея? — спрашиваю у Наталии.

— Коллекция Дидушицкого была одной из крупнейших в Европе, и их действительно сравнивали.

Музейное дело. Экспозиция "Искусство выживания" — первый музейный эксперимент ученых

Ее голос эхом разносится в белой комнате с высоким потолком. В этот момент в дверях появляются сначала кустистые седоватые брови, а потом и сам их владелец.

— Можно? — пожилой мужчина заходит в комнату. — Кости коня нашли. Вроде бы им 5 тыс. лет. Если подтвердится, то это же полудикий конь! А вдруг все 7 тыс. лет. Тогда дикий! Можно было бы выкупить для музея!

Это — Данило Михайлович, доктор геолого-минералогических наук. Он работал в музее, а в прошлом году вышел на пенсию. "Выкопные" кони — предмет его исследований, страсть и хобби.

В "генах" музея записано: собирать и систематизировать.

— Систематика — это классическое направление любого природоведческого музея, — продолжает Наталия. — Она расширяет наши представления об окружающем мире и сложности его строения. Исследование же ископаемых останков сложнее, чем современной фауны и флоры. Это как Платонова пещера с тенями. Есть объект, одни в нем видят прямоугольник, другие — круг, а на самом деле это цилиндр. Мы пытаемся увидеть цилиндр. Коллекции музеев естествознания — по сути, летопись биологического разнообразия.

В "генах" музея записано: сохранять.

— Еще музей — это генетический банк. Те, кто сейчас серьезно занимаются популяционными исследованиями, обязательно углубляются в генетику. Например, европейский лесной кот может скрещиваться с одичалыми домашними кошками, и очень сложно понять, что с этим видом происходит. Если где-то его можно отловить, взять генетические пробы, то их нужно с чем-то сравнить. Вот тогда и обращаются к образцам, хранящимся в научных фондах. Иначе нельзя обнаружить изменения, — объясняет Наталия.

На небольшой этажерке в кабинете стоят две фигуры — мамонта и носорога. Темные тела на фоне белой стены постоянно привлекают внимание. Это маленькие копии двух самых известных экспонатов музея — шерстистого носорога и мамонта, которых обнаружили рабочие озокеритной шахты в селе Старуня Ивано-Франковской области в 1907 году. Они пролежали там 23 тыс. лет и, кстати, неплохо сохранились. Их туши были фактически законсервированными. О находке узнали два музея — львовский и краковский, что спровоцировало спор, кому она достанется. Выиграл Львов. 20 лет назад, когда музейная экспозиция еще работала, скелет старунского мамонта был самым популярным экспонатом у посетителей, хотя для палеонтологов ценнее шерстистый носорог.

— У нас есть шутка: все сотрудники делятся на тех, кто видел мамонта, и тех, кто не видел, — смеется Наталия.

Последние 17 лет, с начала 1990-х годов, в музее делали капитальный ремонт, и мамонт все это время лежал в разобранном виде в фондо­хранилище. Но ему не привыкать. Что такое 17 лет, если позади уже 23 тысячи? У живых все по-другому.

Хорошая школа. Львовян на создание выставки вдохновили природоведческие музеи Швейцарии

Открыть новое

Наталия Дзюбенко относится к тем, кто мамонта не видел. Она попала в музей, когда он был уже закрыт для посещений.

— А как стали орнитологом? — спрашиваю я.

— О том, что буду биологом, я знала с четвертого класса. Но вообще-то мечтала о морской биологии. Меня интересовали морские млекопитаю­щие, и поступать я хотела ближе к Дальнему Востоку. Но в 1991-м стало ясно, что об этом можно забыть. От Крыма меня отговорил папа. Сказал, что неизвестно, какая будет ситуация, и мы можем оказаться по разные стороны границы. Как в воду смотрел. Мой папа военный был. Наверное, понимал, что там может произойти.

Семья переехала во Львов. И Наталия поступила на биологический факультет Львовского национального университета. В первый же год пришлось выбирать специализацию. Девушка решила записаться в орнитологи.

— О здешнем биологическом факультете я в принципе ничего не знала, кроме того, что орнитология у них сильная. Преподавателя сразу предупредила, что на самом деле меня не интересует орнитология, — я хочу быть морским биологом. Он мне тогда сказал: "В Мелитополе есть орнитологическая станция, я вам там устрою практику, оттуда свяжетесь с морскими биологами. А пока занимайтесь птицами".

Преподаватель сдержал обещание, и через полтора года Дзюбенко по­ехала в Мелитополь, но к тому времени морская биология Наталию уже не интересовала. Потому что в ее жизни появились птицы.

В природоведческий музей она пришла аспиранткой, там и осталась работать.

— Я была типичным научным сотрудником, который рассматривал музей исключительно как научно-исследовательскую базу, — признается Наталия, изучавшая крачек.

Но с тех пор многое изменилось.

Театр начинается с вешалки, а музей — с особого, как будто законсервированного пыльного запаха. Из природоведческого музея во Львове этот запах выветрился. Наталия ведет меня по светлым залам, в которых стоят пустые четырехметровые витрины из стекла. Их специально для своей коллекции заказал в Австрии еще Дидушицкий. Они отреставрированы, но заселять их не спешат.

— Нельзя делать экспозицию так, как это делали музеи еще 50 лет назад. Это нечестно по отношению к посетителям, которые за два десятилетия изменились. Это совсем другие люди, а значит, им нужно предлагать совсем другой продукт, — объясняет Дзюбенко.

Из окон мы смотрим на прохожих.

— Наши природоведческие коллекции выглядят как книжка по систематике. Вы зашли в музей — здесь класс птиц, здесь — гориллы и т. д. С точки зрения ученого, вроде как все правильно. Но вы видите 30 штук птичек с похожими названиями и почти не замечаете, чем они отличаются. Эта "обойная" экспозиция не для современных зрителей. Да и для исследователей она тоже неинтересна. Ученые-то работают с фондами — с косточками, черепами, тушками, очень редко с чучелами. Получается, что экспозиция ни для кого и выглядит, как застывший зоопарк. Мы решились отойти от этого формата.

Ремонт завершился в 2013-м, и на открытие экспозиции нужны были средства. Поэтому в конце 2012-го музей принял участие в конкурсе фонда "Развитие Украины" и выиграл грант в 10 млн грн в рамках программы "Динамический музей". Это дало возможность стартовать. В какой-то степени львовскому музею повезло, что пришлось начинать с нуля. Переделывать всегда сложнее. Так появился шанс записать в "гены" музея что-то совершенно новое. Например, что-то от птиц.

В рамках проекта команда объездила несколько десятков природоведческих музеев Европы, изучая самые современные музейные практики.

— Какие открытия сделали для себя?

— Мы думали, что музейный кризис только у нас, а оказалось, что в Европе музеи сталкиваются с теми же проблемами. Социум всюду одинаковый, какими бы гаджетами ни пользовался. Просто дискуссию о том, как решить проблемы, европейские музеи ведут дольше, — говорит Наталия. — Недостаток многих музеев в том, что в них сложно зайти непосвященному человеку. Они молчаливы. Это такая вещь в себе, как янтарь, внутри которого навеки застыла мушка.

Пока ученые собирали информацию о том, как создать современную музейную экспозицию, аналитическая компания выясняла у львовян, чего они ждут от новой экспозиции и чем им не нравятся музеи. Ответы сводились к одному: неуютно, некомфортно. Правда, были и совсем не­ожиданные.

Универсальный солдат. В начале экспозиции посетителей встречает богомол ростом с баскетболиста

— Мы обнаружили, что многие родители не водят в музеи детей до 7 лет. Объясняют это тем, что дети все равно пойдут в музеи в школе, а в музее нудно. В общем, боятся раньше времени отбить охоту.

— Похоже, у них самих был не самый приятный музейный опыт, — строю догадки я.

— Скорее всего. Наши музеи ведь действительно часто ориентированы на школьные группы, которые ходят, зевая, за экскурсоводом-поводырем. Мы хотим переключиться на семьи с детьми, как это делают западные музеи.

Но проблема в том, что есть много мест, где человек чувствует себя гораздо комфортнее, где за ним из угла не наблюдает карательный орган в лице смотрителей зала.

— Музеи друг другу не конкуренты. Потому что человек, который пришел в один музей, пойдет и в другой.

— А кто ваш главный конкурент?

— Макдоналдс, — смеется Наталия. — Все те места, куда семье приятнее пойти вместе, например, торгово-развлекательные центры. Но в этом мы не какое-то грустное исключение, так в любой стране. И справились с этой проблемой те, кто сумел превратить музей в место социального контакта. Один немецкий журналист очень удивлялся Музею Ливерпуля: "Туда ходят, как в паб, — пообщаться и весело провести время". Меня лично поразил природоведческий музей в Зальцбурге. Это 8 тыс. кв. м экспозиции. Она очень эклектичная — есть залы, оформленные еще в 1970-х, а есть ультрасовременные экспозиции. Например, гениальная анатомическая выставка, где подростки без родителей ходят стайками. А это настоящая победа для музея — привлечь подростков в качестве посетителей. Значит, там интересно.

Для экспозиции в современных музеях разрабатывают целые драматические сценарии, у которых есть крючок, повороты истории, финал. Они говорят со зрителем понятным языком — простым, но не примитивным.

— Дело в том, что ученые так не умеют. Например, в британском природоведческом музее научные сотрудники продолжают готовить материалы экспозиции. Но есть специальный отдел коммуникации, который придумывает, как лучше передать информацию от них зрителям. В 80% случаев сотрудники этого отдела пришли в музей из журналистики, — рассказывает Наталия.

На экране ее компьютера появляются фотографии из природоведческого музея в швейцарском Винтертуре. Его пространства не загромождены экспонатами, а чтобы увидеть некоторые, нужно проявить исследовательский инстинкт и открыть шкафчики.

Вторая роль. Наталия Дзюбенко признается, что сейчас в ней больше музейщика, чем ученого

— Директор этого музея профессор Шмуц согласился быть консультантом нашего проекта экспозиции. Он говорил: "Посетитель не должен уйти с мыслью, что музей такой умный, а я такой глупый и необразованный. Больше не приду сюда. Активизация опыта посетителей, простые решения, мультидисциплинарная интерпретация коллекций — вот успех вашей экспозиции".

— И как это сделать?

— Все начинается с идеи. Музей всегда отталкивается от своих коллекций. Конечно, нам бы очень хотелось иметь галерею динозавров, но мы живем в местности, где во времена динозавров было море. И, собственно, от этой истории уже можно отталкиваться. Наша коллекция интересна тем, что она региональная. Ее собирали 200 лет. Многие вещи можно отследить, — рассказывает Наталия, пока мы проходим через небольшие комнаты, сплошь уставленные животными.

— У нас в коллекции, например, больше пятидесяти беркутов, которые были собраны буквально в течение двух десятков лет, — продолжает она. — А сейчас в Украине зарегистрированы гнездования не больше 6 пар этих птиц. В XVIII веке беркутов истребляли — считалось, что они нападают на домашних животных. Но проблема не только в охоте, но и в вырубке старых лесов, изменении хозяйствования, подрыве кормовой базы. Сегодня этот вид на грани исчезновения. И нашу экспозицию мы хотим строить на таких историях.

Крылья для музея

Беседу прерывает звонок мобильного телефона.

— Если это не про аистов, тогда давай потом, — говорит Наталия кому-то, а затем объясняет мне: — Мы поставили фотоловушки в гнездах черных аистов. Отслеживаем, когда вернутся с зимовки.

Я почти забыла, что Наталия не музейный куратор, а все-таки орнитолог. Когда мы возвращаемся в "музейный штаб", она достает брошюрку, на обложке — белый аист.

Природоведческий музей реализует несколько природоохранных программ, и Наталия давно занимается аистами.

— Понимаете, белый аист с удовольствием строит свои гнезда на электрических столбах.

Так с музейных проблем мы переключаемся на птичьи.

— Гнездо тяжелое, намокает, становится причиной замыканий и пожаров. Представьте, как энергетикам это не нравится. Но главное, аистята, вылетающие из гнезда, часто погибают, цепляя провода.

— И что же аисты находят такого в столбах?

— Они высокие, дают хорошее обозрение, что для аиста критично. А еще на них безопасно. Никакой хищник не залезет. Идеальное место, чтобы заложить гнездо. У аистов есть такое интересное понятие, как гнездовой консерватизм. Птенцы, выросшие на столбе, будут строить гнездо только на столбе. Им не придет в голову делать гнездо на крыше или на дереве.

Убедить аиста не гнездиться на столбах почти нереально. Поэтому проблему решили с помощью специальной платформы. Сначала энергетики сбрасывают гнездо, устанавливают на столб платформу и возвращают на нее то, что сбросили. Так гнездо поднимается на 1,5–2 м над проводами и полностью перестает влиять на них. Переносят гнезда в феврале, в негнездовой период. Причем делают это энергетики за свои деньги.

— Нам удалось убедить, что так для них будет дешевле, — улыбается Наталия.

Установление платформы обходится в два-три выезда аварийной службы, а если гнездо стоит непосредственно на столбе, то может понадобиться и до десяти выездов за год. За 10 лет украинские энергетики переселили на платформы 5 тыс. аистов.

— А за что вы полюбили птиц, ведь когда-то мечтали заниматься ластоногими? — спрашиваю Наталию.

— За крылья. Птицы летают, и у них нет границ. Они настоящие космополиты — свободные и живущие вне рамок.

Кажется, именно эту идею команда ученых пытается реализовать в музее. Но, чтобы сделать действительно открытый музей, нужно и самому открыться. Например, полюбить белую антропоморфную скульптуру с голубыми и красными прожилками, которая стоит в комнате. Больше всего она напоминает "Оскар" в человеческий рост.

— Называется "Гражданин двух бассейнов", — кивает в сторону фигуры Наталия. — Львов находится на водоразделе, и у нас можно попить чай из Черноморского бассейна, а можно из Балтийского. Мы готовили выставку о взаимоотношениях человека с природой, посвященную реке Полтве. На ней вырос Львов. И художник Алексей Коношенко предложил для выставки свою скульптуру. Я немного напряглась — никогда не знаешь, чего ждать от современного искусства. Но отказать не смогла. А когда увидела фигуру, то поняла, насколько удачно она вписывалась в нашу задумку. "Гражданин" стал завершающим штрихом.

С тех пор "Оскар" охраняет музейный кабинет, а музей не боится сотрудничать с художниками и музыкантами.

— Все как в природе. Чем шире разнообразие, тем стабильнее система, — говорит Дзюбенко.

— А кого сейчас в вас больше — ученого или музейщика?

— Наверное, все же музейщика.

Выпустить джинна

Наталия открывает огромный альбом. Это сценарий и план будущей экспозиции природоведческого музея — "Симфония жизни". Ученые решили, что именно музыка лучше всего описывает живое. Художественный и технический проект разрабатывало польское архитектурное бюро Агнешки Совы-Шенк.

— Все начинается с космологии, дальше палеонтологическая экспозиция, которая заканчивается появлением человека, — Наталия обозначает точку на плане. — Тут наш мамонт. На втором этаже — динамический мир животных. В первом зале — хищные птицы. Здесь мы полностью восстанавливаем то, каким он был в музее Дидушицкого. Дальше два огромных шкафа — мы их называем шкаф "винеров" и шкаф "лузеров" — животные, выигравшие эволюционные соревнования и проигравшие их.

Охрана гнезд. Природоведческий музей реализует программу по переносу гнезд аистов с опор электросетей на специальные платформы

Биологические ритмы ученые решили объяснить через ритмы музыкальные. А биоразнообразие — с помощью симфонического оркестра. Что произойдет с этим разнообразием, если из него начать выдергивать инструменты? В залах будет звучать метроном — медленно, потом все быстрее, показывая, как мало происходило на планете сначала и как потом ускорялась эволюция.

— Совсем по-другому мы будем интерпретировать старую коллекцию охотничьих трофеев, — говорит Наталия. — Трофейная охота — это по сути убийство, она ослабляет популяцию животных, в то же время охота хищника в природе направлена на оздоровление популяции.

Окончательную литературную редакцию текстов для экспозиции согласился сделать писатель Тарас Прохасько. Он тоже биолог по образованию, оканчивал биологический факультет ЛНУ. Главная заминка в деньгах. В прошлом году фонд Рината Ахметова приостановил финансирование проекта. Музей выиграл грант до военного конфликта на востоке и использовал чуть больше половины средств. Но с мая 2014 года фонд направляет ресурсы на гуманитарную помощь. Впрочем, в фонде говорят, что музейный проект реализуют.

— Конечно, жаль, что заминка произошла на самом интересном, заключительном этапе. Мы провели все подготовительные, технические и проектные работы, но пока главного результата — открытия экспозиции так и не достигли. В конце апреля фонд подтвердил, что продолжит финансирование проекта. Мы, кстати, не видели ни одного директора музея за границей, который бы сказал, что им достаточно денег. И ни один музей не финансируется только из бюджета, — говорит Наталия Дзюбенко.

А пока в музее работает временная выставка "Искусство выживания". Экспериментальное детище ученых, занявшихся музейным делом. В нескольких залах рассказывается о том, как живые организмы приспосабливаются к условиям окружающей среды. Возле богомола ростом с баскетболиста детвора делает селфи. В залах животные не просто стоят по стойке "смирно" вдоль стен, как будто на продажу, а, кажется, парят, сидят, плывут, бегут. Здесь много света и воздуха. Над дизайном выставки работал художник музея и известный медиахудожник Сергей Петлюк. В прошлом году он выиграл конкурс, организованный лондонской галереей Saatchi.

Последний зал — город и животные. В углу комнаты стоит мусорник с бумажками и съестными объедками вокруг. Между ними "бегают" крысы. Рядом под стеклом — огромное гнездо сороки. Оно из алюминиевой проволоки, а рядом гнездо горлицы из медных проводков, а не веточек. Сверху за всем этим молча наблюдает сип белоголовый — исчезающий вид.

• Читайте также: Бегущая с волками. Как дикие звери помогают лучше узнать человека

— Музей не должен быть нейтральным, — говорит Наталия. — Эта традиция меняется. Если еще 10 лет назад говорили: мы только фиксируем факты, а зритель делает выводы сам, то сейчас плохое называют плохим. В Ливерпуле, например, было много споров во время открытия музея работорговли о том, осуждать это явление или говорить исключительно о фактах. Ливерпуль ведь был важным перевалочным пунктом из Африки в Америку. Они решили осуждать. Работорговля, дискриминация по расовому признаку — зло, и музей это показывает. Но вместе с тем общество должно знать, что именно благодаря работорговле город достиг расцвета, и с этим нужно учиться жить. Музей может быть невероятно мощной площадкой для дискуссии.

Да, а белой вороне во львовском музее скоро отведут отдельную комнату. История этой птицы будет про толерантность. Один музейный критик говорил, что музейная витрина часто напоминает закупоренную бутылку. Во львовском музее джиннов из бутылки потихоньку выпускают.

Фото: Павел Паламарчук, Ярослав Дебелый